Мальчики не верьте что в раю
Мальчики не верьте что в раю
«Дом требует терепеливого отношения. Тайны. Почтения и благоговения. Он принимает или не принимает, одаряет или грабит,подсовывает сказку или кошмар, убтвает, старит, дает крылья. это могущественное и капризное божество, и если оно чего-то не любит, так это когда его пытаются упросить словами. За это приходится платить.» Сфинск,разговор с Ральфом, 596
Я не знаю,почему я выучила его наизусть. Почему именно его.
«В фильмах и книгах люблю жаркие страны, а в жизни – дождь и ветер. Дождь я вообще люблю больше всего. И весенний, и летний, и осенний.»
«…Когда перед ее глазами с трудом управляющий своими эмоциями человек, рвущий и мечущий по поводу и без повода, внезапно переходящий от смеха к слезам, не умеющий скрывать ни любовь, ни ненависть: это красиво, это женственно, это привлекает, как яркие пятна на крыльях бабочки, закручивает, и уносит, и порабощает, но очень не многие способны выдержать яркую личность рыжей дольше нескольких часов, даже не являясь объектом ее чувств.»
Нравится первая глава от лица Табаки, где он говорит о том что любит.
И врезались в память слова Сфинкса о Курильщике, что он протягивает свою душу на открытой ладони.
К входящему Дом поворачивается острым углом. Это угол, об который разбиваешься до крови. Потом можно войти.
***
Весна – страшное время перемен…
***
– Ты с этим парнем еще наплачешься, – предупредил я.
– Знаю, – сказал он. – Я знаю. Просто хочется, чтобы он полюбил этот мир. Хоть немного. Насколько это будет в моих силах.
Может, это было жестоко, потому что он уже ничего не мог изменить, даже если бы захотел, но я сказал:
– Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир.
***
Размахивая подзорной трубой, Вонючка выкрикивает троекратное «Ура!», размазывает по лицу слезы, огрызается на старших: «Чего уставились?
Счастья не видели?» – и выстреливает из запасной хлопушки, осыпав вскарабкавшегося на подоконник старшего разноцветным конфетти.
***
– Он любит мед и грецкие орехи. Газировку, бродячих собак, полосатые тенты, круглые камни, поношенную одежду, кофе без сахара, телескопы и подушку на лице, когда спит. Не любит, когда ему смотрят в глаза или на руки, когда дует сильный ветер и облетает тополиный пух, не выносит одежду белого цвета, лимоны и запах ромашек. И все это видно любому, кто даст себе труд приглядеться.
Мальчики не верьте что в раю
Ральф. Мимолетный взгляд на граффити
Вы дому не нужны – чего ради вы так низко опускаетесь и нуждаетесь в нем – уходите – уезжайте далеко-далеко от дома.
Он поднялся по лестнице и вошел в коридор, зная, что никого не встретит. В столовой гудели голоса, тихие, как жужжание пчелиного роя в дупле. Когда оно в дупле, а ты снаружи и еще не понял, что это за звук, там, в дереве, и что за точки мелькают вокруг, а когда понял, ты уже бежишь… Он шел медленно, сумка оттягивала плечо. Двери классов открыты, пустые комнаты будто отдыхают перед последними уроками. Двери классов и спален иногда распахивались так внезапно, что можно было получить синяк на лбу, и он давно привык ходить по той стороне, где когда-то были окна, подальше от дверей. Когда он задумался об этом, ему стало смешно.
Пятнадцать лет. За это время можно было бы протоптать тропу, имея под ногами землю вместо паркета. Широкую, заметную тропу. Свою собственную. Как у оленя. Или…
Здесь когда-то были окна. И коридор был намного светлее. Никому и в голову бы не пришло их замуровывать, если бы не надписи. На стеклах не оставалось просветов. «Они» покрывали их надписями и уродливыми рисунками сверху донизу, а как только стекла отмывали, или вставляли новые, все начиналось сначала. Ни дня эти окна не выглядели по-божески. Такое происходило только в этом коридоре. На первом этаже не было окон, выходящих на улицу, а на третьем обитало слишком много воспитателей. Он хорошо помнил, как после очередной замены стекол (всякий раз надеялись, что в них заговорит совесть, но этого так и не произошло) они просто закрасили новенькие, сверкающие стекла черной краской. Он помнил, что почувствовал утром, увидев эти безобразные черные прямоугольники в рамах: он почувствовал ужас, впервые осознав, чем были для них эти окна, с которыми они так варварски обошлись, и проголосовал на общем собрании за то, чтобы их замуровали.
Это не было детской шалостью, как можно было подумать вначале, хотя уже тогда можно было кое о чем догадаться, ведь в спальнях и классах такого не делали. Но, только увидев черные стекла, он понял, насколько его подопечные боятся этих окон, как они их ненавидят. Окна в Наружность…
Теперь он шел по той стороне, где окна когда-то были и, где их больше не было, отчего коридор стал слишком темным, но вряд ли кто-то в Доме помнил, что раньше он был другим.
После истории с окнами он многое понял. Он был молод, ему хотелось поделиться своими опасениями с кем-нибудь. С кем-то старше и опытнее себя. Теперь он не стал бы этого делать, но тогда это казалось нормальным. Тот раз стал единственным, первым и последним. Больше он не пытался говорить с кем-либо о том, что чувствовал.
Они закрылись от стороны, выходившей на улицу. Другая, со стороны двора, их не беспокоила, хотя двор открывал Наружность не хуже улицы. Но двор, дома, видимые со двора, пустырь и все, что к нему прилегало, они приняли и включили в свой мир. Для этого не требовалось обносить двор бетонным забором, забором стали сами дома. С другой стороны этого не было. «Они пробуют вычеркнуть все». Он помнил свои слова, хотя произнес их давно. «Все, кроме себя и своей территории. Они не желают знать ничего кроме того, что есть Дом. Это опасно». Лось засмеялся и сказал, что он преувеличивает.
«Они прекрасно знают, что такое Наружность и как она выглядит. Они выезжают в летние санатории каждый год. Они с удовольствием смотрят фильмы».
Он понял, что не сможет объяснить никогда. Опасность была не в незнании. Она была в самом этом слове «наружность», придуманном ими. Они решили – Дом это Дом, а наружность – не то, в чем он находится, а нечто совсем иное. Никто ничего не понимал. Никто ничего не почувствовал, глядя на черные стекла. Лишь он один испугался, когда его захлопнули в ловушке, лишив возможности видеть то, чего не желали видеть они. Лось был самым умным, но и он не понимал их. Бедные дети, судьба жестоко обошлась с ними… Лось верил в это. И тот выпуск мучителей оконных стекол ничему не научил его, хотя перед их уходом Дом пропах влажным ужасом, и Ральф задыхался в его испарениях. Уже тогда ему захотелось сбежать, но он надеялся, что как только этих не станет, все изменится, а с другими все будет иначе, и на какое-то время, совсем ненадолго, это сработало, потому что следующие были еще слишком малы, чтобы всерьез бороться с реальностью. Позже оказалось, что они умеют это не хуже предыдущих, даже лучше, и ему оставалось только следить за ними и ждать. Он считал, что им дают слишком много воли, но на такого рода замечания ему отвечали: «Больные дети!» – и его передергивало от этих слов так же, как их самих, когда они слышали такое. Он наблюдал за ними и ждал.
Пока они не выросли, видоизменяя себя и свою территорию, достигнув возраста, когда полагалось уходить. Те, что были до них – двенадцать попыток самоубийств, пять из них удачные, – попробовали притормозить время по-своему. Эти, уходя, вытянули за собой, как в воронку, все, что их окружало; в этот водоворот попал и Лось, считавший их безобидными детьми. Быть может, он все-таки что-то понял, когда было уже слишком поздно.
Ральфу всегда хотелось знать, о чем Лось думал в те последние минуты, если ему хватило времени о чем-то подумать. Они смели его, как песчинку, как обрывок мусора, приставший к ним на бегу. Не нарочно, они любили его, насколько вообще могли кого-то любить, просто им было уже все равно. Когда наступил их Конец Света, один воспитатель ничего не значил. Ни один, ни двое, ни трое не сумели бы их остановить.
Если бы он остался жив после той ночи, он понял бы то, что понял я намного раньше. Мира, куда их выбрасывают, когда им исполняется восемнадцать, для них не существует. Уходя, они уничтожают его и для других.
Тот выпуск оставил после себя кровавую дыру, ужаснувшую всех, даже тех, кто не имел отношения к Дому, и после смены руководства все учителя и воспитатели покинули его. Все, кроме Ральфа. Он остался. Знакомство с новым директором, далеким от гуманизма, сыграло при этом решающую роль. Остальные – те, кто еще не разбежался после июньских событий, поспешили уйти после встречи с новым директором. Ральф верил, что в этот раз все будет по-другому, что он сам сделает все, чтобы остановить их, когда придет время. Теперь у него была такая возможность, он знал, что нет никого, кто своим мягким отношением к «детям» станет мешать ему.
Он следил за ними с самого начала и видел, как они меняются, замечая это даже прежде, чем они начинали меняться.
Он взял себе третью и четвертую, самых странных и самых опасных – хотя тогда было просто смешно думать о них так. Долгое время он ждал неизвестно чего, пока не заметил: что-то стронулось с места в их комнатах, чем-то эти комнаты стали отличаться от других. А вместе с ними и их обитатели. Это было неуловимое для несведущего изменение, его нужно было чувствовать кожей или вдыхать с воздухом, и часто, неделями, он не мог войти к ним по-настоящему, в место, которое они создали для себя, незаметно изменив существующее на самом деле. Со временем у него это стало получаться все лучше, а потом он с ужасом обнаружил, что в зону их невидимого мира проникают и другие, случайные люди. Это могло означать только одно: их мир существовал на самом деле или почти существовал. И он сбежал. Сбежал, уже зная, что вернется, чтобы увидеть, досмотреть до конца, узнать, ЧЕМ ЭТО КОНЧИТСЯ У НИХ? Теперь он сознавал, что не сможет помешать, чем бы это ни было, ему просто нужно было знать, каким оно будет. Потому что пока он учился у тех, что были до них, они учились тоже, и намного быстрее. Им не нужно было бы закрашивать стекла – он был в этом уверен – им достаточно было бы убедить себя, что окон не существует, и, может даже, они перестали бы существовать.
Мальчики не верьте что в раю
Ух ты! Какая тема! Щас вам Штуррррман напишет.
«Ловля птенцов, суб-воскр, в п.л.»
«Кофе с таком. Спросить в коф.»
Ну может еще чего будет, да.)
Вспомнилась мне куча букв «Р», которые писал имеющий ввиду Ральфа.
«3-1-1, С. Л. В. Прод. в суб. 4:35»
«Гадаю. С желающих «слезы», пон.-вт.»
«Бойня в брюках и без, во дворе. В воск. Хмурый.»
Ниже:
«Мелочь заприте. Святой.»
«Ищу добровольца. Стучать в третью. Алхимик.»
«Зелень верните, козлы. Тень.»
«Допишу в среду. Печатник.»
«Карт. В ср. Без л. Старый.»
«Синее перевернуто через красный. Ищи в белом»
чужеродные поляны с чт на пт. Лиса
скорпионье жало.продам. договор. крыса
уходя отрывай двери. уходящий
с треском обламываю рога. отелло
ты знаешь о чем я.умник
аллегоричная любовь, тестируемые в кф по вс. спросить Крыло
На стенах еще рисовали символы жителей Дома. Треугольник (Черный), буква Р (Ральф), геральдическая лилия (Лорд), кошка с человеческим лицом (Сфинкс), спираль с глазом в центре (Слепой). Плюс рисовали пауков (Тарантул).
На наружной стене надпись, увиденная Маком: «Привет всем выкидышам, недоноскам и переноскам. Всем уроненным, зашибленным и недолетевшим! Привет вам, «дети стеблей»!»
Придуманные:
«По Медиземлёвому морю бродят соляные лоси»
«Никто из тех, кто встречен мной, не оставляет тени. Тэм-Лин не долго проживёт под королевской сенью»
«Те, кого я знал, сточились до другой стороны. Карый»
«Горе тому, кто останется жить, когда изменяют его судьбу»
«Тень Эриндиль скучает по Сан-Рафаэлю. Вернись в тот дождь, где рос крыжовник, в ближайшее к тебе время.»
«Скоро захлопнется снегирья пасть Того, У Кого Не Было Права Нас Создавать»
Мальчики не верьте что в раю
Got fandom? запись закреплена
«Мальчики, не верьте, что в Раю нет деревьев и шишек,
Не верьте, что там одни облака.
Верьте мне. Ведь я старая птица и молочные зубы сменила давно.
Так давно, что уже и не помню их запах»
Всегда ваш, папа Стервятник.
(с) Дом в котором.
. Мысленно с вами всегда. Ваш Папа Стервятник.
И да) «Дом, в котором. «.
Водится тут у меня кое-что по Дому. Возьму на себя наглость скинуть.
Здесь, то место, что зовётся Домом.
Странный дом, в котором мы живём.
И как будто кажется знакомым,
Показать полностью.
Но в туман он тайны погружён.
На вершине тут сидят Фазаны
С виду идеальные во всём.
Крысы пред пришествием нирваны
Шепчут обо всём и не о чём.
А тропинки тёмные Слепого
Приведут в заветный лунный лес.
Он желать не будет и другого,
Лишь бы тот подольше не исчез.
Пусть шныряют тут повсюду Логи,
Зная наперед, что и к чему.
Но не все откроются дороги
Любопытства взору моему.
И о мёртвых тихо шепчут стены.
А живые знают, но молчат.
Сторону, где кровь застынет в венах.
Где кошмары дома тихо спят.
Лишь в ночь сказок, совершив прогулку
К детям без фамилий и имён.
Правда отзовётся слишком гулко
В тех легендах испокон времён.
Мальчики не верьте что в раю
Анна Пахомова запись закреплена
Мальчики, не верьте,
Что в раю нет деревьев и шишек,
Не верьте, что там одни облака.
Верьте мне, ведь я Старая Птица,
И молочные зубы сменила давно,
Так давно, что уже и не помню их запах.
Мысленно с вами всегда.
Ваш Папа Стервятник.
В новое издание вошли ранее не публиковавшиеся отрывки и иллюстрации читателей (их в аудиокнигу поместить не получилось).
На окраине города, среди стандартных новостроек, стоит Серый Дом, в котором живут Сфинкс, Слепой, Лорд, Табаки, Македонский, Черный и многие другие. Неизвестно, действительно ли Лорд происходит из благородного рода драконов, но вот Слепой действительно слеп, а Сфинкс — мудр. Табаки, конечно, не шакал, хотя и любит поживиться чужим добром. У каждого в Доме есть своя кличка, и один день в нем порой вмещает столько, сколько нам, в Наружности, не прожить и за целую жизнь. Каждого Дом принимает или отвергает. Дом хранит уйму тайн, и банальные «скелеты в шкафах» — лишь самый понятный угол того незримого мира, куда нет хода из Наружности, где перестают действовать привычные законы пространства-времени.
Дом — это нечто гораздо большее, чем интернат для детей, от которых отказались родители. Дом — это их отдельная вселенная.