баня толстой рассказ читать бесплатно с картинками
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Барышни и крестьянки
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Барышни и крестьянки
В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И вот, в двадцать два года оказался Александр Павлович в глуши, в окружении тысячи душ крепостных, многочисленной дворни и старинной дедовской библиотеки. Впрочем, он чтения не любил.
Из соседей буквально никого не было достойного внимания. Обширное поместье на много верст окружали земли бедных дворян однодворцев, каждый из которых имел едва полтора десятка крепостных. Дружба с ними, несомненно, была бы мезальянсом. Потому наш помещик жил затворником и только изредка навещал дальнего соседа генерала Евграфа Арсеньева. Впрочем, генерал был весьма скучной персоной, способной говорить только о славе гусаров, к которым он когда-то принадлежал.
Ближнее окружение Александра Павловича составляли камердинер Прошка, бывший с барином в походе на турок, кучер Миняй и разбитной малый Пахом – на все руки мастер – которого барин называл доезжачим, хотя псарни не держал. Нужно помянуть и отставного солдата, подобранного по пути в имение. Будучи в прошлом военным, господин Иртеньев испытывал сочувствие ко всем «уволенным в чистую» из армии.
Оный солдат из суворовских чудо-богатырей был уволен бессрочно с предписанием «бороду брить и по миру Христовым именем не побираться». Многие отставные солдаты находили себе пропитание становясь будочниками в городских околодках или дворниками. Но наш служилый, будучи хром по ранению, к такой службе был негоден и потому с радостью принял предложение нашего помещика.
Найдя сельское хозяйство делом скучным, новый помещик перевел крестьян на оброк.
Как позднее сказал наш поэт:
Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил И раб судьбу благословил.
По этой причине был любим крепостными, которые не противились интересу господина к прелестям многочисленных деревенских девок, весьма сочных телесами. Освободившись от дел хозяйственных наш герой вплотную занялся дворней. Кухарь с помощниками не вызывали нареканий, поскольку барин не был гурманом. Не возникло претензий к дворнику и лакею, а вот девичья его огорчила. Полтора десятка дворовых девок предавались безделью и всяким безобразиям. По этой прискорбной причине, новый барин решил всех девок пороть регулярным образом.
До того провинившихся секли во дворе, но возможная непогода или зимний холод весьма мешали регулярности. Будучи воспитанным на строгих порядках Императора Павла Петровича, молодой барин вознамерился исправить все, относящееся к порке дворовых людей. Прежде всего, было указано ключнице иметь постоянно в достаточном количестве моченых розг – соленых и не соленых. Старосте приказали поднять стены бани на пять венцов, без чего низкий потолок мешал замахнуться розгой. К бане прирубили новый, очень просторный предбанник и на том Александр Павлович счел подготовку завершенной.
В прирубе установили кресло для барина, а потом ключнице приказали сего же дня отвести всех девок на село в баню, поскольку барин не любит запаха мужичьего пота. На утро все пятнадцать девок были готовы к экзекуции. По новому регулярному правилу одна девка должна лежать под розгами, две очередные сидеть на лавочке возле барской бани, а остальным велено ожидать наказания в девичьей. Экзекутором был назначен отставной солдат.
Первой ключница отправила в баню Таньку, дочь многодетного кузнеца. Танька перекрестилась и вошла в предбанник, по середине которого стояла широкая почерневшая скамейка, а в углу две бадейки с розгами. Танька, дрожа от страха, поклонилась барину и замерла у порога.
– Ложись девица. Время идет, а вас много – торопил солдат.
Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад.
– Сколько прикажите? – спросил солдат у барина.
Александр Павлович уже оценил красоту девичьего тела и имел на него виды. Потому был милостив.
– Четверик несоленых, тремя прутьями.
Столь мягкое наказание было назначено, поскольку Александр Павлович хотел уже сегодня видеть эту девку в своей опочивальне. Несмотря на милостивое наказание, Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад навстречу розге. Правильней будет сказать, что в этот раз Танька под розгами не страдала, а играла. Будучи высеченной, она встала, поклонилась барину и, подобрав сарафан, голяком вышла из бани, показав в дверном проеме силуэт своего соблазнительного тела.
Вторая девка, торопливо крестясь, поклонилась барину, сдернула сарафан и, не ожидая приглашения, легла под розги. Поскольку ее тело еще не обрело всей прелести девичьих статей, ей было сурово назначено два четверика солеными.
Солдат половчей приноравливался, вскинул к потолку руку с мокрой связкой длинных розг, и с густым свистом опустил их вниз.
– У-у-у. – вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу зад.
У-у-у. – вскинулась девка, захлебываясь слезами.
– Так ее, так – говорил барин – а теперь еще раз наискось, а теперь поверху задницы. Капельки крови
Совершеннолетие
Устало упав в мягкое кресло, Игнатий тупо провел взором по овальной комнате. Она была белая с ярко-голубым проемом окна и такого же цвета дверьми. Резко гармонировала с малинового цвета креслом.
— Не нравится? — мягко и даже ласково спросил девичий голос, откуда-то из глубины его обители. — К твоему приходу немного обновила.
— Устал. Сегодня в университете многое было. Поздравляли.
— Расскажи, — опять оповестил о своем присутствии голос.
— Зачем? Ведь ты все знаешь. А нет, — так зайди в базу данных.
— Это не интересно. — протяжно, с некоторой игривостью ответил голос.
Игнатий пожал плечами и протянул руку к отполированному стеклу стола.
— Курить хочешь? — снова раздался вопрос откуда-то сверху.
— Интересно, Арина! Зачем ты всегда спрашиваешь? Когда знаешь мои желания наперед!
— Не дуйся. Завтра мы с тобой расстанемся, и у тебя будет другая. Ею ты сможешь управлять, как захочешь! Или ты забыл, что завтра тебе будет восемнадцать? Совершеннолетие.
— Нет, не забыл. Ну будет! И что? Грустно как-то.
— Закури. — девичий голос переместился за стену, и Игнатию показалось, что в нем тоже мелькнула грусть.
— Ты где.
— На кухне. Покурив, ты захочешь кушать. Уже все готово.
— Но я еще не покурил!
— Сейчас.
Из-за спины Игнатия, словно птица, вспорхнула белая рука с изящной продолговатой кистью, — длань с розовыми коготками. Между длинными пальчиками была зажата прикуренная сигарета. Вторая рука, — не менее красивая, водрузила на столик пепельницу из слезного минерала. Игнатия овеял аромат духов и огладил прохладный шелк халатика.
— Арина. Так и будешь за спиной порхать?
— Я еще не причесана, — ответила она, щекоча его ухо губами.
— Шутишь?
— Вовсе нет! Сегодня наш последний день. Желая по-особенному его отметить, программдезайнер еще не придумал мой облик полностью. Только руки. Они тебе нравятся?
— Они что там, все с ума сошли?! Я хочу провести последние два часа до полуночи с тобой, Арина! А не только с твоими руками!
— Не нравятся?! — огорченно шепнула она в другое ухо.
— Нравиться, — смирив гнев, пробурчал он.
Вложив в рот Игнатия сигарету, в благодарность, рука дернула верхнюю липучку рубахи и нежно заползла за планку.
— Не по вкусу мне эта рубашка! Давай сменим?
— Что снять?
— Зачем? Как тебе эта?
На Игнатии появилась другая рубашка, вместо пластика на липучках — льняная на деревянных пуговичках с косым отворотом, красный поясок с кисточками обвил его торс.
— Словно из доисторического фильма об Иванушке.
— Ага. Дурочке. — девичий голос за спиной залился смехом, вынырнув из косоворотки, рука игриво коснулась пальчиком носа, задирая его выше. — Ужинать изволите? Или так и будите сосать дым в трубочке?
— Лучше бы ты с меня ее сняла!
— А не нравиться! Нет. Так иди, сам и сними…
— А если здесь?
— Можешь и здесь! Только я этого все равно не увижу.
— Почему?
— Программа такая! Ни в ванне, ни в туалете моего «всевидящего ока» нет.
— Да, но стоит зубной пасте закончиться, как она снова появляется!
— Это Гэри. Гигиенический электронный робот исполнитель. Его задача следить за твоим интимом. А я лишь домохозяйка. Вот сними рубашку — отключусь.
— Я и в рубашке тебя не вижу.
— А сейчас?
Из-за кресла вышла девушка. Локоны ее рыжих волос струились завиточками к халату сиреневого цвета, прикрывающему грудь и босые стройные ноги. Кокетливо нагнувшись, она устремила карие глаза прямо во взор Игнатия.
— Лицом к лицу — лица не увидать! — от восхищения проронил Игнатий, раскопав в голове фразу древнего поэта.
— Нетушки! Ходить пред тобой я не собираюсь… Вот! — Арина надула губки и фыркнула, но мягко, кокетливо.
— Датушки! А то пожалуюсь модераторам!
— Ну и жалуйся. Подумаешь. все равно полтора часа осталось.
— Уже полтора?
— Угу! — Арина сморщила носик и неожиданно выказала язык. — Полтора.
Игнатий помрачнел.
— Есть я не хочу. Соку принеси.
— Хитренький! Я пойду, а ты смотреть будешь?
Резко прильнув к нему и уткнувшись грудью на секунду в лицо, она отпрянула со стаканом апельсинового сока в руках.
— Оп-ля!
— А я хочу гранатовый! — в свою очередь, показав Арине язык, загримасничал Игнатий.
— Так и будем последний час друг другу языки показывать? — грустно сказала Арина в ответ и поставила стакан на столик. Иди, руки помой! Мне тебя покормить надо. Новая хозяйка только утром вступит в права над тобой. Часа три ты один будешь.
Игнатий тяжело поднялся с кресла и направился в ванну.
— Только, пожалуйста, помой руки после, а не до! — поправляя подушки на кресле мановением порхающих рук, послала вдогонку Арина.
— После чего? — ошарашено остановился Игнатий.
— Сам знаешь. Мне в ванну доступа нет.
— Доступа нет… а говоришь!
— Вижу — напрягся. Ничего все естественно…
В руках Арины появилась пластиковая книжка с изображением обнаженной блондинки в экстравагантной позе. Краснея, она сунула ее Игнатию.
— На. вот. так быстрее и приятнее. У нас всего час остался.
— Инструкции нарушаешь?
— А. все равно недолго. Ну иди. мой руки.
— Закрыв воду, Игнатий обсушил руки обдувом и прошел из ванны на кухню. Присев к столу он потер еще влажные ладони о льняную рубаху, ловя лукавый взгляд Арины.
— Сама же в Иванушку обрядила! — проговорил он, пряча руки на коленях.
— Дурочка.
Арина поставила перед ним роскошное блюдо — молочный поросенок украшенный зеленью и дольками лимона, и села напротив. Подперев щеку ладонью, она вздохнула.
— Это все мне? — пытаясь как-то развеять возникшую паузу, воскликнул Игнатий.
— А кому же. Я не ем. Но, если хочешь, могу составить тебе компанию.
— Угощайся. — Игнатий выдвинул блюдо на середину круглого стола.
— Ой, ты мил дружок, Иванушка дурачок. — улыбнулась, Арина чмокнула воздух губами и взяла немного зелени.
— Какая она?
— Кто?
— Новая хозяйка. Та, что после тебя будет?
— Параметры задашь сам. А программа – без ограничений. В ванне прятаться не придется.
— Никаких, никаких?
— Ты же совершеннолетний теперь. Осталось полчаса.
— Знаешь, в эти последние минуты хочу тебе признаться.
— В чем?
— Мы с тобой уже два года!
— Тебе исполнилось шестнадцать — ты получил отдельную квартиру и меня. Теперь тебе восемнадцать. будет.
— Я привык к тебе, Арина.
— Прятаться. Когда хочется? — оборвала она, почему-то съязвив, уводя взор.
— Хочу тебя запомнить. Сними халат! — осмелел Игнатий от ее колкости. — Ведь под ним у тебя ничего нет?
— Ничего… Совсем ничего.
— Как так? — округлил глаза он.
— Программой не заложено. Дождись новую хозяйку. Вот у нее все будет.
— Нет! Я должен увидеть!
— Хорошо. до вызова осталось пять минут. потерпи еще четыре.
— Я не успею рассмотреть.
— Успеешь.
Три минуты прошли в молчании, обложенный зеленью и лимонами молочный поросенок сиротливо скучал меж ними.
— Осталась минута! — не выдержал Игнатий.
Взъерошив рыжие волосы, Арина встала, прошлась около него и стала медленно распускать халатик.
— Смотри и не забывай меня!
Игнатий замер. Он давно знакомой ему Арины сегодня шел пьянящий запах возбуждения. Распуская пояс халатика, ее рука слегка подрагивала, губы набухли, щеки алели маковым цветом. От движений в танце постепенно стала обнажаться грудь, высвобождаясь из плена халатика томным выдохом и.
Словно вой сирены раздался вызов общего компьютера. Игнатий невольно обернулся на электронный рык и в руки упал еще пахнущий Ариной халат, но самой ее уже не было.
— Елена, как там Арина?
— Боюсь, ей стало плохо. Не перебарщиваем ли мы, Антошка, с новой программой?
— Ты же знаешь, Елена, обстоятельства таковы. Рождаемость на критическом уровне. А современные дети разучились общаться. С машиной им легче наладить контакт. Ты послала запрос обоим.
— Да. Только вот Арина без чувств. Когда Игнатий исчез, бедная девушка не выдержала напряжения.
— Подключи Гэриэту. Гигиенического робота исполнителя. Она поможет.
— Подключила. Арина очнулась.
— Давай еще раз вызов.
— Даю. Она побежала к пульту.
— Ну, будем надеяться, — все у них срастется.
— Держим за них кулачки.
— Держим. На управлении.
Из глаз Игнатия выступила слеза, в комнате еще витал запах духов Арины, но сама она растворилась. Растворилась безвозвратно.
Подойдя к пульту связи с центром, он безразлично глянул на огромный в пол стены монитор.
Крупными буквами на нем светилась и настойчиво мигала надпись.
«Сегодня 5 августа 2071 года. Вы стали совершеннолетним. Теперь Вы можете выбрать себе виртуальную подругу без всяких ограничений. Если Вы желаете сохранить отношения с Ариной, но уже на новом уровне, то в графе «Замена» нажмите «Отмена». А если желаете задать новые параметры виртуальной подруги, нажмите «Заменить».
Напоминаем: на размышление у Вас осталось пять минут».
Игнатий, ошалело, прочитал еще раз. Душа возликовала: Арина вернется! Не зная придела наполнившей его радости, он нажал «Отмена».
Монитор брызнул радугой и высветилась:
«Поздравляем. Вы стали совершеннолетним и приняли для себя важное решение. Арина вернется к Вам утром, когда проснетесь. Спокойной ночи».
— Как там Арина?
— Жмет кнопку «Отмена» и откуда только столько силы? Не сломала бы пульт.
— Пустяки. Как уснет, роботы заменят.
— А когда Арина с Игнатием встретятся в реале?
— Думаю, через полгодика, Елена. Пусть пока привыкнут друг к другу уже как муж и жена. Теперь, ванну и спальню Арины можно включать.
— У Игнатия я уже подключила. Ой, Антошка. Хорошая у нас работа! Когда получается.
— А когда нет?
— Тоже хорошая.
— Кто у нас на попечении в следующем временном поясе?
— Санька с Настей.
— Тут дело немного сложнее. Какие у Насти наклонности?
— Литературу древнюю любит.
— Так. Отключаю Историю. Былины, сказки. Ввожу блог «Литературоведенье».
— Включай.
Подобрав ноги под халат, девушка устроилась на диван и задумалась.
— Настя, чего губы надула? Весь вечер молчишь!
— Я не молчу. Мне грустно. Через час ты исчезнешь, Саша.
— Как мимолетное введенье, как Гений чистой красоты.
— Перестань! И совсем не смешно.
Истории закоренелого банщика 6
Ещё немного про Риту – юную работницу бани.
В мужском отделении работала неприметная женщина, аккуратная и добросовестная. Работу свою выполняла, не придерёшся, вот, только не смелая. Ни как не могла отпроваживать незваных гостей в виде гардеробщицы, уборщицы с женского отделения, их подружек и прочих «проверяющих». Не хотела и не могла ни с кем ругаться.
Была у неё дочка – девчонка лет одиннадцати-двенадцати. Она часто захаживала к маме, особенно по будним дням. У них был один ключ на двоих. Жили они скромно. На новый замок средств не хватало. Так и менялись ключом. Баня работала с десяти часов и мама уходила позже дочки, отправившейся в школу. А Рита, идя со школы, заходила к ней и забирала ключ. Она была как неприметная мышка. Зайдёт не заметно, возьмёт ключ и на выход. Иногда задерживалась попить чайку и перекусить чего ни будь. Никаких нареканий, её поведение не вызывало. Завсегдатаи даже привыкли и спрашивали, у Ирины Александровны, так звали маму Риты, что с дочкой случилось, не захаживает.
Позже, когда Рита подросла, она стала помогать маме в уборке раздевалки. А работы было много. Особенно в осенне-весенний период, когда дожди и распутица. Естественно, за обувью, тянулась грязь и отделение приходилось часто мыть. Рита носила маме Ире воду и выливала грязную. Да и сама, бывало, швабру тягала. На выходных помогала маме мыть окна и шкафы. А потом сама ими занималась. Конечно приходилось постоянно ходить и работать рядом с мужчинами, но у последних, это обстоятельство, не вызывало ни протеста, ни нареканий.
В бане всегда было тепло, даже жарковато. Поэтому ни Рита, ни её мама, брюк и колгот не носили. На Рите был короткий приталенный халатик и, она, в нём, смело приседала, наклонялась и даже поднималась на подоконник, когда мыла окна или шкафы. На ней были строгие, без глубоких вырезов, серые, а чаще чёрные, трусики. Надо сказать, что, при таком ритме работы, какой соблюдала Рита, они мелькали постоянно, но ни кто не видел в этом, ничего соблазнительного и не порядочного, до того всё было буднично и естественно. Но, наверное, кто-то на это обратил внимание и, возможно, сделал замечание либо ей, либо маме и Рита, начала носить шорты. Было видно, что ей не совсем удобно в них. Жарковато. Она часто вытирала лоб и махала ладошкой вместо веера. Мужики заметили изменения и предложили плюнуть на пустые замечания и ходить, как ей нравится. Это приободрило Риту и она расширила свой, рабочий, гардероб. Появился короткий, лёгкий, светлый халатик и белые трусики, которые симпатично так, просвечивались сквозь токую материю. Впрочем, отношение к ней не изменилось. Ни кто, не видел в ней, больше, чем девчонку, помогающую маме, в поддержке чистоты и порядка, в помещении.
Проявилась и другая способность Риты. Как-то она мыла шкафы, а рядом вытирался, полотенцем, мужчина и то ли, ногу не правильно повернул, то ли ещё что, но мышцы, выше колена свело и он зашипел от боли. Рита бросила тряпку и начала, уверенно, массировать отвердевшие мышцы, стараясь не задевать член, хотя это и не всегда получалось. Она умело работала руками, разминая, так же, ягодицы и поясницу. Посетители, с интересом наблюдали за процедурой, признавая ловкость и умение девчонки. Вскоре судорга отступила и мужик рассыпался в благодарностях. На вопрос, где она так научилась, так ловко делать массаж, Рита ответила, что у бабушки, часто, подобное случалось и она помогала, ей, снять боль. Авторитет Риты, ещё более укрепился, а в следующее посещение «больным» бани, Риту порадовал замечательный тортик, от него.
Бывали и смешные случаи с участием Риты. Как-то она сильно спешила куда-то, а дело было осенью и помещение приходилось часто убирать. Рита быстро водила шваброй, умело варьируя между лавками и без конца извиняясь. Но тут, из моечной, вышел вальяжный гражданин и пошёл к, своему, шкафчику. А Рита как раз, убирала там. Он отвлёкся и получил, концом швабры точно между ног. Мужик, как пылесос, втянул, в себя. воздух и с ещё большим шумом выпустил его:
– Прямо по яйцам, ёкарный бабай!
Рита перепугалась и залепетала не внятно:
– Ой-йой. Извините пожалуйста. Я Вам, холодненького приложу … Ой, предложу.
Все вокруг грохнули от смеха, а мужику, даже легче стало. Он, тоже улыбнулся:
– Да если бы и приложила, то и не отказался бы.
Конфликт был улажен, так и не успев разгореться. Зато потом, когда Рита, даже спокойно и не спеша, мыла пол, к ней, сзади, ни кто не подходил. Осторожничали.
А ещё, Рита, показала себя остроумной и весёлой девушкой. Как-то убирала она, между лавками и один парняга, решил сострить, приподняв пальцем, её, халатик. Рита оглянулась и строго посмотрела на него. Но шутник повторил свою выходку, когда она возвращались. Рита остановилась, поставила швабру и строго посмотрела на хулигана. Все думали, что она отвесит хорошего тумака, нахалу, но Рита поддёрнула халатик и заправила его в трусики:
– Смотри, пока глаза не по-вылазят.
Мужики начали стыдить, поддёргивать шутника и успокаивать Риту, но она одёрнула халат, только после того, как окончила уборку вокруг обидчика.
Парняга долго извинялся и Ирина Александровна, попросила Риту простить его. А на следующее, своё, посещение бани, нарушитель спокойствия, принёс пирожное, в красивой упаковке, на что Рита сказала, что бы сладким, её, не угощали – фигуру бережёт. Она и тут показала, своё, благородство. Обидчик, ставший на путь исправления, отведал содержимого коробки, с вкусным чайком, который поднесла, ему, Рита.
А вот ещё случай поднявший авторитет Риты, на необъятную высоту.
Рита тогда уже училась в техникуме, но продолжала помогать маме. Тем более на улице была весенняя распутица и полы приходилось мыть постоянно. Дело было на выходных и к вечеру, посетителей заметно поубавилось. Никто не хотел мочить ноги, а утренний морозец сошёл на нет и всё поплыло. В самый разгар уборки заглянула женщина из гардероба и позвала маму Риты, к телефону. Через пару минут она пришла и сообщила, что позвонили соседи и сказали – приходили из техникума, от тренера по волейболу, спросили, где найти Риту и что кто-то там, выбыл из состава команды и надо срочно ехать на соревнования, в другой город. Ирина Александровна показала Рите бумагу с номером телефона, который оставили соседям:
– Я сама – и Рита, взяв записку, побежала в гардероб, где висел телефон.
Пришла озабоченная, но решительная. Оказывается, одна участница, волейбольной команды, получила травму, но скрыла от всех, надеясь на обезболивающие. Но при более тщательном обследовании, всё обнаружилось и девушку пришлось даже госпитализировать. Тут тренер и вспомнил за Риту, которая сразу попала в резерв команды за отличную игру. Это все заметили, с первых занятий физкультуры. Короче:
– Выручай Рита – кричал в трубку тренер – Из резерва ты самая лучшая. И учти. Некоторые полтора-два года ждут основного состава, а ты сразу, с первого курса залетаешь.
А потом, немного сбросив пар, добавил:
– Да ты намного лучше некоторых из основы. Только на тебя и надежда.
Конечно, отказа не последовало.
Рита всё объяснила маме:
– Через два часа надо быть или возле техникума, где будет автобус или бегом сразу к поезду, на вокзал. Вокзал ближе. Если не буду успевать к автобусу, побегу сразу туда. Тренеру от соседей позвоню. Турнир на пять дней, без дороги. Всё оплачено и жильё и питание.
Рита была вся мокрая от пота, со смешно так, сбитыми волосами на голове.
– Так. Быстро в моечную. Некогда в женскую или отдельный номер, который кстати ещё и закрыт. Тебе ещё домой забежать, сумку собрать надо. Раздевайся, а я с мужчинами поговорю.
Она прошлась по раздевалке и моечной и объяснив кратко ситуацию, попросила разрешить дочке быстро ополоснуться, а то на поезд опоздает. Естественно отказа не было.
Рита, завернувшись в полотенце, пошла к свободной кабинке и извинившись принялась тщательно вымываться. Ясное дело, что даже те мужички, что уже обсыхали, собираясь домой, вдруг решили ещё раз помыться. Мылась Рита долго, постоянно поворачиваясь под душем и подымая руки, смывая мыло. В процессе мытья, она объяснила свою поспешность, а так как среди посетителей оказались любители волейбола, получился интересный разговор.
Обратно Рита шла, уже не прикрываясь. А зачем? И так все всё увидели.
А её, потом, ещё долго поздравляли, так как команда заняла третье место, в столь представительном турнире. А тренер, в местной газете, расхвалил столь удачную замену.
– Теперь всё волейболисты, в эту баню ходить будут – подтрунивали над Ритой мужики. А она только улыбалась.
Кстати. Рита приходилось иногда, мыться при мужчинах, но это только когда сильно спешила куда-то. А так, они, с мамой, всегда ждали конца работы и спокойно расслаблялись в парной и под душем.
Баня толстой рассказ читать бесплатно с картинками
Каждый вечер, поглазев на пассажирский поезд, Яков Иванович шел, прогуливаясь, мимо деревянного трактира с облезлой вывеской, мимо оврага, полного навоза и разной дряни, мимо обгорелого, с незапамятных времен, кирпичного дома, у которого прилепилась кузница Голубева и в станке упрямая лошадь, не даваясь ковать, тянула к себе, а присевший кузнец — к себе, мимо телеграфных столбов — вниз по спуску, на Песочную улицу.
На спуске Яков Иванович приостанавливался, поправлял на голове картуз акцизного ведомства, из секретного портсигара доставал папироску, пускал дым сквозь рыжеватые усы, оглядывался налево, где за унылым полем угасал закат, смотрел вниз на Песочную, на низенькие дома, плетни и сады за ними, видел, как зажигались керосиновые фонари, сплевывал через плечо в овраг и, покручивая тросточкой и свистя, сходил вниз, хорошо зная, что на Песочной горит в крайнем окне свет и Маша Голубева играет с дымчатым котенком.
Опершись на трость, среди пустынной улицы, подолгу глядел Яков Иванович через окно на красивое, чернобровое лицо Маши. Маша положила на стол локти — и ни скуки, ни веселья нельзя прочесть на ее лице, освещенном лампой.
— Обо мне думает, — решил Яков Иванович.
Брови у Маши слегка сдвигались, верхняя губа приоткрывала ровные зубы; усмехаясь думам, она перевертывала на спину дымчатого котенка и щекотала ему белую грудь; котенок кусался, отбиваясь задними лапами.
«Вот ведь характер, — думал Яков Иванович, — вчера говорила: «Приходите, может быть вечерком за воротами постою», — и осторожно царапал по стеклу. Маша взглядывала сердито в окошко, поднималась, схватывала котенка, сажала на плечо и, махнув косой, уходила за перегородку.
Но постучать громко или войти он не смел, потому что за перегородкой спал Машин папаша, Голубев, кузнец, а его Яков Иванович боялся, как огня.
— Ты у меня доиграешься, я тебя растревожу, — ворчал Яков Иванович и, досадливо поковыряв палкою песок, брел по Песочной на Сокольничью, где жила старинная приятельница — Вера Шавердова, — душевный друг.
Так было и нынче. На Сокольничьей, у керосинового фонаря, Яков Иванович поднял трость и резко постучал в перекошенную дверь ветхого домика. Зашлепали туфли, загремел тяжелый крюк, и в щель просунулось испуганное, помятое лицо.
— Это я, Верка, — сказал Яков Иванович; тогда его впустили в сени и в низкую комнату. Осторожно сняв картуз, Яков Иванович положил его вместе с палкой на комод, расстегнул китель, сел, протянул ноги в узких брюках со штрипками и вздохнул. Вошла Верка, успевшая попудриться. На ней было всегдашнее красное платье и пуховый платок; завернувшись в него, она обычно, скуки ради, спала на диване. Присев напротив Якова Ивановича, у овального столика, Верка припустила огонь в лампе, прикрыла рот, сдерживая зевоту, запахнула платок и сказала:
— Не знаю, холодно, что ли, мне или чай пить хочу.
— Машка одна сидит, с котенком играет, — сказал Яков Иванович, — очень много о себе думает.
— Подлец ты, Яша, — проговорила Верка негромко.
— Чем же я подлец, когда я влюбился!
Яков Иванович оглянул надоевшую комнатешку с кисейными занавесками, канарейкой, лампадой в углу, скатереточками и половичками, закурил и окончил:
— Она молоденькая, не то что ваша милость.
— Хочешь, в дураки сыграем, — уныло, после молчания, сказала Верка и поползла рукой по столу за колодой.
Яков Иванович надул щеки, придвинулся и взял коробленые карты. Но масти он не видел и ходил наугад: такая брала его досада, — всю весну ухаживал он за Машей, похвалясь однажды, что трех дней не пройдет, как начнет ода бегать к нему на огород. Не девушка вертела им, как хотела; принимала мелкие подарки и посмеивалась или гнала, когда он очень приставал; такая уж родилась своевольная и ни разу не оставалась с глазу на глаз надолго, говоря, что отец не велит, хотя и намекала, что, пожалуй, на лодочке покатается. А в акцизе сослуживцы спрашивали: «Ну, как, не угостил еще тебя кузнец?» Терпеть больше не хотелось, и в голове копошился план.
И так и этак размышлял над ним Яков Иванович, а Верка теребила пальцами рот; толстый нос у нее лоснился; в лампе пищал керосин.
— Знаешь что, — положив карты, сказала Верка, — дура я была, что с тобой связалась.
— Так. Нехорошо. Думается.
Яков Иванович усмехнулся, придвинулся, охватил Верху и томно опустил голову ей на плечо:
— Ты, Верушка, любишь меня, гак устрой завтра штуку… я буду помнить.
— Уговори Машу на лодке кататься, а я, будто невзначай, пристану к вам, ала как там уж выйдет; она с тобой поедет.
— Ты мне это говоришь? — воскликнула Верка, отталкивая Якова Ивановича. — Нет, дружок, не дождешься.
Яков Иванович заходил по комнате, уговаривал, приставал, грозил даже, пока Верка, уставясь припухлыми глазами на лампу, не сдалась:
— Ладно уж, отвяжись, все равно.
На следующий день кузнец Голубев постукивал по наковальне молоточком, отбивая такт молотобойцу — высокому парню Лаврушке, который, засучив рукава выше локтей, описывал тридцатифунтовым молотом круг и, подаваясь вперед, с аханьем бил в раскаленный лемех.
«Еще поддай, еще поддай», — выговаривал молоточек; у Лаврушки на рябом носу выступил пот, как горох; искры из горна летели в колпак, освещая белые волосы Голубева, сивую его бороду, суровое лицо в круглых очках, перетянутый фартуком согнутый стан, земляные стены кузни и круглую головенку подмастерья, раздувающего мехи.
Голубев, постукивая, пел духовный стих:
Следя за ударами молота, легко сочинял он стихи; ухватив клещами лемех, совал его в угли, думая: «Вот так и душа неправедного скочевряжится».
Лаврушка вытирал пот широкой ладонью. На хозяина он смотрел с почтеньем и не посмел бы слова молвить, но сейчас, заикаясь, сказал:
— За водой я, хозяин, бегал; у окошка опять Яков Иванович стоит, сговаривается с нашей Машей…
Голубев поглядел поверх очков и ничего не ответил, только молоточек его заходил не в лад.
— Хозяин, он нашу Машу уговаривает на остров в лодке ехать, говорит: «Я в кузню к тятеньке добегу, спрошу».
— Молчи, — сказал Голубев.
Долго они работали молча. В кузницу, приподняв картуз, вошел Яков Иванович.
— Здравствуйте, почтеннейший, как работаете? — сказал он развязно и принялся вертеться около наковальни, помахивая тросточкой. — Удивительно, железо не согнешь, а вы что угодно сделаете из него.
— Железо — оно железо и есть, — сказал на это Голубев, — а вы что, Яков Иванович, за делом пришли?
— Подковать себя хочу, ей-богу, чтобы резвее бегать, — хихикнул Яков Иванович и беспокойно покосился. — Вы, кажется, Голубев, баптист? Говорят, большие гонения сейчас на вашего брата?
Голубев оставил молоток, поднял очки, подошел к Якову Ивановичу и спросил, когда стало в кузнице совсем тихо:
— Ты к чему подбираешься-то?
Но Яков Иванович уже попятился за дверь и, очутившись на лужке, поправил картуз.
— Поосторожнее бы надо с чиновниками, Голубев, — и, не дожидаясь ответа, зашагал под горку.
Кузнец долго глядел в землю.
— Лаврушка, поди позови Марью, — сказал он, опуская очки.
Лаврушка побежал, скоро вернулся и сообщил, что не нашел ни Маши, ни Якова Ивановича, должно быть, чиновник успел уже обольстить девушку и увез ее на остров.
Голубев не спеша вымыл руки, снял очки и фартук и, кликнув Лаврушку, вышел из кузницы, по пути достойно кланяясь тем, кого он уважал.
От кузницы Яков Иванович поспешил под горку, минуя Песочную, на лужок, где в ожидании прогуливались под руку Маша и Вера. «Позволил, позволил», — закричал Яков Иванович еще издали; забежал вперед и, вертясь, старался прельщать дам шутками и прыжками.
Маша ленивой походкой в козловых башмаках ступала по лужку, ветер, плеща широким ее ситцевым платьем, обрисовывал полный, сильный стан. Зеленую полушалку она придерживала на плечах, отвертываясь от Якова Ивановича с усмешкой, в ушах у нее позванивали серебряные серьги.
— Настоящая гусыня, — шепнул ей Яков Иванович, указывая пальцем на впереди идущую Верку, — будто с яйцом идет.
Маша громко засмеялась и стала еще лучше.
— Я ее всегда зову: гусыня да гусыня, страшная дура, — продолжал довольный Яков Иванович. Маша из-под ресниц повела на него серыми глазами; Яков Иванович заликовал; по пути нагнали они гусей, щипавших щавель; Маша опять засмеялась, а Яков Иванович ухитрился даже поддать Верке подножку, и Вера, красная от злости, обернулась:
— Нечего на других выезжать, сам хорош, стрелок, вот ты кто.
Маша нахмурилась. Яков Иванович постарался замять неприятность. Они подошли к реке. В зарослях тальника краснела корма лодки, которую Яков Иванович тотчас сдвинул в воду. Маша, подобрав юбки, влезла первая. Вера сердито шлепнулась на скамью, зачерпнув башмаком; Яков Иванович, стоя на носу, уперся веслом, и лодка, мягко осев, скользнула, покачиваясь, по речке, залитой солнцем.
Яков Иванович сильно выгребал против течения, стараясь пристать по ту сторону к зеленому острову. Прищурясь, взглядывал он на Машу. Верка, рядом с нею, казалась уродливой и старой.
«Вот увязалась, чучело, — думал он, — нет, чтобы довести до лодки, а самой остаться». Лодка въехала в полосу водорослей, оставляя след; Яков Иванович, поднимая отяжелевшие весла, брызнул водой, Верка вскрикнула; Маша рассеянно оглядывала березовый тенистый островок.
Яков Иванович помог вылезти девицам, и они одни побежали в лес — поискать будто бы грибов, а он уселся на бережку, покручивая усики. Над водой низко пролетели тяжелые утки; ворковал в березняке дикий голубь; от воды играли зайчики. Вдруг он вздрогнул, услышав за деревьями плеск воды и женский визг. «Купаются», — подумал он и побежал через лесок.
Вера сидела в реке по горло, Маша плавала, болтыхаясь ногами, и просвечивала под водой.
Яков Иванович, сидя за кустом, отстранял от лица ветку и глядел, как вышла на берег сначала Вера, очень просто, словно из бани, и, стыдясь, прикрываясь, выбежала красавица — вся белая — Маша, присев, быстро накинула платье. «Мучительница», — пробормотал он.
Яков Иванович, видя, что Верка, несмотря на подмигивания, не отходит от девушки, придумал играть в горелки; сам завязал себе коричневым фуляром глаза, обе женщины стали позади, проговорили боязной скороговоркой: «Гори-гори ясно, чтобы не погасло», дернули его за рукава и побежали. Яков Иванович, сорвав платок, пустился догонять, тут-то Вера и поняла, что ее перехитрили: на коротких ножках не могла она поспеть за легкой Машей, которая, протянув руки, неслась, едва касаясь травы, сзади летели косынка и ее темная, еще влажная коса. Яков Иванович, нарочно пугая криками, далеко загнал Машу в лес, где девушка, запыхавшись, положила руки на грудь, со смехом увернулась и стала кружиться у дерева. Когда Яков Иванович совсем было ухватил Машу за платье, она понеслась далее, отдохнув и весело смеясь.
Яков Иванович обозлился даже; по пути сучок разорвал ему ботинок. «Эх, жалко, плакали денежки», — подумал он мимоходом. Маша обертывалась, глаза ее пылали смехом, — чудно, как была хороша.
В островок врезывался узкий заливчик; Яков Иванович загнул налево и, подогнав к воде, ухватил Машу за бока. Она сильно обернулась и вытянутыми руками уперлась ему в грудь.
— Маша, что ты, не бойся, — сказал Яков Иванович.
— Пусти, пусти, — зашептала Маша. Яков Иванович ослабел от волнения.
В это время из-за кустов, окаймляющих берег, поднялись Голубев и Лаврушка. Маша ахнула и попятилась.
Яков Иванович нахмурился, хотя ноги его сделались ваточными, и отчего-то защемило в животе.
— С дочкой играшь? — сказал Голубев, быстро подходя.
— Ну, ты не особенно кричи, — воскликнул Яков Иванович, пятясь. Кузнец словил его за воротник, нагнул и толкнул лицом в траву; Лаврушка сел на ноги; кузнец, упираясь коленкой в плечи, запустил руку, отстегнул пряжку его штанов, обрывая пуговицы, оголил тощий зад у Якова Ивановича и, сняв с себя ременный пояс, начал хлестать. Яков Иванович от страха молчал сначала, потом принялся кричать, даже выть, вертясь и царапая землю. Верка скрылась, а Маша, присев у дерева, закрылась ладонями, не то плача, не то без удержу смеясь.
Когда, наконец, отпустили, Яков Иванович медленно сел на битое место, схватился за него. Голубев уводил за руку дочь. Лаврушка шел сзади них и, оглядываясь, скалился, как эфиоп.
Пока Яков Иванович отлеживался — прошло дней десять. В городе говорили разное: что кузнец, мол, застав у себя дочь с чиновником, ввернул Якову Ивановичу кольцо, как медведю, только в другое место; иные уверяли, что Голубев вешал на острове Якова Ивановича, да тот сорвался.
Когда же он явился, наконец, на службу, товарищи окружили его, спрашивая наперебой, что случилось на острове. На все вопросы он отвечал, поджав губы: «Хворал-с пищеварением». Так ничего и не добились от него, хотя приметили, что он уже не прежний — скучен.
В тот же день Яков Иванович посетил и вокзал; но не крутил, как бывало, тросточкой, прохаживаясь по асфальту, а скромно стоял у колонны, глядя, как из подкатившего поезда вылезали студенты с чайниками, толстяк помещик в поддевке и разный полупочтенный люд.
Помещик пил водку в буфете, студент оглядывал жандарма, и никому не было дела до Якова Ивановича; у каждого было впереди что-нибудь интересное. У Якова же Ивановича впереди была унылая комнатешка, где потренькает он на гитаре, ляжет на кровать, покурит папироску, и делать больше ему нечего.
После звонка помещика подсаживал кондуктор, студент, окончив уничтожать взглядом жандарма, бойко вскочил на площадку, подбежали люди с кипятком, влезли, поезд тронулся, и на месте его открылись грязные пути, штабели дров, голое поле. Уныние.
Ушел и Яков Иванович, не глядя вокруг на опостылевшее; на спуске он вдруг остановился и поправил съехавший картуз: у дома Голубева к трем телегам были привязаны лошади, во всех окнах горел свет. Яков Иванович подошел медленно и вгляделся. В дому, у длинного стола сидели благообразные мужики, положив руки на скатерть, уставленную угощениями; в конце сидел припомаженный Лаврушка, в синем кафтане, и рядом с ним Машенька, в новом розовом платье. Рядом с ней Голубев читал книгу, и все его важно слушали. Потом все раскрыли рты и запели. Лаврушка утерся рукавом; Маша сидела бледная и серьезная.
«Пропили девушку», — подумал Яков Иванович тоскливо и побрел на Сокольничью; у ворот босые мальчишки, припрыгивая, принялись дразнить: «Кольцо в спине, кольцо в спине». Яков Иванович поспешил пройти, но в спину ему запустили песком; он обернулся и поднял трость, мальчишки разбежались.
Дойдя до Веркина дома, он жалобно скосоротился и повернул назад; но Вера высунулась по пояс в окошко и позвала отчаянно:
— Войдите, Яков Иванович. У меня самовар горячий.
Яков Иванович подумал. Зашел, подал холодную руку и сел у лампы. Вертя колоду карт, искал он нужное слово, а оно не подвертывалось; рассмотрев трефового короля, он сказал: «В дураки, хочешь, сыграем?» — и чуть поднял глаза, боясь увидеть улыбку на толстом лице подруги, но Вера, подойдя сзади, тихо провела по волосам Якова Ивановича. Он быстро обернулся, охватил Верку и прижался к ней лицом.
— Женился бы на мне, Яков Иванович, — сказала Верка серьезно, — что так-то — измаешься…
— Очень тошно, — ответил он, — ах, Вера, Вера. Все-таки — скучно здесь, тошно.