Что такое орсе и прадо
Что такое орсе и прадо
На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал и мое мерило. Во всех моих женщинах были твои черты, и это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям, летаешь между Орсе и Прадо, — я, можно сказать, собрал тебя по частям. Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине, третья умеет все принимать как данность. Одна не чает души в себе, другая — во мне (вместе больше не попадалось).
Одна, как ты, со лба отдувает прядь, другая вечно ключи теряет, а что я ни разу не мог в одно все это собрать — так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты допустила меня раза три через все препоны, — осталась тут, воплотившись во все живые цветы и все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать, подачки сам себе предлагая. А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать? Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.
«Думаю над вашим стихотворением «На самом деле мне нравилась только ты», — спасибо, очень приятно,— и не могу понять: это ирония или скрытое отчаяние от невозможности никем заменить любимую женщину?»
Нет, это ни то, ни то. Ну, как вам сказать? Будем откровенны. Это стихи о том, что после первой любви всё время… Ну, как вот фрейдисты считают, что в каждой женщине мужчина ищет мать (что, по-моему, не совсем верно). В первой любви всегда есть невероятная полнота, невероятная сила и острота чувства, поэтому всю жизнь этому первому опыту как-то бессознательно подражаешь. Во всяком случае, так было в моей биографии. Эти стихи написаны о женщине, с которой у меня действительно была довольно долгая любовь. И потом уже, когда мы все успели и развестись, и пережениться, и она замуж вышла и уехала, она вернулась сюда ненадолго, и была между нами такая кратковременная, но сильная вспышка прежней страсти, абсолютно ничем не омрачённая. Прошло, наверное, семнадцать лет с того момента, как мы познакомились, но была такая довольно бурная, кратковременная, но очень сильная опять любовь. Я про неё и написал.
Действительно как-то так получилось, что и её имя, и её какие-то черты и признаки, и её привычки оказались равномерно распределены между всеми моими следующими возлюбленными, хотя я встретил потом много женщин гораздо более достойных, гораздо более прекрасных, и был гораздо более счастлив с ними, но просто бессознательно я какие-то её черты в них искал. И слава богу, может быть, что не находил. Сейчас, уже после многих лет, это всё давно перегорело. И я благодарен ей уже хотя бы за одно то, что я с неё стряс, с этих отношений, по крайней мере, одно стихотворение. Хотя я довольно много когда-то про неё писал, но, слава богу, не печатал.
Дмитрий Быков
На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал и моё мерило. Во всех моих женщинах были твои черты, и это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям, летаешь между Орсе и Прадо, — я, можно сказать, собрал тебя по частям. Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине, третья умеет всё принимать как данность. Одна не чает души в себе, другая — во мне (вместе больше не попадалось).
Одна, как ты, со лба отдувает прядь, другая вечно ключи теряет, а что я ни разу не мог в одно всё это собрать — так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты допустила меня раза три через все препоны, — осталась тут, воплотившись во все живые цветы и все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать, подачки сам себе предлагая. А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать? Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Дмитрий Быков. На самом деле мне нравилась только
На самом деле мне нравилась только ты,
Мой идеал и моё мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
И это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям,
Порхаешь между Орсе и Прадо,
Я, можно сказать, собрал тебя по частям –
Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине,
Третья умеет всё принимать как данность.
Одна не чает души в себе, другая во мне –
Вместе больше не попадалось.
Одна как ты, с лица отдувает прядь,
Другая вечно ключи теряет.
А что, я ни разу не мог в одно это всё собрать?
Так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты
Допустила меня раза три через все препоны,
Осталась тут, воплотясь во все живые цветы
И все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать,
Подмены сам себе предлагая.
А ливни, а цены, а эти шахиды, а Роспечать?
Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Дмитрий Быков. Блаженство
Автор: Дмитрий Быков
Название: Блаженство (сборник)
Серия: Золотая серия поэзии (Эксмо)
Город издания: М. : Эксмо
Год издания: 2014. – 352 с.
Ни с чем не спутать особую, напряженную неподдельность интонаций стихотворений Дмитрия Быкова, их порывистый, неудержимый ритм. Его стихи поражают точностью и остроумием строк, подлинностью и глубиной переживаний так, что становится ясно: перед нами – мастер. В поэтическом пространстве Дм. Быкова разворачивается целая эпоха, и, то споря, то соглашаясь с ней, то затевая лихорадочный танец, – тонкая и нервная жизнь отдельной личности. В новой книге лауреата премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга» представлены лучшие избранные, а также новые стихотворения поэта.
Блаженство — вот: окно июньским днем,
И листья в нем, и тени листьев в нем,
И на стене горячий, хоть обжечься,
Лежит прямоугольник световой
С бесшумно суетящейся листвой,
И это знак и первый слой блаженства.
Быть должен интерьер для двух персон,
И две персоны в нем, и полусон:
Все можно, и минуты как бы каплют,
А рядом листья в желтой полосе,
Где каждый вроде мечется — а все
Ликуют или хвалят, как-то так вот.
Быть должен двор, и мяч, и шум игры,
И кроткий, долгий час, когда дворы
Еще шумны, и скверы многолюдны:
Нам слышно все на третьем этаже,
Но апогеи пройдены уже.
Я думаю, четыре пополудни.
А вслед за ним — невинна и грязна,
Полуразмыта, вне добра и зла,
Тиха, как нарисованное пламя,
Себя дает последней угадать
В тончайшем равновесье благодать,
Но это уж совсем на заднем плане.
Стала ощущать некую причастность ко времени, в котором живу. Однако любимым так и осталось стихотворение, впервые услышанное в исполнении Веры Полозковой.
На самом деле, мне нравилась только ты,
Мой идеал и моё мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
И это с ними меня мирило.
Одна как ты, с лица отдувает прядь,
Другая вечно ключи теряет.
А что, я ни разу не мог в одно это всё собрать?
Так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты
Допустила меня раза три через все препоны,
Осталась тут, воплотясь во все живые цветы
И все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать,
Подмены сам себе предлагая.
А ливни, а цены, а эти шахиды, а Роспечать?
Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.
Что сказать? Умно и тонко передано чувство, внушенное единственной женщиной, женщиной любимой. И не нужны десятки иных стихов, чтобы рассказать о своих ощущениях, своей потере.
Благодарна я Быкову и за его слова, высказанные в адрес жены: «отлично пишущая (искал такую двадцать семь лет, насилу нашёл, тут же набросился и женился — теперь пыль сдуваю, лишь бы сочиняла. С остальными со скуки помрёшь)». Многие ли из мужей могут так откровенно сказать о своих спутницах жизни? Для этого, прежде всего, нужно быть мужчиной.
Вспомнились и иные картины известного мастера. Неисчерпаемы запасники живописи.
Пришлось почитать о нем самом. Непростой судьбы оказался человек. Пороки соседствовали рядом с талантом.
Картины Соломона, относящиеся к 1860-м годам, полны чувственности, в них появляются гомоэротические мотивы. Своим полотнам «Сафо и Эрина в саду Метилены» (1864), «Любовь осенью» (1866), «Вакх» (1868), «Спящие и бодрствующий» (1870), «Рассвет» (1871) художник придал оттенок двусмысленности, тем самым посягнув на моральные устои эпохи викторианства.
К началу 1870-х годов Соломон приобрел в Лондоне скандальную репутацию, предаваясь разврату и пьянству. В феврале 1873 года художник был арестован по обвинению в гомосексуализме и осужден на шесть месяцев тюрьмы. Выйдя на свободу, Соломон обнаружил, что от него отвернулись все его друзья. Оказавшись изгоем в обществе, художник даже не предпринимал попыток восстановить свою репутацию, ведя жизнь бродяги и пьяницы.
Художник умер 9 октября 1905 года в исправительном доме Сен-Джайлс в Уорхаусе и был похоронен на еврейском кладбище в Вилленде (Северный Лондон).
Вот такие круги вычерчивает мое упрямство, поскольку хочется узнать как можно больше о прочитанном, осевшем на дне души. Скажу однако честно: не поняла выбор Быковым именно этого художника и этого полотна. Что их объединяет? Вызов обществу, пусть и с разных позиций?
Дмитрий Быков. Лирика ( 11 ). Часть 1
На самом деле мне нравилась только ты,
мой идеал и мое мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
и это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям,
летаешь между Орсе и Прадо, —
я, можно сказать, собрал тебя по частям.
Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине,
третья умеет все принимать как данность.
Одна не чает души в себе, другая — во мне
(вместе больше не попадалось).
Одна, как ты, со лба отдувает прядь,
другая вечно ключи теряет,
а что я ни разу не мог в одно все это собрать —
так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты
допустила меня раза три через все препоны, —
осталась тут, воплотившись во все живые цветы
и все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать,
подачки сам себе предлагая.
А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать?
Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.
Все сказано. И даже древний Рим
С пресыщенностью вынужден мириться.
Все было. Только ты неповторим
И потому — не бойся повториться.
Жизнь тратили в волшбе и ворожбе,
Срывались в бездны, в дебри залезали…
Пиши, приятель, только о себе:
Все остальное до тебя сказали.
Как-то спокойно я вышел из ада,
Ужас распада легко перенес.
Только теперь заболело, как надо.
Так я и думал. Отходит наркоз.
Выдержал, вынес — теперь настигает:
Крутит суставы, ломает костяк,
Можно кричать — говорят, помогает.
Господи, Господи, больно-то как!
Господи, разве бы муку разрыва
Снес я, когда бы не впал в забытье,
Если бы милость твоя не размыла,
Не притупила сознанье мое!
Гол, как сокол. Перекатною голью
Гордость последняя в голос скулит.
Сердце чужою, фантомною болью,
Болью оборванной жизни болит.
Господи Боже, не этой ли мукой
Будет по смерти томиться душа,
Вечной тревогой, последней разлукой,
Всей мировою печалью дыша,
Низко летя над речною излукой,
Мокрой травой, полосой камыша?
Мелкие дрязги, постылая проза,
Быт — ненадежнейшая из защит, —
Все, что служило подобьем наркоза,
Дымкой пустой от неё отлетит.
Разом остатки надежды теряя,
Взмоет она на вселенский сквозняк
И полетит над землей, повторяя:
«Господи, Господи, больно-то как!»
На одном берегу Окуджаву поют и любуются вешним закатом.
На другом берегу подзатыльник дают и охотно ругаются матом.
На одном берегу сочиняют стихи, по заоблачным высям витают,
На другом берегу совершают грехи и почти ничего не читают.
На другом берегу зашибают деньгу и бахвалятся друг перед другом,
И поют, и кричат… а на том берегу наблюдают с брезгливым испугом.
Я стою, упираясь руками в бока, в берега упираясь ногами,
Я стою. Берега разделяет река, я как мост меж ее берегами.
Я как мост меж двумя берегами врагов и не знаю труда окаянней.
Я считаю, что нет никаких берегов, а один островок в океане.
Так стою, невозможное соединя, и во мне несовместное слито,
Потому что с рожденья пугали меня неприязненным словом «элита»,
Потому что я с детства боялся всего, потому что мне сил не хватало,
Потому что на том берегу большинство, а на этом достаточно мало…
И не то чтобы там, на одном берегу, были так уж совсем бездуховны,
И не то чтобы тут, на другом берегу, были так уж совсем безгреховны,
Но когда на одном утопают в снегу, на другом наслаждаются летом,
И совсем непонятно на том берегу то, что проще простого на этом.
Первый берег всегда от второго вдали, и увы, это факт непреложный.
Первый берег корят за отрыв от земли — той, заречной, противоположной.
И когда меня вовсе уверили в том, — а теперь понимаю, что лгали,
Я шагнул через реку убогим мостом и застыл над ее берегами,
И все дальше и дальше мои берега, и стоять мне недолго, пожалуй,
И во мне непредвиденно видят врага те, что пели со мной Окуджаву…
Одного я и вовсе понять не могу и со страху в лице изменяюсь, —
Что с презрением глядят на другом берегу,
Как шатаюсь я, как наклоняюсь, Как руками машу, и сгибаюсь в дугу,
И держусь на последнем пределе…
А когда я стоял на своем берегу, так почти с уваженьем глядели!…
Я не был в жизни счастлив ни минуты.
Все было у меня не по-людски.
Любой мой шаг опутывали путы
Самосознанья, страха и тоски.
За все платить — моя прерогатива.
Мой прототип — персидская княжна.
А ежели судьба мне чем платила,
То лучше бы она была должна.
Мне ничего не накопили строчки,
В какой валюте их ни оцени…
Но клейкие зеленые листочки?!
Ах да, листочки. Разве что они.
На плутовстве меня ловили плуты,
Жестокостью корили палачи.
Я не был в жизни счастлив ни минуты!
— А я? Со мной? — А ты вообще молчи!
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Меня давили — Господи, увидь! —
И до сих пор давить не перестали,
Хотя там больше нечего давить.
Не сняли скальпа, не отбили почки,
Но душу превратили в решето…
А клейкие зеленые листочки?!
Ну да, листочки. Но зато, зато —
Я не был в жизни! счастлив! ни минуты!
Я в полымя кидался из огня!
На двадцать лет усталости и смуты
Найдется ль час покоя у меня?
Во мне подозревали все пороки,
Публично выставляли в неглиже,
А в жизни так учили, что уроки
Могли не пригодиться мне уже.
Я вечно был звеном в чужой цепочке,
В чужой упряжке — загнанным конем…
Но клейкие зеленые листочки?! —
О Господи! Гори они огнем! —
И если можно изменить планиду,
Простить измену, обмануть врага
Иль все терпеть, не подавая виду, —
То с этим не поделать ни фига.…
Катают кукол розовые дочки,
Из прутьев стрелы ладят сыновья…
Горят, горят зеленые листочки!
Какого счастья ждал на свете я?
Стихи о транзитивности
Свойство транзитивности:
если прямая (а) параллельна прямой (в),
а прямая (в) параллельна прямой (с), то
прямая (а) параллельна прямой (с).
Из курса тригонометрии.
Друг милый, я люблю тебя,
А ты — его, а он — другую…
А. Кушнер…
И она его очень любила, а он — абсолютно ее не любил.
Он другую любил, и дарил ей цветы, и конфеты, и пел под окном,
И метался, и волосы рвал, и рыдал, и печально друзьям говорил:
— Это рана глубокая в сердце, но тсс! Я ни слова о том не скажу.
Так что он ее очень любил, а она — ну ничуть не любила его,
А любила другого, и в гости звала, где на маленькой кухоньке чай,
И кормила печеньем, и шумно дышала, и жаловалась на судьбу:
«Ах, никто, ну никто не способен понять! Но не будем о том говорить».
И она его очень любила, а он — вот настолько ее не любил,
Он другую любил, на пикник зазывал и однажды водил в ресторан,
Шиковал неумело, шампанское пил и на танец ее приглашал,
И она отдавила все ноги ему, но об этом обычно молчат.
Так что он ее очень любил, а она — вот ведь жизнь! — не любила его,
А любила другого, а он не любил, потому что другую любил,
А другая любила совсем не его, непохожего даже ничуть,
Хоть и жившего в том же подъезде, в соседней квартире, — но дело не в том…
Оттого и стихи-то выходят без рифм, что у них получалось не в лад,
Ибо строчки рифмуются, будто бы любят друг друга, и все хорошо,
Все у них совпадает и стройно звучит, и надежда, что быт не заест,
Остается в душе, словно привкус печенья во рту… А у этих — никак.
Так и царствует в мире любовь… Но притом (транзитивность — великая вещь)
Получается так, — словно ток по проводке проходит, — что любящий вас,
При условии том, что кого-то вы любите всею усталой душой,
Тоже любит любимого вами, а тот… В бесконечности провод исчез.
Где-то там, в бесконечности, желтая лампочка — кажется или горит?
Так и кружится мир — то есть парки, троллейбусы, улицы, люди, дома, —
Так и кружимся мы — по своим ли орбитам, по общим, — и кружится мир,
Опоясан цепочкой ужасной, прекрасной, опасной несчастной любви!
***
Избыточность — мой самый тяжкий крест. Боролся, но ничто не помогает. Из всех кругов я вытолкан взашей, как тот Демьян, что сам ухи не ест, но всем ее усердно предлагает, хотя давно полезло из ушей. Духовный и телесный перебор сменяется с годами недобором, но мне такая участь не грозит. Отпугивает девок мой напор. Других корят — меня поносят хором. От прочих пахнет — от меня разит.
Уехать бы в какой-нибудь уезд, зарыться там в гусяток, поросяток, — но на равнине спрятаться нельзя. Как Орсон некогда сказал Уэллс, когда едва пришел друзей десяток к нему на вечер творческий, — «Друзья! Я выпускал премьеры тридцать раз, плюс сто заявок у меня не взяли; играл, писал, ваял et cetera. Сказал бы кто, зачем так мало вас присутствует сегодня в этом зале, и лишь меня настолько до хера?».
Избыточность — мой самый тяжкий грех! Все это от отсутствия опоры. Я сам себя за это не люблю. Мне вечно надо, чтоб дошло до всех, — и вот кручу свои самоповторы: все поняли давно, а я долблю! Казалось бы, и этот бедный текст пора прервать, а я все длю попытки, досадные, как перебор в очко, — чтоб достучаться, знаете, до тех, кому не только про мои избытки, а вообще не надо ни про что!
Избыточность! Мой самый тяжкий бич! Но, думаю, хорошие манеры простому не пристали рифмачу. Спросил бы кто: хочу ли я постичь великое, святое чувство меры? И с вызовом отвечу: не хочу. Как тот верблюд, которому судьба таскать тюки с восточной пестротою, — так я свой дар таскаю на горбу, и ничего. Без этого горба, мне кажется, я ничего не стою, а всех безгорбых я видал в гробу. Среди бессчетных призванных на пир не всем нальют божественный напиток, но мне нальют, прошу меня простить. В конце концов, и весь Господень мир — один ошеломляющий избыток, который лишь избыточным вместить. Я вытерплю усмешки свысока, и собственную темную тревогу, и всех моих прощаний пустыри. И так, как инвалид у Маяка берег свою единственную ногу, — так я свои оберегаю три.
***
Я не могу укрыться ни под какою крышей. Моя объективность куплена мучительнейшей ценой — я не принадлежу ни к нации явно пришлой, ни к самопровозглашенной нации коренной. Как известный граф, создатель известных стансов о том, что ни слева, ни справа он не в чести, — так и я, в меру скромных сил, не боец двух станов, точней, четырех, а теперь уже и шести. Не сливочный элитарий, не отпрыск быдла, я вижу все правды и чувствую все вранье — все мне видно, и так это мне обидно, что злые слезы промыли зренье мое.
Кроме плетенья словес, ничего не умея толком (поскольку другие занятья, в общем, херня) — по отчим просторам я рыскаю серым волком до сей поры, и ноги кормят меня. То там отмечусь, то тут чернилами брызну. Сумма устала от перемены мест. Я видел больше, чем надо, чтобы любить Отчизну, но все не дождусь, когда она мне совсем надоест. Вдобавок я слишком выдержан, чтобы спиться, и слишком упрям, чтоб прибиться к вере отцов. Все это делает из меня идеального летописца, которого Родина выгонит к черту в конце концов.
Что до любви, то и тут имеется стимул писать сильнее других поэтов Москвы. От тех, кого я хочу, я слышу — прости, мол, слушать тебя — всегда, но спать с тобою — увы. Есть и другие, но я не могу терпеть их. Мне никогда не давался чистый разврат. Слава Богу, имеются третьи, и этих третьих я мучаю так, что смотрите первый разряд. Портрет Дориана Грея, сломавший раму, могильщик чужой и мучитель своей семьи, я каждое утро встречаю, как соль на рану. И это все, чего я достиг к тридцати семи.
Отсюда знание жизни, палитра жанровая, выделка класса люкс, плодовитость-плюс.
— Собственно говоря, на что ты жалуешься?
— Собственно, я не жалуюсь, я хвалюсь.
***
Нас разводит с тобой. Не мы ли
Предсказали этот облом?
Пересекшиеся прямые
Разбегаются под углом.
А когда сходились светила,
Начиная нашу игру,—
Помнишь, помнишь, как нас сводило
Каждый день на любом углу?
Было шагу не сделать, чтобы
Не столкнуться с тобой в толпе —
Возле булочной, возле школы,
Возле прачечной и т.п.
Мир не ведал таких идиллий!
Словно с чьей-то легкой руки
По Москве стадами бродили
Наши бледные двойники.
Вся теория вероятий
Ежедневно по десять раз
Пасовала тем виноватей,
Чем упорней сводили нас.
Узнаю знакомую руку,
Что воспитанникам своим
Вдруг подбрасывает разлуку:
Им слабо разойтись самим.
Расстоянье неумолимо
Возрастает день ото дня.
Я звоню тебе то из Крыма,
То из Питера, то из Дна,
Ветер валит столбы-опоры,
Телефонная рвется связь,
Дорожают переговоры,
Частью замысла становясь.
Вот теперь я звоню из Штатов.
На столе счетов вороха.
Кто-то нас пожалел, упрятав
Друг от друга и от греха.
Между нами в полночной стыни,
Лунным холодом осиян,
Всею зябью своей пустыни
Усмехается океан.
Я выкладываю монеты,
И подсчитываю расход,
И не знаю, с какой планеты
Позвоню тебе через год.
Я сижу и гляжу на Спрингфилд
На двенадцатом этаже.
Я хотел бы отсюда спрыгнуть,
Но в известной мере уже.
«Только ненавистью можно избавиться от любви,
только огнем и мечом.»
Кое-что и теперь вспоминать не спешу —
В основном, как легко догадаться, начало.
Но со временем, верно, пройдет. Заглушу
Это лучшее, как бы оно ни кричало:
Отойди. Приближаться опасно ко мне.
Это ненависть воет, обиды считая,
Это ненависть, ненависть, ненависть, не
Что иное: тупая, глухая, слепая.
Только ненависть может — права Дюморье —
Разобраться с любовью по полной программе:
Лишь небритая злоба в нечистом белье,
В пустоте, моногамнее всех моногамий,
Всех друзей неподкупней, любимых верней,
Вся зациклена, собрана в точке прицела,
Неотрывно, всецело прикована к ней.
Получай, моя радость. Того ли хотела?
Дай мне выжить. Не смей приближаться, пока
Не подернется пеплом последняя балка,
Не уляжется дым. Ни денька, ни звонка,
Ни тебя, ни себя — ничего мне не жалко.
Через год приходи повидаться со мной.
Так глядит на убийцу пустая глазница
Или в вымерший, выжженный город чумной
Входит путник, уже не боясь заразиться.