Э т кренкель что открыл
Эрнст Теодорович Кренкель
Эрнст Теодо́рович Кре́нкель (11 (24) декабря 1903, Белосток, Российская империя — 8 декабря 1971, Москва, СССР) — известный советский полярник, профессиональный радист, участник первой советской дрейфующей станции «Северный полюс» («СП») и других арктических экспедиций.
Герой Советского Союза, видный общественный деятель, депутат Верховного Совета СССР, член ВКП(б)/КПСС с 1938 года (кандидат — с 1934). Радиолюбитель-коротковолновик, первый председатель Совета Центрального радиоклуба (ЦРК) СССР, председатель Федерации радиоспорта СССР (1959—1971), судья Всесоюзной категории по радиоспорту (1953); радиолюбительские позывные — EU2EQ, U3AA, UA3AA, RAEM. Первый председатель Всесоюзного общества филателистов (ВОФ; 1966—1971).
Биография
Ранние годы
Родился в Белостоке (ныне Польша), в семье инспектора коммерческого училища. В некоторых источниках местом рождения ошибочно называется Тарту. Немец по происхождению. В 1910 году вместе с семьёй переехал в Москву. Учился в частной реформатской гимназии при швейцарской церкви.
В годы Первой мировой и гражданской войны вынужден был оставить учёбу и пойти в разнорабочие (в механической мастерской точил ножи для мясорубок, расклеивал афиши, батрачил у подмосковных садоводов). Хотел стать киноартистом. В 1921 году с отличием окончил годичные курсы радиотелеграфистов. Работал на Люберецкой приёмной радиостанции.
Арктика
Работал радистом на полярных станциях Маточкин Шар (Новая Земля, 1924—1925, 1927—1928), бухта Тихая (Земля Франца-Иосифа, 1929—1930), мыс Оловянный (Северная Земля, 1935—1936), остров Домашний (Северная Земля, 1936).
Портрет Э. Кренкеля, дирижабль «Граф Цеппелин», маршрут его арктической экспедиции и ледокол «Малыгин» в бухте Тихой, а также позывной Э. Кренкеля RAEM на почтовой марке России 2003 года (ЦФА [АО «Марка»] № 895) Участник арктических экспедиций на ледокольном пароходе «Георгий Седов» (1929), на дирижабле «Граф Цеппелин» (1931), пароходах «Сибиряков» (1932), «Челюскин» (1933—1934). После гибели «Челюскина» обеспечивал радиосвязь ледового лагеря О. Ю. Шмидта с материком. Позывной радиостанции «Челюскина» RAEM впоследствии был закреплён за Кренкелем в качестве его личного радиолюбительского позывного.
В 1935 году назначен начальником полярной станции на мысе Оловянном острова Октябрьской Революции архипелага Северной Земли (в составе четырёх человек).
В 1936 году — начальник полярной станции на острове Домашнем в группе островов Сергея Каменева (в составе двух человек).
С 6 июня 1937 года по 15 марта 1938 года был радистом первой дрейфующей станции «Северный полюс» (позывной UPOL). Во время дрейфа проводил связи с радиолюбителями-коротковолновиками, используя свой личный позывной RAEM.
Календарь — 21 мая 1937 года начала свою работу первая в мире дрейфующая на льдине научная станция «Северный полюс-1».
Герои-папанинцы на марке СССР (1938): П. Ширшов, Э. Кренкель, И. Папанин, Е. Фёдоров
За участие в исследованиях Северного Ледовитого океана, проведенных во время дрейфа на льдине, он (как и его коллеги по дрейфу) получил в 1938 году степень доктора географических наук (без защиты диссертации) и был избран почётным членом Всесоюзного географического общества.
Главсевморпуть
После дрейфа на станции «Северный полюс» работал начальником Управления полярных станций и связи Главсевморпути. В годы Великой Отечественной войны был заместителем начальника и членом коллегии Главсевморпути. Руководил эвакуацией семей полярников из Москвы и Ленинграда, участвовал в переброске Арктического института и других подразделений Главсевморпути из осаждённого Ленинграда.
Во время пребывания Главного управления Севморпути в глубоком тылу (в Красноярске), начиная с октября 1941 года, продолжал работать в качестве заместителя начальника Главсевморпути, руководил работой всех советских полярных станций. В его ведении было и налаживание надёжной радиосвязи вдоль маршрута «Алсиб», по которому с октября 1942 по октябрь 1945 года перегоняли с Аляски в Красноярск американские самолёты, поставляемые по ленд-лизу. В сентябре 1945 года замначальника Севморпути подполковник Э. Т. Кренкель был награждён медалью «За победу над Германией», а в декабре 1945 года — орденом Красной Звезды «за успешное выполнение заданий правительства и самоотверженную работу по освоению Северного морского пути в дни Отечественной войны».
Послевоенные годы
Возвратившись после войны в Москву, продолжал работать в Главсевморпути. В 1946 году, когда был снят вызванный войной запрет на любительскую радиосвязь, Кренкель первым в СССР получил лицензию на личную радиостанцию. С 1948 по 1951 год Э. Т. Кренкель возглавлял Московский радиозавод «Волна».
Метеослужба
С 1951 года работал начальником лаборатории автоматических радиометеорологических станций НИИ гидрометеорологического приборостроения Главного управления гидрометеорологической службы СССР (ГУГМС). Создание автоматических метеостанций, размещаемых в труднодоступных районах, позволило значительно сгустить сеть наблюдений за погодой. В 1969 году после возвращения из антарктического рейса был назначен директором этого института.
Антарктика
С 15 ноября 1968 года по 15 марта 1969 года Кренкель был начальником рейса научно-исследовательского судна ГУГМС «Профессор Зубов» из Ленинграда в Антарктику. Судно доставило участников 14-й Советской антарктической экспедиции на полярные станции «Мирный» и «Беллинсгаузен» и забрало зимовщиков предыдущей экспедиции. 6 февраля 1969 года на антарктическом острове Кинг-Джордж (Ватерлоо), где расположена станция «Беллинсгаузен», состоялась встреча с президентом Чили Эдуардо Фреем, который посетил находящуюся на том же острове чилийскую полярную станцию.
Во время рейса Э. Т. Кренкель выходил в эфир на коротковолновых радиолюбительских диапазонах под позывным RAEM/mm (две последние буквы означают, что радиостанция расположена на морском судне, находящемся в плавании). На борту судна Кренкель приступил к работе над мемуарами «RAEM — мои позывные». Вскоре после рейса эта книга начала публиковаться в журнале «Новый мир».
Умер 8 декабря 1971 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 7). Памятник на могиле символизирует вырывающийся из Северного полюса радиосигнал с позывным RAEM.
Достижения
Общественная деятельность
Награды
Э. Т. Кренкель был удостоен следующих государственных и общественных наград:
Память
Кренкель в филателии
В качестве первого председателя ВОФ (с 1966) Эрнст Кренкель сыграл значительную роль в организации и становлении филателистического движения в стране. В конце мая 1967 года он возглавлял делегацию ВОФ на 36-м конгрессе Международной федерации филателии (ФИП) в Амстердаме, где решался вопрос о приёме ВОФ в ряды ФИП. Кренкель много раз выступал в филателистических выпусках радиостанции «Маяк». Именно в одной из таких радиопередач, по возвращении с конгресса, он сообщил о принятии ВОФ в состав ФИП:
— Дорогие товарищи! Рад сообщить вам, что наше филателистическое Общество принято в ФИП и теперь является членом международной филателистической организации.
Последним вопросом был приём в международную филателистическую организацию новых стран, заявивших о своем желании вступить в ФИП. Обсуждение происходило в отсутствие представителей страны-заявительницы. Эрнст Теодорович сделал паузу и с большим подъёмом произнёс:
— Наше Общество было принято единогласно! Президент ФИП Бертело произнёс небольшую речь и поздравил с вступлением в ФИП. После этого нас попросили рассказать о Всесоюзном обществе филателистов, наших задачах и целях.
Что нам даёт участие в ФИПе?
Теперь наши филателисты смогут принять самое активное участие в международной филателистической жизни, участвовать в конгрессах ФИП и международных выставках.
В своих выступлениях Эрнст Кренкель подчёркивал:
Хорошая коллекция по существу является своеобразной энциклопедией, где представлено всё: история страны с её знаменательными датами, география страны, её города, природные богатства, культура и, конечно, люди, делами которых славится страна. Назвать филателию наукой было бы чересчур смело, однако серьёзный филателист должен знать многое.
Свою приверженность организации и популяризации филателистического дела в СССР сам Кренкель лаконично объяснял так:
Рад служить советской филателии!
В память о больших заслугах Эрнста Теодоровича в развитии советской филателии и укреплении международных связей ВОФ постановлением Президиума правления ВОФ был учреждён приз имени Э. Т. Кренкеля, одобренный IV съездом ВОФ в 1979 году.
В честь Кренкеля были выпущены почтовые марки, конверты и специальные почтовые штемпели.
Марка СССР, посвящённая Э. Т. Кренкелю и научно-исследовательскому судну «Эрнст Кренкель», 1979 (ЦФА [АО «Марка»] № 5026) Приз ВОФ имени Э.Т. Кренкеля
Квартблок марок СССР «70-летие со дня рождения Э. Т. Кренкеля», 1973 (ЦФА [АО «Марка»] № 4236) Произведения
Литература
Э т кренкель что открыл
История арктического мореплавания знает немало замечательных полярников-радистов, мастеров своего дела, мужественных людей, внесших ценный вклад в освоение Северного морского пути.
Это итальянский радист Джузеппе Биаджи, превосходный специалист и обаятельный человек, известный своим участием в арктической экспедиции Умберто Нобиле на дирижабле «Италия». Если бы не Биаджи, который, в прямое нарушение приказа одного из неразумных руководителей экспедиции, тайно взял с собой небольшую аварийную радиостанцию, поиски попавших в беду людей на огромном пространстве Северного Ледовитого океана оказались бы делом совершенно безнадежным и все они были бы обречены на верную гибель.
Можно назвать еще многих и многих полярных радистов. В этой поистине блестящей плеяде такие люди, как Н. Н. Стромилов, И. Р. Дождиков, О. А. Куксин, А. Абрамчук, А. А Голут бев, И. П. Григорьев, В. Е. Скворцов, В. Ф. Богданов, Б. Г. Харитонович, В. И. Игнатченко.
* * * Эрнст Теодорович Кренкель родился 11(24) декабря 1903 года в городе Белостоке, в семье инспектора коммерческого училища. В 1910 году Кренкели переехали в Москву. Отец, Теодор Эрнестович, поступил на работу в Коммерческое училище на Новой Басманной улице в качестве преподавателя немецкого языка, а спустя некоторое время стал преподавать и в Коммерческом институте в Стремянном переулке (ныне Институт народного хозяйства им. Г. В. Плеханова).
Семья Кренкелей принадлежала к типичной для своего времени трудовой интеллигенции. Жили весьма скромно, но и особой нужды не испытывали. И для отца, и для матери не существовало «черной» работы, и в том же духе они воспитывали детей, с самого раннего возраста привлекая их к посильным домашним делам. И вместе с тем это была глубоко культурная, по-настоящему интеллигентная семья. В доме часто велись разговоры, в которых сквозил живой интерес к литературе, искусству, новостям науки и общественной жизни. Этот интерес перешел к Эрнсту Кренкелю что называется по наследству, и он оставался верен ему до конца.
Стремясь дать сыну хорошее образование, родители Кренкеля, несмотря на ограниченные средства, определили его в 1913 году в частную реформатскую гимназию при швейцарской церкви. Плата за обучение в ней была значительно выше, нежели в казенной гимназии, но преподавание поставлено лучше.
Однако Эрнст отнюдь не собирался всю жизнь чинить примусы и коляски и вскоре «повернул свой жизненный путь совсем в другую сторону». В 1921 году он поступил на годичные курсы радиотелеграфистов, помещавшиеся на Гороховской улице (ныне улица Казакова). Радиовещание и радиосвязь в те годы даже в среде интеллигенции воспринимались как нечто таинственное, граничащее с волшебством.
Казалось, все складывается как нельзя лучше. Но, не успел Кренкель войти в мир радио, впоследствии ставшего главным делом его жизни, как тут же едва не был с позором изгнан из него. Привыкнув к приему громких сигналов азбуки Морзе, передаваемых тут же в аудитории, всегда одним и тем же преподавателем, он совершенно растерялся, когда пришлось принимать сигналы из настоящего эфира, при плохой слышимости и помехах, да еще под контролем заведующего радиостанцией. Результаты первого же испытания, которому подвергли Кренкеля, были настолько плачевны, что на доске объявлений незамедлительно появился приказ о его увольнении «за полной профессиональной непригодностью». К счастью, ему все же разрешили в течение двух недель, без зарплаты, практиковаться в приеме радиопередач. Уже через неделю дела пошли гораздо лучше, и хотя Кренкель, конечно же, за это время «радиоасом» стать не успел, приказ об увольнении все же был отменен.
Эрнста словно вихрем подхватило, и через считанные минуты он предстал перед начальником Экспедиции Северного Ледовитого океана, известным гидрографом Н. Н. Матусевичем, который набирал новую смену зимовщиков для работы на первой советской полярной обсерватории Матшар, годом ранее построенной на Северном берегу новоземельского пролива Маточкин Шар.
Оформление на работу произошло с быстротой молниеносной. По словам Кренкеля, и он сам, и Матусевич, каждый по своим соображениям, торопились подписать нужные бумаги, пока никто из них не передумал и не изменил своего решения. Получив подъемные и впервые в жизни надев морское обмундирование, Кренкель в тот же день выехал поездом в Архангельск, где у пирса на Северной Двине уже стояло готовое к выходу в море экспедиционное судно «Югорский Шар».
Если смотреть на эту зимовку на Матшаре глазами современных полярников, имеющих за плечами огромный опыт слаженной, четкой, пронизанной дисциплиной работы на береговых и островных станциях Ледовитого океана, то иначе как бесшабашной ее не назовешь. Арктика тех лет, по словам Кренкеля, была «буйной» и весьма походила на «Запорожскую сечь».
Год зимовки, как писал Кренкель, не прошел, а пролетел. По возвращении в Москву он был призван в Красную Армию и в течение года служил в Отдельном радиотелеграфном батальоне во Владимире-на-Клязьме. Там же, во Владимире-на-Клязьме, он сблизился и подружился со своим соседом по койке в казарме. В свободное от службы время Кренкель тренировал его в приеме на слух и передаче на ключе сигналов азбуки Морзе. После Армии они потеряли друг друга из виду и случайно встретились в Москве только через сорок лет. К удивлению Кренкеля, его способный ученик оказался знаменитым советским разведчиком Рудольфом Ивановичем Абелем.
Он сумел заинтересовать своей идеей работников Гидрографического управления и Нижегородской радиолаборатории и получил полный комплект коротковолновой радиостанции, включавший передатчик, приемник, измерительные приборы и всякого рода дополнительное оборудование и запасные детали.
В бухте Тихой Кренкель передавал служебные радиограммы, метеосводки (самые северные в мире), словом, нес обычную полярную радиовахту, и, как и раньше, на Матшаре, много времени уделял работе с радиолюбителями-коротковолновиками. 12 января 1930 года ему удалось установить прямую двустороннюю связь с радистом американской антарктической экспедиции Р. Бэрда, зимовавшей на шельфовом леднике Росса. Это был мировой рекорд дальней радиосвязи, который Кренкель расценивал как большое событие в своей жизни радиста.
Аналогичные сеансы дальней радиосвязи впоследствии были повторены советскими радистами (см. воспоминания В. С. Сидорова).
* * * 28 июля 1932 года из Архангельска в сквозное плавание по Северному морскому пути вышла экспедиция Всесоюзного Арктического института на ледокольном пароходе «Александр Сибиряков». Возглавлял экспедицию О. Ю. Шмидт (а именно ему принадлежала идея подобного плавания), судном командовал В. И. Воронин. В научный состав ее входили руководитель экспедиции профессор В. Ю. Визе, Я. Я. Гаккель, А. Ф. Лактионов, П. П. Ширшов, радистами шли Е. Н. Гиршевич и Э. Т. Кренкель. Экспедиции надлежало выяснить возможность сквозного плавания по Северному морскому пути за одну навигацию.. До «Сибирякова» сквозное плавание по Северному морскому пути удалось лишь трем экспедициям: А. Э. Норденшельда на шхуне «Вега» (1878-79 год), Б. А. Вилькицкого на ледокольных транспортах «Таймыр» и «Вайгач» (1914-15 год), Р. Амундсена на шхуне «Мод» (1918-1920 годы). Все эти экспедиции вынуждены были зимовать в пути, а «Мод» пришлось зимовать дважды.
Без каких-либо затруднений «Сибиряков» прошел в Карское море. В это время там, на острове Домашнем, заканчивала работу Североземельская экспедиция Г. А. Ушакова.
18 сентября в районе острова Идльидль, совсем неподалеку от Берингова пролива, обломился и затонул весь гребной винт. Исправить повреждение не представлялось никакой возможности. Беспомощный ледокол стал игрушкой течений и дрейфующих льдов. Но сибиряковцы не сдались и на этот раз. Поставив самодельные брезентовые паруса, искусно маневрируя якорями и лебедкой, подрывая ледяные преграды аммоналом, они медленно, но неуклонно вели свой корабль на восток. 1 октября «Сибиряков» вышел на чистую воду, где его уже ожидал морской буксир «Уссуриец». Основная задача экспедиции была выполнена.
Чтобы обеспечить при таких условиях радиосвязь, от Гиршевича и Кренкеля требовалось не только высокое профессиональное мастерство, но и недюжинное упорство и настойчивость. Им приходилось, нередко круглосуточно, тщательно прослушивать эфир, при каждой возможности связываться с материковыми и судовыми радиостанциями, чтобы обменяться корреспонденцией и получить скудную, но столь нужную информацию о ледовой обстановке по маршруту плавания.
* * * После рейса «Сибирякова» было создано Главное управление Северного морского пути, во главе которого был поставлен О. Ю. Шмидт, и уже в очередную навигацию новое управление направило в Северный Ледовитый океан экспедицию на пароходе «Челюскин». Экспедиции надлежало повторить рейс «Сибирякова», проверить возможность плавания по Северному морскому пути грузовых пароходов и их ледокольной проводки.
16 июля 1933 года «Челюскин» вышел из Ленинградского морского порта и в обход Скандинавского полуострова направился в плавание по Северному морскому пути. На борту парохода находилась большая группа научных работников, журналисты, писатели, кинооператоры, художники. Как и на «Сибирякове», руководил экспедицией О. Ю. Шмидт, в то время уже начальник Главсевморпути, командовал судном В. И. Воронин. Старшим радистом был Э. Т. Кренкель.
«Челюскин», только что сошедший со стапелей Копенгагенской верфи, был весьма комфортабельным судном, однако конструкция его оказалась малопригодной для арктического плавания. При первой же встрече со слабыми, изъеденными таянием льдами в западной части Карского моря в корпусе судна появились вмятины;, открылась течь. На малом ходу «Челюскин» плохо слушался руля, что лишало его маневренности во льдах. Еще большие повреждения пароход получил в Восточно-Сибирском и Чукотском морях.
В начале ноября «Челюскин», вмерз в большую льдину, вместе с которой его вынесло дрейфом в Берингов пролив. Всего в трех-четырех километрах простиралась открытая вода и свободный путь на юг. Но слабый корпус «Челюскина» был бессилен пробить эту преграду. Не помог и аммонал. Подхваченный вскоре встречным течением, пароход вновь оказался в Чукотском море и 13 февраля 1934 года, во время особенно сильного сжатия, затонул, приблизительно в 150 километрах от берега. В разгар суровой арктической зимы на дрейфующий лед сошло 104 человека, в том числе десять женщин и двое детей.
Еще до гибели «Челюскина» на льду была разбита палатка, в которой работал инженер-физик Факидов. Туда сразу же поместили женщин и детей. Теперь нужно было как можно скорее соорудить укрытие от непогоды для всех остальных участников экспедиции и установить радиосвязь с береговыми станциями, чтобы сообщить в Москву о гибели парохода.
На Кренкеля обратились все взоры. Связи ждал Шмидт, ждали все обитатели ледового лагеря. Кренкель полностью оправдал возлагавшиеся на него надежды, но далось это ему нелегко.
После гибели «Челюскина», когда Кренкель вместо комфортабельной судовой радиорубки оказался на голой, открытой всем ветрам льдине, имея лишь слабенький аварийный передатчик, проблема связи с береговыми станциями чрезвычайно усложнилась, а о прямой связи с Москвой не могло быть и речи.
Первые попытки вступить в связь с какой-либо береговой радиостанцией не принесли успеха. Кренкель отчетливо слышал переговоры между радистами Уэлена и мыса Северного, но никто из них, несмотря на самое тщательное наблюдение за эфиром, маломощного рейдового передатчика Кренкеля не слышал. Лишь наутро, когда он удлинил антенну, состоялась первая связь с Уэленом. Тотчас же в Москву была передана радиограмма, в которой Шмидт информировал правительство о гибели «Челюскина» и положении в ледовом лагере.
После суматохи первых дней обитатели лагеря на льдине, вошедшего в историю под именем Лагеря Шмидта, начали устраиваться более фундаментально. Под руководством инженера-строителя В. А. Ремова построили отапливаемый железными печами дощатый барак на пятьдесят человек, камбуз, натянули на деревянные каркасы все палатки, они стали просторней, выше и устойчивей к порывам ветра.
И вот в таких условиях радиосвязь между Лагерем Шмидта и полярной станцией Уэлец, где самоотверженно несла круглосуточную вахту радистка Людмила Шрадер, действовала бесперебойно. Несколько позднее Кренкель наладил регулярную связь с поселком Ванкарем, ставшим основной базой, спасательных самолетов. Работу походной радиостанции в Ванкареме обеспечивал радист мыса Северного Е. Силов. А когда залетали самолеты, Кренкель не снимал наушники с утра до ночи.
Энергичные меры, принятые Комиссией, увенчались полным успехом. 5 марта молодой полярный летчик А. В. Ляпидевский вывез на своем самолете в Уэлен женщин и детей. 13 апреля В. С. Молоков, М. В.Водопьянов и Н. П. Каманин вывезли последних шестерых челюскинцев, в том числе В. И. Воронина, Э. Т. Кренкеля и его Помощника радиста С. А. Иванова. Как это им и положено, по незыблемой морской традиции, капитан и радисты оставались на посту до полного завершения спасательных операций.
Можно с полной уверенностью утверждать, что благополучный исход операции по спасению челюскинцев в огромной степени объясняется самоотверженной работой Кренкеля и Иванова. Без донесений о местонахождении дрейфующего лагеря и состоянии ледового аэродрома, которые регулярно передавались в Уэлен и Ванкарем, работа летчиков была бы крайне осложнена и все могло бы окончиться совсем по-иному.
Возвращение челюскинцев в Москву вылилось во всенародный праздник. Все участники дрейфа были награждены орденами, семерым летчикам, спасавшим челюскинцев, присвоено звание Героя Советского Союза.
Челюскинская эпопея принесла Кренкелю мировую славу, сделала его одним из самых знаменитых полярников нашего времени. Авторитет Кренкеля был настолько велик, что он стал членом Коллегии Главного управления Северного морского пути, еще не будучи начальствующим лицом в главке.
В тот год ледовая обстановка в Баренцевом и Карском морях сложилась на редкость легкой, и мы прошли на ледокольном пароходе «Сибиряков» из Архангельска к Северной Земле без всяких затруднений. Но к северу от мыса Оловянного в проливе Шокальского простирался ледяной припай толщиной до двух метров. Опасаясь взлома припая и неизбежного при этом ухудшения ледовой обстановки, капитан «Сибирякова» Ю. К. Хлебников всеми силами форсировал работы по устройству новой полярной станции. В самом начале сентября, как только закончилась выгрузка имущества станции, а на берегу возвели вчерне жилой дом и склад, «Сибиряков» снялся с якоря и ушел.
Поручение было в высокой степени ответственное. Как же случилось, что вместе с такими маститыми полярниками, как Кренкель, Мехреньгин и Голубев, на станцию попал я, до тех пор и не нюхавший Арктики?
Весной 1935 года я, подобно многим молодым людям того времени, захваченным романтикой покорения Северного Ледовитого океана, пришел в Главное управление Северного морского пути, которое тогда помещалось в доме 12 на улице Разина. Хорошая аттестация, выданная мне Метеорологической обсерваторией имени В. А. Михельсона и Московским управлением Гидрометеорологической службы, личное знакомство с начальником Гидрометеорологического отдела Главсевморпути Николаем Михайловичем Топольницким, под руководством которого я еще недавно работал в Московском управлении, облегчили оформление, и я незамедлительно был зачислен в качестве старшего метеоролога-наблюдателя в Резерв Полярного управления Главсевморпути.
Больше всего мне хотелось попасть на какую-нибудь высокоширотную островную полярную станцию. Но никаких надежд на этот счет у меня не было и быть не могло. На такие станции посылались полярники, уже зарекомендовавшие себя работой в Арктике. Я же, несмотря на отличные характеристики и близкое знакомство с Топольницким, как полярник для Главсевморпути оставался еще «вещью в себе». Поэтому свое назначение на полярную станцию в бухте Марии Прончищевой, на восточном берегу Таймырского полуострова, воспринял как должное и не роптал.
Решение Кренкеля взять меня с собой на одну из самых суровых зимовок в Северном Ледовитом океане было, вероятно, достаточно опрометчивым. Но, как я узнал позднее, нередко так же поступали и некоторые другие выдающиеся полярники. Так, благодаря «опрометчивости» Георгия Алексеевича Ушакова на полярную станцию «Остров Домашний» на той же Северной Земле попал двадцатилетний радиолюбитель-коротковолновик Василий Васильевич Ходов, впоследствии известный советский полярник, благодаря такой же «опрометчивости» Ивана Дмитриевича Папанина на Земле Франца-Иосифа началась деятельность молодого магнитолога, позднее Героя Советского Союза академика Евгения Константиновича Федорова. Так же «случайно» начинали свой путь и многие другие, более или менее известные полярники.
Вот так я попал в Арктику, на мыс Оловянный, где мне выпало редкое счастье пройти под руководством Эрнста Теодоровича Кренкеля первую арктическую выучку, навсегда приобщившую меня к суровому братству полярников.
Единственное, что я мог разобрать из прорывавшихся сквозь смех слов, было: «Начитался, начитался. Леера протягиваются только в плохих книгах да кинофильмах, сделанных не в Арктике, а в кинопавильонах. Обойдешься и так. Учись находить дорогу ногами и всеми чувствами, которыми тебя наградил господь бог».
Я был обескуражен и, не скрою, очень обозлен; во мне взбунтовался бывший инспектор. Но ведь не станешь же протягивать леер, если он вызывает такое веселье. А самому-то мне казалось, что леер нужен, и только после я понял, как мудро поступил Кренкель. При резко выраженном рельефе мыса Оловянного леер на каких-то участках неизбежно будет заноситься мощным слоем крепко спрессованного снега и в самый ответственный момент, если будешь на него рассчитывать, окажется хуже, чем бесполезным. Результат же этой истории был таков, что я действительно научился почти инстинктивно находить нужное направление при любой пурге и ни разу не заблудился ни на мысе Оловянном, ни позднее, на других станциях Северной Земли и Земли Франца-Иосифа, где мне приходилось работать. А пурги там бывают поистине свирепые.
Сам сделал и свой рабочий стол в доме. Посмотрев на кое-как сляпанный мною стол, который вызвал бы презрительную усмешку у любого уважающего себя столяра, Кренкель сказал: «Здорово! Сооруди-ка теперь и стол для кухни, да побольше». И я соорудил, тоже, конечно, не шедевр, но работа была одобрена, и он, этот стол, отлично служил нам всю зимовку.
Как-то раз, когда начался промысел на песцов, Кренкель с Мехреньгиным ушел осматривать капканы. И тут началась низовая метель. Через какое-то время товарищи мои вваливаются, все залепленные снегом, и Кренкель одобрительно говорит: «Молодец, что не выключил лампочку! Без тебя мы и дома бы не нашли».
Наверное, эти были самые позорные минуты в моей жизни. Я просто-напросто забыл выключить, эту самую лампочку. И если она оказалась маяком для моих товарищей, то вовсе не потому, что это я позаботился о них. Открыть Кренкелю истину у меня не хватило духу. Но с тех пор я накрепко запомнил, что в Арктике ничего нельзя забывать: речь в данном случае не о злополучной лампочке.
Но вернусь к нашему «хозяйству». Надо ли говорить, что и Кренкель принимал самое живое участие во всех этих делах и не стеснялся никакой работы. Знаменитый полярник, он плюс к несению радиовахты, общему руководству совершенно добровольно выполнял обязанности повара. (На мой взгляд, это роднит его с такими великолепными полярниками, как Руал Амундсен и Харальд Свердруп.) И как же я бывал горд, когда, уезжая со станции, Кренкель обязанности повара возлагал на меня.
* * * Еще полярной ночью мы по предложению Кренкеля решили включиться в развернувшееся по всей стране стахановское движение. Для начала Кренкель договорился по радио с начальником полярной станции Мыс Челюскин Л. В. Рузовым о совместных исследованиях гидрологического режима пролива Шокальского. Ни программой большой полярной станции Мыс Челюскин, ни, тем более, нашей станции эти работы не предусматривались, но представляли большой научный интерес.
Ранним утром 22 марта Данилов и его товарищи отправились на собачьих упряжках к мысу Челюскин. По своему маршруту они продолжали гидрологические наблюдения в проливах Шокальского и Вилькицкого.
7 апреля «Правда» поместила на своих страницах содержательную и очень выразительную корреспонденцию Кренкеля о жизни и работе на острове Домашнем. В типичном для него стиле Эрнст Теодорович писал:
«Уже две недели мы с механиком Мехреньгиным живем на новом месте. Весь день вертимся, как белки в колесе. Четырьмя незыблемыми вехами являются метеорологические наблюдения, которые мы проводим через каждые 6 часов. В перерывах работает радиостанция. Надо еще успеть приготовить обед, испечь хлеб, постирать белье, раздобыть уголь, смерзшийся в крепкий пласт. Продолжаем раскапывать огромные сугробы снега вокруг дома.
Дома у нас чисто, светло, уютно. Мы регулярно бреемся, следим за собой. Койки наши заправлены чистыми простынями. В качестве наволочек используем оставшееся на зимовье белье бывшего начальника полярной станции в 1934 году Нины Демме.
Питаемся отлично, но отчаянно надоел шоколад. К сведению москвичей: меняем кило шоколада на кило картошки или огурцов. при условии доставки их на острова Сергея Каменева средствами москвичей.
Но однажды ночью Кренкель проснулся оттого, что Коля Мехреньгин, его славный и мужественный товарищ, плакал. И тогда в эфир полетела радиограмма:
Начиная с середины июня подставки у обеих машин подвержены коррозии. Материалов для ремонта нет.
Знаменательно, что спустя много лет Кренкель, за спиной у которого было несколько зимовок и выдающихся экспедиций, не раз говорил, что высшим своим достижением как полярника он считает зимовку на острове Домашнем.
В подготовке экспедиции участвовали многие учреждения и предприятия страны. Работники авиации переоборудовали самолеты для автономных полетов в арктических условиях, научно-исследовательские институты снабдили дрейфующую станцию тщательно подобранной и выверенной аппаратурой и приборами, часть которых изготовили специально для дрейфа, Ленинградская опытная радиолаборатория разработала и изготовила два комплекта рабочей радиостанции «Дрейф» и аварийную радиостанцию «Резерв», Московский институт общественного питания снабдил станцию двухгодичным запасом продовольствия, по специальному заказу была сконструирована каркасная, утепленная гагачьим пухом жилая палатка, пошиты теплая одежда, обувь.
В конце января 1938 года над станцией, находившейся в южной части Гренландского моря, разразился страшный шторм. Льдина начала разрушаться и вскоре распалась на отдельные куски, разобщенные трещинами и разводьями. Одна из трещин прошла под жилой палаткой, ее пришлось покинуть и переселиться в снежный домик. Радиостанцию закрепили на нартах, чтобы в любой момент ее можно было перетащить на другое место. Работать на телеграфном ключе на открытом воздухе, в мороз и ветер было мучительно тяжело. Но именно теперь бесперебойная работа радиостанции, как никогда, приобрела жизненно важное значение. И Кренкель, как всегда, оставался на посту.
* * * Дрейфующей экспедиции суждено было стать последней арктической одиссеей радиста Эрнста Кренкеля. По возвращении в Москву он работал в Центральном аппарате Главсевморпути, возглавлял Управление полярных станций, был членом Коллегии и заместителем начальника главка.
Тут я должен сделать небольшое отступление и вернуться к зимовке на мысе Оловянном. Когда Кренкель с Мехреньгиным улетел на Домашний, начальником станции он оставил меня. Признаться, я был и польщен этим несомненным знаком доверия ко мне, и вместе с тем обескуражен. Я, новичок, буду «командовать» опытнейшим полярником! Не сделал ли Эрнст Теодорович ошибку? Опыт нашей с Голубевым зимовки, затянувшейся на два года и едва ли уступавшей по тяготам зимовке Кренкеля и Мехреньгина на Домашнем, рассеял мои сомнения. Во-первых, я из кожи лез, чтобы оправдать оказанное мне доверие, во-вторых, ни о каком «командовании» и речи не было. Когда мы с Голубевым вернулись в Ленинград, нас спрашивали: «Неужели вы не осточертели друг другу за два года, что даже в одном вагоне приехали?» Я думаю, этот в известной степени рискованный эксперимент Кренкеля тоже входил в его программу моей «вывозки» как полярника.
И еще он знал, что зимовку мы довели до конца, как положено. Так что новое мое назначение я воспринял как высшую награду, высший балл, выставленный мне «полярным крестным отцом».
А я всю войну провел на дальних арктических зимовках, работа на которых тоже была под стать фронтовым делам, продолжал работу в Арктике и в послевоенные годы, поэтому тогда мы с Эрнстом Теодоровичем виделись только во время моих непродолжительных наездов в Москву.
В 1948 году Эрнст Теодорович по не зависящим от него обстоятельствам оставил работу в Главсевморпути и возглавил один из московских радиозаводов. А с 1951 года и до последнего дня деятельность Кренкеля протекала в Научно-исследовательском институте гидрометеорологического приборостроения Главного управления Гидрометеорологической службы СССР. Большую работу в институте (а с 1969 года он стал его директором) Эрнст Теодорович умудрялся совмещать с огромной общественной деятельностью: в течение многих лет и до конца жизни был председателем Федерации радиоспорта СССР, бессменным председателем Всесоюзного филателистического общества.
Имя выдающегося советского полярника увековечено в названиях обширного залива, врезающегося в восточный берег острова Комсомолец в архипелаге Северной Земли, Полярной гидрометеорологической обсерватории на острове Хейса (Земля Франца-Иосифа), Центрального радиоклуба в Москве, Электротехникума связи в Ленинграде, научно-исследовательского морского судна Гидрометслужбы.
Каждый год, 24 декабря, в день рождения Эрнста Теодоровича, у его могилы на Новодевичьем кладбище в Москве собираются близкие ему люди, многочисленные соратники и ученики.