Салтыков при елизавете петровне чем знаменит
История жизни Сергея Салтыкова — фаворита Екатерины Великой
Одним из фаворитов Екатерины Второй был Сергей Салтыков. Он родился в 1726 году и принадлежал к старшей ветви рода Салтыковых. После разрыва отношений с императрицей был отправлен послом во Францию.
Сергея Васильевича Салтыкова нередко называют первым фаворитом Екатерины Великой. Это не совсем оправдано. Сергей Салтыков был любовником Великой княгини, когда она еще не стала императрицей. Связь его с Екатериной была краткой и яркой. Придя к власти, Екатерина не забыла старого друга, хотя и видеть его при себе больше не желала.
Детство, юность, карьера
Биография Салтыкова довольно загадочна. Родился Сергей в 1726 году. Считается, что он происходит из старшей ветви старинного знатного рода Салтыковых, ведущих свою родословную от бояр Морозовых. Его отец — генерал-аншеф Василий Федорович. Мать — Марья Алексеевна была урожденной княжной Голицыной. Она поддержала Елизавету I во время дворцового переворота в 1741 году и за это пользовалась благосклонностью императрицы.
Однако эти сведения недостоверны. Документов, подтверждающих наличие ребенка у генерал-аншефа, не сохранилось. Также нигде так и не удалось найти документов или воспоминаний о существовании Марьи Голицыной. Единственное, что раскопали историки — это упоминание о ней в письме Василия Адаурова. Из него следует, что Марья была статс-дамой и являлась дальней родственницей императорского семейства. Но на генеалогическом древе Голицыных такой женщины нет.
Молодой человек будто появился ниоткуда. Но уже в 1752 году он блистает в ближнем окружении Елизаветы I. Он сразу получает звание камергера при цесаревиче. Наследник престола великий князь Петр приближает его к себе. Стремительная карьера породила множество завистников и наветов, но Петр заступается за Сергея перед императрицей.
Но в 1752 году молодому придворному пришлось на некоторое время уехать в Москву, где он провел целый год. В феврале 1753 года он вновь при дворе.
Отношения с Екатериной
В 1754 году Сергей Салтыков становится посредником в отношениях между великой княгиней Екатериной и канцлером графом Бестужевым-Рюминым.
К этому периоду относятся слухи о связи молодого царедворца и будущей Екатерины II. В «Записках» Александра Михайловича Тургенева содержатся сведения о том, что Екатерина пожаловалась канцлеру, что ее муж пренебрегает ей, как женой. Вместо семейной жизни он играет в солдатиков. Граф доложил об этом императрице, а та просила канцлера найти княгине любовника. Императорской фамилии нужен был мальчик. Этим любовником и оказался Сергей.
В достоверности записок по многим эпизодам современные исследователи обоснованно сомневаются, в том числе и в утверждении, что отцом будущего Павла I являлся Салтыков. Но именно Сергею Васильевичу дворцовые слухи приписывали отцовство ребенка. То, что Екатерина им на некоторое время увлеклась, недоверия не вызывает.
После рождения Екатериной сына Павла в 1754 году Салтыкова отсылают к шведскому двору, чтобы сообщить там эту новость. Не успев вернуться домой, он получает новое назначение — в Гамбург. Очень вероятно, что Елизавета отослала его специально, чтобы не плодить лишних слухов о любовной связи с великой княгиней.
Екатерина снабжает посла рекомендательным письмом, и его ждет теплый прием в Польше и в Цербсте, куда он заехал по дороге.
Но и после того, как цесаревна приходит к власти, она не возвращает в Петербург молодого дипломата. Напротив, уже через месяц она приказывает выдать ему 10 тысяч рублей и отправляет послом в Париж.
Оказанного доверия новый посол не оправдал, оказался крайне легкомысленной особой. Он наделал долгов, запустил дела. На него в Петербург пошел поток жалоб. Пришлось отзывать Сергея Васильевича с важного поста. Но Екатерина нашла ему не менее почетное, но более легкое место посла в Регенсбурге. Тогда в этом городе находился сейм Священной Римской империи германской нации. При всем почете сейм уже мало что значил в политической жизни Европы, так что назначение видится чем-то вроде весьма почетной отставки.
Недовольство бывшим любовником видно из негативной реакции императрицы на предложение графа Кайзерлинга отправить Сергея Васильевича в Дрезден к Саксонскому двору. Она заявила, что опальный дипломат и так наделал много «шалостей» и в любом деле окажется «пятым колесом».
После этого случая о Салтыкове больше письменных упоминаний не встречается. Екатерина о нем тоже больше не вспоминала.
Личная жизнь, дети
В 1750 году Сергей Васильевич Салтыков взял в жены фрейлину Матрену Павловну Балк. Скорее всего, брак оказался бездетным, т. к. сведений ни об одном ребенке Салтыкова не сохранилось.
Был ли Павел I его ребенком? Скорее всего, нет. У его потомков по мужской линии оказалась гаплогруппа R1b1b2, довольно редкая в России. Но Петр III был почти уверен, что Павел не его сын. Он даже не упомянул о нем в своем Манифесте, не говоря уже о признании наследником.
Сохранился исторический анекдот, впрочем, подтверждаемый мемуарными записями, что когда Александр III услышал о возможном происхождении от Салтыкова, то воскликнул: «Слава Богу, мы русские!» Кода же к нему пришли с опровержением, опять обрадовался: «Слава Богу, мы законные!»
Супруга Сергея Васильевича оказалась женщиной набожной, жертвовала значительные суммы Успенскому собору. Прожила она долгую жизнь и скончалась в 1813 году в собственном доме в Москве, пережив мужа.
А вот к известной помещице Салтычихе дипломат никакого отношения не имел — она не была его кровной родственницей. К фамилии принадлежал ее муж, но Сергея изуверка не привлекала, ее судьбой он не интересовался.
Смерть
Где и как окончил свои дни Сергей Салтыков, неизвестно. Даты его смерти указывают самые разные. Обычно или 1784, или 1785 год.
Предполагают, что он на склоне лет выехал в Париж и в круговерти Великой Французской революции окончательно пропал.
Но краевед из Петербурга А. А. Иванов в своем труде «Дома и люди» пишет, что бывший дипломат умер в 1807 году, дожив до коронации Павла I, но писатель и сам признает, что эти сведения не достоверны.
nata1216
nata1216Мы все одинаково разные.
Теперь перейду к основному герою своего повествования – Сергею.
Второй сын в семье Салтыковых родился в 1726 году и являл собой полную противоположность старшему брату своему. Читаем у той же Екатерины: « был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним ровнятся, даже при большом дворе, не говоря уже про наш.» Он был довольно умен и обладал той прелестью общениия, теми мягкими манерами, какие приобретаются жизнью в большом свете, особенно при дворе.
В 1750 г. Сергей женится на красивой фрейлине императрицы Матрене Павловне Балк (ок. 1730-1813), дочери П.Ф. Балка-Полева от брака с М.Ф. Полевой, сестре Марии Павловны Нарышкиной (1728—1793). Свадьба состоялась по любви. При дворе говорили, что любовь эта была взаимной. Познакомившись на качелях молодые люди сразу же очень понравились друг другу. Но, к сожалению, так же быстро, как она появилась, так же быстро любовь между ними и угасла.
Уже через два года после свадьбы Сергей занимает видное место при дворе, чему немало способствовала маменька, как уже было сказано, приближенная к императрице. С 1744 года состоит при малом дворе в качестве камергера Великого Князя и наследника престола Петра Фёдоровича. Благодаря веселому, общительному характеру Салтыков становится сразу душою малого двора и самым близким человеком, как великому князю, так и великой княгине. Он частенько забавлял Великого Князя и казался ему верным и преданным другом.
Великокняжеская чета хоть и соседствовала с комнатами Императрицы в Летнем дворце на Фонтанке, но жизнь вела отдельную. Веселились, гуляли, ездили на лошадях.
Присматривать за «детьми » приставлена была Чоглокова Мария Симоновна.
О ней нужно сказать отдельно несколько слов.
19-го марта 1756 г. Чоглокова-Глебова скончалась от чахотки.
Но с семейной жизнью как-то у Екатерины не сложилось. Подробностей излагать не буду – наверняка все об этом знают. Но результат, а вернее его полное отсутствие – на лицо, так сказать – наследника нет. Елизавета чего уж не предпринимала – подсылала к Петру своих врачей, а к Екатерине – повитуху с приказом учинить осмотр и доложить – кто из супругов более повинен в отсутствии беременности Великой Княгини; однажды даже приставила к Петру вдову живописца Грота, в задачу которой входило побудить Петра к любовным утехам, а в награду обещан был муж-генерал. Результата – ноль.
Георг ГРООТ (в России 1743-1747). Портрет цесаревича Петра Фёдоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны. 1740-е. Холст, масло.
За Великим князем тоже был свой надзиратель – князь Репнин. Вскоре он был освобожден от своих обязанностей и его место занял муж Чоглоковой.
И вот как-то, этот надутый дурак, считающийся образцом семейной добродетели в несколько дней соблазняет фрейлину императрицы Кошелеву, и та беременеет от него. Известие доходит до императрицы, та в гневе собирается выгнать обольстителя со двора. Обманутая супруга бросается к ногам Елизаветы умаляет простить ее мужа во имя их детей и не изгонять их, обещая все простить нечестивцу. Результатом оказалась высылка фрейлины, а супружеская чета продолжает выполнять свои обязанности при малом дворе.
Оправившись от удара, Чоглоков начал увиваться за Великой Княгиней Екатериной, но та дала ему неожиданный (с его точки зрения) но сильный отпор. Видящая это Чоглокова была крайне благодарна Екатерине, что та не доводит дело до скандала и делает отпор с подобающей ей скромностью.
На дворе 1752 год. С весны Екатерина стала замечать, что камергер Сергей Салтыков что-то чаще обыкновенного приезжает ко двору, сверх того, он начал всячески подлащиваться к Чоглоковым, а « так как Чоглоковы вовсе не были ни любезны, ни умны, ни занимательны, то частные посещения их Салтыковым могли быть объяснены только какими-нибудь скрытыми целями ».
В один из таких вечером, пока Чоглоков писал очередной «шедевр», Сергей Салтыков объяснил Великой Княгине причину своих столь частых посещений. Екатерина молча выслушала его признание и ничего не ответила. Позже она будет вспоминать в своих мемуарах: « Когда же он в другой раз заговорил о том же, я спросила его, на что он рассчитывает? Тогда он обрисовал пленительную и страстную картину того счастья, на которое он рассчитывает
— А ваша жена, на которой вы женились по страстной любви, всего лишь два года назад, в которую, говорят, вы влюблены и она в вас – что она скажет на это?
Салтыков стал говорить, что не все то золото, что блестит, что он дорого заплатил за минуту ослепления. Я употребляла всевозможные средства, чтобы отвлечь его от этого, но мне было жаль его».
Так, желая отделаться от его ухаживаний, Екатерина намекнула ему, что его выбор неудачен и прибавила « Почем вы знаете – может мое сердце уже занято?». Екатерина рассчитывала, что это образумит пылкого ухажера, но ошиблась, не таков был Салтыков, чтоб сразу отступать: « его преследования сделались еще более настойчивыми ».
Так прошла весна и часть лета. В августе весь двор перебрался в подмосковное Раево и Чоглоков устроил у себя на острову охоту на зайцев. Перебиралась на шлюпках, а там уже были приготовлены лошади, переправленные загодя на пароме. Как только достигли суши, Екатерина вихрем вскочила на лошадь и понеслась вглубь леса. Салтыков преследовал ее неотлучно. Улучшив момент, когда все были заняты зайцами, он опять завел речь на свою излюбленную тему.
« Он рисовал мне продуманный план, как держать в глубокой тайне то счастие, которым можно наслаждаться в подобном случае. Я не проронила ни слова, пользуясь моим молчанием, он стал говорить, что страстно любит меня и просил у меня позволенья быть уверенным, что я, по крайней мере, не совсем равнодушна к нему. Я отвечала, что не могу мешать ему наслаждаться своими фантазиями сколько ему угодно. Он начал перебирать всех придворных и заставил меня согласится, что он лучше других, из этого он заключил, что мой выбор пал на него. Я смеялась, слушая его, но в сущности он нравился мне. Разговор длился часа полтора и я стала прогонять его, так как такой продолжительный разговор мог возбудить подозрения. Он отвечал, что не уйдет от меня пока не услышит, что я неравнодушна к нему. – Да, да, но только убирайтесь». – Хорошо, слово дано», сказал он и пришпорил лошадь. Я закричала ему вслед « Нет, нет!» он отвечал « Да, да!». На этом мы расстались.
В тот же вечер вся компания собралась в доме Чоглокова. Во время ужина поднялся сильный ветер и вода в Неве сильно поднялась, о возвращении на лодках не могло быть и речи. Гости сбились в кучу, слышится смех, вокруг толчея. Екатерина оказывается рядом с Салтыковым. « Сергей Салтыков говорит мне, что само небо благоприятствует в этот день, никогда он не видел меня так долго, и тому подобные вещи». Он становится все настойчивее и она пугается уже не сколько его, сколько себя, она « ужас как недовольна собою». « Я думала, что сумею удержаться и пожурю и его и себя, но поняла, что и то и другое очень трудно, чтобы не сказать – невозможно».
В 1752 году ему было 26 лет. « Вообще и по рождению, и по многим другим качествам, это была выдающаяся личность. У него были недостатки, но он умел их скрывать. Важнейшие его недостатки заключались в склонности к интриге и в отсутствии строгих правил, но все это было мне неизвестно тогда».
Е. Лансере «Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе
Однажды весь двор присутствовал на большом балу; императрица, проходя мимо беременной Нарышкиной, свояченицы Салтыкова, разговаривавшей с Салтыковым, сказала ей, что ей следовало бы передать немного своей добродетели великой княгине. Нарышкина ответила ей, что это, может быть, и не так трудно сделать, и что если государыня разрешит ей и Салтыкову позаботиться об этом, она осмелится утверждать, что это им удастся. Императрица попросила разъяснений. Нарышкина объяснила ей недостаток великого князя и сказала, что его можно устранить. Она добавила, что Салтыков пользуется его доверием и что ему удастся на это его склонить. Императрица не только согласилась на это, но дала понять, что этим он оказал бы большую услугу. Салтыков тотчас же стал придумывать способ убедить великого князя сделать все, что было нужно, чтобы иметь наследников. Он разъяснил ему политические причины, которые должны бы были его к тому побудить. Он также описал ему и совсем новое ощущение наслаждения и добился того, что тот стал колебаться. В тот же день Салтыков устроил ужин, пригласив на него всех лиц, которых великий князь охотно видал, много выпито было, как обычно и естественно, как это часто бывает среди мужчин, разговор заходит о любовных утехах. Ж. Кастера так описывает происходящее: « Великий Князь высказал сожаление, что не может познать эту радость. Тогда все гости бросились на колени и стали его умолять послушаться совета Салтыкова. Великий Князь выглядел колеблющимся. Что-то пробормотал и все восприняли его слова как согласие. Все было подготовлено.Позвали знаменитого врача Бургава (в других переводах Боэрхаве) и умелого хирурга. Отказываться стало невозможно, и операция прошла вполне успешно».
Салтыков получил по этому случаю от императрицы великолепный брильянт. Это событие, которое, как думал Салтыков, «обеспечивало и его счастье и его фавор», навлекло на него бурю, чуть не погубившую его. Стали много говорить о его связи с великой княгиней. Этим воспользовались, чтобы повредить ему в глазах императрицы. Ей внушили, что операция была лишь уловкой, имевшей целью придать другую окраску одной случайности, которую хотели приписать великому князю. Эти злобные толки произвели большое впечатление на императрицу. Она как будто вспомнила, что Салтыков не заметил влечения, которое она к нему питала. Его враги сделали больше; они обратились к великому князю и возбудили и в нем такие же подозрения».
«Великая княгиня, увлекаемая тайным расположением, слушала его (Салтыкова) и убеждала его победить свою страсть. Однажды разговор был очень оживлен. Салтыков говорил ей со всей страстью, которая его одушевляла; она отвечала ему горячо, умилилась, была тронута и, расставаясь с ним, сказала стих Максима, обращенный к Ксифару:
«Et meritez les pleurs que vous m’allez couter».
Слухи как обычно не замедлили распространится и дошли до ушей Императрицы. Елизавета сделала строгий выговор Чоглоковой, обозвала ее мужа « колпаком », который позволяет « соплякам » водить себя за нос. Сопляки почувствовав опасность незамедлили разбежаться.
Сергей Салтыков и лев Нарышкин взяли месячный отпуск и отправились навещать своих родных внезапно и очень опасно захворавших. Салтыков у родни простудился и заболел, что значительно продолжило его отсутствие.
Пётр Семёнович Салтыков. Апостол армии российской
Большинство знаменитых отечественных полководцев жители нашей страны узнают, можно сказать, «в лицо». Стоит только показать портрет, и даже дети точно определяют: «Это Кутузов, а вот это — Суворов!»
Однако Петр Семенович Салтыков не угадывается «в лицо». О нем у нас говорят редко. В тишине краеведческих музеев он смотрит с портретов на новые поколения — седой старичок с чуть хитроватым взглядом. От широкой славы выдающийся военный деятель Руси спрятался в толстенных сводах документов и рескриптов, в солидных монографиях и в военных архивах. Он живет в бумагах так же незаметно и тихо, как жил когда-то на белом свете до тех пор, пока не грянул Кунерсдорф.
Пётр Семёнович родился в 1700 году в селе Никольском (Ярославская область) в фамильном имении генерал-аншефа Семена Андреевича Салтыкова. Семен Андреевич приходился племянником Прасковьи Федоровны Салтыковой — супруги царя Ивана V, соправителя и брата Петра Великого. Пётр получил прекрасное домашнее образование и в 1714 году был зачислен простым солдатом в Преображенский полк. В этом же году он вместе с группой молодых дворян был отправлен по приказу Петра I во Францию — обучаться морскому делу. Прожив за границей около двадцати лет, Салтыков вернулся на родину.
Стать военным моряком ему было не суждено, на российский престол к тому времени взошла императрица Анна Иоанновна (1730-1740), и Пётр Семёнович был назначен одним из капитанов ее гвардии. Он выступил против членов Верховного тайного совета, войдя в число тех, кто содействовал возвращению в стране ограниченного самодержавия. Милостью императрицы Салтыков был возведен в сан действительного камергера, а в 1733 вместе с отцом удостоился графского титула.
Во время царствования Анны Леопольдовны (1740-1741) Пётр Семёнович продолжал успешно продвигаться по службе, ему был пожаловано звание генерал-поручика. В 1741 году началась очередная русско-шведская война, вызванная желанием Стокгольмского королевского двора вернуть земли, утраченные в ходе Великой Северной войны 1700-1721 годов. Салтыков во главе небольшого отряда был отправлен в помощь генерал-фельдмаршалу Петру Ласси, действовавшему в Финляндии. Однако в ноябре 1741 года в результате дворцового переворота престол заняла дочь Петра I — Елизавета. Генерал-поручик Пётр Салтыков был лишен всех придворных званий и уволен со службы. Только лишь после ходатайства генерал-аншефа Джеймса Кейта — шотландского дворянина на русской службе — его вернули в армию.
Салтыков воевал в Южной Финляндии, принял участие во взятии крепостей Нейшлот (современный город Савонлинна) и Фредриксгамн, а также в окружении шведов под Гельсингфорсом (ныне Хельсинки). В 1743 Пётр Семёнович командовал арьергардом войск Кейта, а затем в составе экспедиционного отряда был направлен в столицу Швеции — город Стокгольм.
Коллеги по службе отзывались о нем, как о человеке чрезвычайно простом, скромном и стеснительном, чуравшимся двора, однако являвшимся патриотом до мозга костей. Именно из-за этой природной простоты, а также родства с императрицей Анной Иоанновной, Салтыков не пришелся ко двору Елизаветы I. Вскоре после возвращения из Швеции его назначили командиром Псковской дивизии. В 1754 году Пётр Семёнович был удостоен звания генерал-аншефа, а в 1756 — отправлен на Украину в качестве командующего местными ландмилиционными полками, защищавшими южную границу нашей империи от набегов крымцев. Он немало потрудился в этой должности. Им было проведено усовершенствование организации полков, строительство укреплений на границе, обеспечивших спокойное существование в южных губерниях.
Однако славу выдающегося русского полководца Пётр Салтыков обрёл в ходе длительного общеевропейского конфликта, вошедшего в историю как Семилетняя война. Российская империя совместно с Австрией, Францией, Саксонией и Швецией выступила против Прусского королевства, возглавляемого воинственным монархом Фридрихом II — одним из величайших полководцев в мировой истории. На стороне Пруссии также находилась Англия и ряд германских государств: Брауншвейг, Гессен-Кассель и Ганновер.
Война началась нападением на Саксонию в 1756 году. Армия Фридриха окружила местное войско, и оно быстро капитулировало. Летом 1757 года императрица России, находясь под сильным давлением венского двора, терпящего одно поражение за другим, отдала приказ русской армии отправляться в поход. Изначально нашими силами командовал Степан Апраксин, который после победы у деревни Гросс-Егерсдорф неожиданно для всех отвёл войска, лишившись полученных стратегических преимуществ. За этот не до конца понятый и сегодня поступок императрица сняла Апраксина с должности и отдала под суд, а его место занял иностранец Виллим Фермор. Однако этот главнокомандующий оказался еще хуже — он не отличался решительностью, офицеры его презирали, а солдаты — ненавидели, будучи уверенными, что он заодно с прусским королем.
Высочайшая Конференция при императрице занялась вопросами поиска нового командующего. Елизавета заявила придворным: «Хватит иноземцев!» Однако Румянцев был еще слишком молод, Чернышев находился в плену, а Бутурлин злоупотреблял алкоголем. Долго перебирали генералов, пока, наконец, не вспомнили о Салтыкове, которого до сей поры держали подальше от столичного блеска и шума в глухоманях провинций, в степях и лесах. Уже после разговора с ним Елизавета Петровна призналась Михаилу Воронцову: «Что-то уж очень прост…. Боюсь я — где теляти этому волка Фридриха за хвост поймати».
Назначение в 1759 году Салтыкова командующим русской заграничной армией стало неожиданностью для многих. Соотечественники и иностранцы говорили о нем, как об очень вежливом, добродушном и обходительном человеке, большом любителе поохотиться, однако доселе «не выказавшим умений быть боевым генералом, а в особенности главнокомандующим». Мемуарист Андрей Болотов, встречавшийся с Салтыковым в Кенигсберге, так охарактеризовал его в своих записках: «Простенький старичок, седенький и маленький, в ландмилицком кафтане белого цвета, без всех пышностей и всяких украшений. имел за собою не более двух-трех человек. Чудно и удивительно нам сие казалось, не понимали мы, как такому ничего не значащему, по всему видимому, старичку можно быть главным командиром великой армии и воевать против короля, удивляющего всю Европу своим знанием военного искусства, проворством и мужеством».
Стоит отметить, что условия, при которых Салтыкову пришлось занять место главнокомандующего, были крайне неблагоприятными. С одной стороны находились австрийцы, стремящиеся взять инициативу в свои руки, с другой — петербургская Конференция, созданная по подобию венского гофкригсрата и желающая руководить русской армией, отделенной от столицы полутора тысячью километров. Согласно полученным указаниям действия нового главнокомандующего заключались в строгие рамки — Салтыкову запрещалось маневрировать вверх по Одеру, отходить от левого берега реки, самостоятельно начинать любые наступательные операции. А главное — без раздумий принимать все предложения и советы главнокомандующего австрийскими войсками, фельдмаршала Леопольда Дауна, являвшегося, по мнению российских придворных, отличным боевым генералом. Говорят, что Салтыков разорвал этот приказ со словами: «Конференция ведь не воюет…. Раз доверили, то доверяйте до конца. Ложку ко рту подношу, а советники из Петербурга пихают под локоть — мол, не так ем! И без ваших подсказок проглочу…. Прусский король оттого и силен, что ему ответа ни перед кем держать не нужно. Сделал хорошо — слава, сделал плохо — исправил. За хвост его никто не дергает, он властен рисковать по обстановке».
20 июня, уже на следующий день после своего прибытия в город Познань, Пётр Семёнович устроил смотр армии — в строй вывели свыше 38 тысяч человек. Хотя в Северной столице России и не ждали каких-либо особенных успехов от простоватого командующего, первые же его действия поразили большинство придворных. Во-первых, полководец лично навел порядок в службе интендантов, наладив снабжение нижних чинов всеми необходимыми вещами и припасами. Во-вторых, Пётр Семёнович стал действовать лишь в интересах Российской империи, без оглядки на Вену, что нашим ветреным союзникам, привыкшим воевать чужими руками, очень не понравилось. В-третьих, Салтыков, боготворя простых русских солдат, не гнушался есть с ними из одного котла, вставал посреди ночи, чтобы обойти аванпосты — это привело к тому, что его авторитет среди подчиненных поднялся до невиданных высот. Впервые за годы войны у армии появился настоящий главнокомандующий — человек упрямый, несгибаемый, хладнокровный, не ищущий милостей при дворе и ставящий интересы государства превыше всего, не боящийся на ходу перестраивать планы, быстро подчиняющийся обстановке, чтобы потом подчинить обстановку своей воле.
В середине лета 1759 года почти сорокотысячная русская армия (включая двенадцать тысяч кавалеристов) под командованием Салтыкова выступила из Познани в западном направлении к реке Одер с целью переправиться через нее и в районе Кроссена соединиться с армией австрийцев под командованием Дауна. Данное обстоятельство встревожило Фридриха II, решившего воспрепятствовать их объединению. Изначально против армии русских король отправил войска под руководством опытного полководца, графа Христофора Дона. Прусский король сказал ему: «Здесь (в Богемии) я обратился в цепного пса, сторожа каждое движение этого прохвоста Дауна. Счастие разбить колонны русских передаю вам. Постарайтесь их излупить на марше…». Однако Салтыков первым налетел на эшелоны Дона, подобно опытному фехтовальщику, сумев окружить его силы множеством мелких, но весьма болезненных уколов. Кавалерия русских наскоком врывалась в прусские села и города, рассекала дороги. Прекрасные подвижные войска Дона, закаленные в боях за Померанию, не выдержав, побежали. Доверие к графу у Фридриха II было потеряно, и он назначил на его место генерал-лейтенанта Карла фон Веделя, который выступил навстречу русским во главе усиленного корпуса в составе восемнадцати тысяч пехотинцев, десяти тысяч кавалеристов и свыше сотни орудий. Занятие пруссаками города Цюллихау пресекло движение наших войск к Кроссену, поставив перед главнокомандующим необходимость принятия одного из двух решений — продолжать маневрирование, пытаясь соединиться с Дауном, или же атаковать силы Веделя.
Рано утром 22 июля Салтыков, лично осмотрев неприятельское расположение и окружающую местность, отдал приказ обойти пруссаков с северной стороны и занять кроссенскую дорогу в районе деревни Пальциг, отгородившись от противника маленькой речкой, протекающей в этом месте. Выбор позиции свидетельствует о том, насколько основательно Пётр Семёнович изучил место будущего сражения и каким верным взглядом обладал этот генерал, никогда ранее не руководивший войсками в больших битвах. Обходное движение, произведенное русскими, стало полною неожиданностью для Веделя, решившего, тем не менее, перейти в наступление и атаковать наши силы.
На высотах восточнее Пальцига русские войска построились в две линии, а на флангах, упиравшихся в лесные опушки, встала кавалерия, составив резерв командующего. Также в скором порядке были оборудованы батарейные позиции для артиллерии. Корпус генерала Веделя в косом боевом строю — классическом для фридриховских войск — предпринял четыре мощные атаки по правому флангу русских и одну — по левому. С железным спокойствием наши войска встретили прусские батальоны. Каждый раз артиллерийским и ружейным огнём, штыковыми контратаками они отбрасывали неприятеля на исходные позиции. Попытка тяжёлой кавалерии — кирасиров Веделя — атаковать во фланг также закончилась их разгромом в рукопашной схватке. Пруссакам пришлось торопливо отступить на юг, их потери убитыми и ранеными составили свыше восьми тысяч человек (по другим данным 9-12 тысяч). Поле битвы осталось за нашими войсками, потерявшими около пяти тысяч человек.
В своем первом крупном сражении Салтыков показал себя умелым полководцем. Рискнувши обойти и занять Пальцигскую позицию, он ни минуты не колебался в своем решении, изучил и использовал особенности местности, принял должные меры для скрытности опасного марша и быстроты движения. Он любил повторять: «Война — воинское упражнение в чести, риске и бесстрашии. Кто рискует, тот и выигрывает». При размещении войск Пётр Семёнович руководствовался не рутинными правилами, а лишь требованиями обстановки и здравым смыслом. Во время боя он проявил полное хладнокровие, своевременно отдавая необходимые распоряжения о переброске сил, что в конечном итоге свело на нет все усилия пруссаков сломить русские ряды.
За эту победу императрица пообещала нижним чинам полугодовой оклад жалованья, с выплатой которого, к слову, казна не спешила. Салтыков же получил из России только письменную благодарность — победа на родине осталась явно недооцененной. Современник писал: «Победа сия, произвела многие последствия.… Из сих главнейшим было то, что сим одолением неприятеля войска наши ободрилися и получать стали на старичка-предводителя надежды…, полюбили его они еще более, да и у нас он сделался уже в лучшем уважении».
Наши войска продолжили движение к Кроссену, где их должна была ожидать австрийская армия. Однако союзников на месте встречи не оказалось. Тогда Салтыков двинул свои силы к Франкфурту-на-Одере, отдав распоряжение захватить этот город, что и было выполнено. Отсюда уже шла прямая дорога на Берлин. На следующий день после занятия города вместо ожидаемой армии австрийцев подошёл лишь двадцатитысячный корпус генерала Эрнста фон Лаудона. Прибывший к Салтыкову в окружении своей свиты австрийский генерал сразу же потребовал передать ему под командование тридцать тысяч русских солдат. Салтыков на это съязвил: «Вы очень скромны, что кобылу из-под меня не выдергиваете». Отказав ему, Пётр Семёнович послал главнокомандующему Дауну предложение начать совместное наступление на Берлин, дабы перенести войну во внутренние земли Прусского королевства. Но его план был отклонен, интересы Австрии требовали ведения боевых действий на территории Силезии.
Тем временем Фридрих II, собрав все свои силы (48 тысяч человек и около 200 орудий), выступил в поход, решив уничтожить союзную армию (40 тысяч русских и 18 тысяч австрийцев) в генеральном сражении. Даун, зная об этом, нарушил все венские директивы. Его армия не поднялась по тревоге и не двинулась на помощь, дабы разбить Фридриха одним совместным ударом. Русские остались под стенами Франкфурта-на-Одере вдали от всех баз снабжения одни на одни с прусской армией.
В течение двух дней (10-11 августа) армия Фридриха переправилась через Одер чуть севернее Франкфурта и направилась к деревне Кунерсдорф, неподалеку от которой расположился лагерь союзников. Манёвр неприятеля не остался незамеченным. Пётр Семёнович, отлично знакомый с окружающей местностью, расположил свои войска на высотах между Кунерсдорфом и Франкфуртом-на-Одере. Изначально они встали фронтом на север, но прусский король, узнав об этом, решил обойти их и зайти с тыла. Салтыков отгадал неприятельский замысел и рано утром в день сражения (12 августа) развернул свои силы фронтом на юг.
Русские войска заняли три высоты — Юденберг, Большой Шпиц (или Шпицберг) и Мюльберг, которые разделялись глубокими и широкими оврагами, имевшими названия — Лаудонсгрунд и Кунгрунд. Основные силы наш главнокомандующий расположил в центре — на горе Большой Шпиц и на правом фланге — на высоте Юденберг. Большой Шпиц заняли семнадцать пехотных полков под командованием Петра Румянцева. Здесь же сосредоточилась основная часть артиллерии. На высоте Юденберг встали 9 пехотных полков Фермора и австрийцы Лаудона. Левый фланг — высоту Мюльберг — заняли 5 пехотных полков Голицына, укомплектованные молодыми рекрутами. В резерве находилось 6 полков австрийской пехоты и вся русская кавалерия (свыше 70 эскадронов). Место, выбранное Салтыковым, позволяло двигать резервы по фронту, а артиллерийские батареи, расположенные на скатах гор, имели возможность кругового обстрела. Все позиции были усилены артиллерийскими редутами и окопами, подходы к горам с севера и с запада были затруднены речкой и болотистой местностью. Кроме того войскам было отдан приказ зажечь Кунерсдорф, дабы помешать неприятелю при развертывании сил. Накануне битвы Салтыков сказал Лаудону: «Я думаю, люди не врут, восхваляя воинский гений Фридриха. У него можно многому поучиться — человек бессовестный, но зато рискованный! Почту за счастие для своей скромной персоны сразиться лично с королем Пруссии!».
Вышедший к Кунерсдорфу противник сразу же перестроился для атаки. Свою армию Фридрих организовал в две линии пехоты, на флангах которых встала кавалерия. Сражение началось после трехчасовой артиллерийской подготовки. Как и ожидал Салтыков, первая атака пруссаков, состоявшаяся в двенадцать часов дня, была нацелена на высоту Мюльберг. Кроме пяти полков русских там никого не было, нападавшие значительно превосходили войска князя Голицына, принужденные отражать атаку с фланга и с фронта при весьма неблагоприятных условиях. Защитники Мюльберга стояли насмерть, однако в итоге были сокрушены натиском пруссаков. Фридриху доложили, что левое крыло русских смято, а 42 орудия и 15 батальонов армии Салтыкова более не существуют. Пётр Семёнович же не отправил Голицыну никакой поддержки, он говорил: «Прибережем резервы, судари, весь бой еще впереди! Солдаты Голицына погибли, однако свой долг исполнили. Вечная им память и низкий поклон ото всей России!».
Заняв Мюльберг, пруссаки стали готовиться к форсированию оврага. Однако развить успех они так и не смогли. Все попытки перебраться через Кунгрунд и ворваться на наши позиции на горе Большой Шпиц оканчивались неудачей. Полки генерала Румянцева стойко отражали вражеский натиск, своевременно проводя контратаки, штыковыми ударами, сбрасывая в овраг забирающихся на гору врагов: «И начался прибой: волна докатилась до Шпицберга — скала! Отхлынула, снова пошла вперед — скала! Еще раз ударила, покрываясь кровью, — скала! Бросились всей грудью — скала!».
Король Фридрих II приказал установить на высоте Мюльберг артиллерийские батареи, которые начали контрбатарейную борьбу с нашими орудийными расчётами на горе Большой Шпиц. От огня пушек скопившиеся на высотах войска противников несли огромный урон. В это же время русский главнокомандующий умело подкреплял силы Румянцева войсками из резерва, а также пехотой, переброшенной с горы Юденберг. Наконец, в 17 часов дня Фридрих II ввёл в сражение тяжёлую кавалерию прославленного Фридриха Зейдлица. Навстречу ей была брошена русская и австрийская конница, и королевские части отступили, понеся большие потери. Однако пруссаки продолжали по-прежнему упорно атаковать наши позиции.
Между тем концентрация русских войск на горе Большой Шпиц росла с каждым часом. Ближе к вечеру Пётр Семёнович произнес: «Прусский король уже вовсю воюет, но мы-то сиворылые не начинали еще…». После этого русские войска перешли в наступление, пересекли овраг Кунгрунд и выбили неприятеля с горы Мюльберг, а затем атаковали армию Фридриха по всему фронту. Не выдержав натиска, неприятельская пехота обратилась в бегство. Положение прусской армии стало критическим. Фридрих бросал в сражение все, что еще оставалось у него, включая эскадроны лейб-кирасир. Но жертвенные атаки кавалеристов не выручили — поражение было полное. Сам Фридрих едва не был пленен казаками.
За эту победу Елизавета Петровна удостоила его фельдмаршальским чином, императрица Австрии Мария Терезия прислала табакерку и перстень с бриллиантами, а польский король пожаловал орден Белого Орла. Для армии же отчеканили наградную медаль «Победителю над пруссаками». Интересно, что сам главнокомандующий очень скромно говорил о своей роли, отдавая должное солдатам и офицерам: «Ныне императорское величество имеет множество искусных и храбрых воинов. Сомневаюсь, чтобы, где столько было…».
После сражения русские солдаты нашли шляпу прусского короля и доставили ее Салтыкову. Старик разгладил мятые поля, хлопнул по ноге, выбивая из нее прах множества битв и побед Фридриха, и сказал: «Так себе шляпка, простенькая. Зато уж больно горячую головушку укрывала, которую и остудили мы сегодня». В качестве реликвии Кунерсдорфа этот головной убор позже был помещен в санкт-петербургский музей Суворова.
После Кунерсдорфа Пруссия очутилась на краю военной катастрофы. Известно, что король Фридрих, потрясенный поражением, хотел покончить с собой. Он писал в Берлин: «Всё утрачено, спасайте архивы и двор». Однако катастрофы не произошло — по вопросам дальнейшего ведения войны у союзников возникли крупные разногласия. В Губене в конце августа состоялась встреча главнокомандующих русской и австрийской армий. Салтыков говорил, что русское войско не обязано выносить всю тяжесть войны на своих плечах, что настал черед действовать армии Дауна. Однако австрийская сторона продолжала уклоняться от наступательных действий и настаивала на использовании русских сил в качестве обороны своих границ. Не выдержав, Пётр Семёнович произнес в лицо Дауну: «Мои солдаты выиграли два сражения. А сейчас мы от вас ждем — выиграйте хотя бы одно. Несправедливо, что одна Россия кровью умывается…». Позже Даун сказал о Салтыкове: «Какой грубый дипломат». Узнав об этом, Салтыков согласился: «Верно, дипломат из меня грубый, зато патриот тонкий».
Используя несогласованность в действиях союзников, прусская армия сумела оправиться от разгрома и повела затяжную оборону. Больше Фридрих боя с русскими войсками не принимал, предпочитая маневрировать. Сподвижники же русского главнокомандующего замечали его недовольство затянувшимися, позиционными формами ведения войны. Сковываемый долгими согласованиями с Веной и бесконечными инструкциями из Санкт-Петербурга Салтыков был лишен возможности самостоятельно организовывать крупные наступательные операции. Русская армия, по сути, превратилась в гигантский партизанский отряд, бродящий по землям Европы. И все время, пока наши войска двигалась от города к городу, от крепости к крепости, Фридрих шел за ними, как волк за слабеющей добычей. Обозы, подходящие из Познани, уничтожались эскадронами прусских гусар. В тот момент прусский король даже не замечал армии Дауна, хотя она была гораздо мощней. Дауна король презирал всегда, а Салтыков заставил уважать и свою армию, и себя. В середине осени 1759 года Фридрих стал ликовать — русские войска сильно голодали. Им был разработан замечательный план уничтожения русской армии на переправе через реку Одер. Однако Фридрих опять остался в дураках, к моменту подхода его основных сил, наши войска уже были на другом берегу и догорали мосты, наведенные саперами.
Возле Глогау противники разбили свои лагеря — прямо друг напротив друга. Так они и стояли, пока вместо обещанного австрийцами провианта не прибыл советник, сообщивший, что вскоре императрица пришлет Салтыкову денег. На это Пётр Семёнович ответил историческими словами: «Спасибо! Передай своей императрице, что солдаты мои не едят денег!». И русские ушли из Бранденбурга. Все блестящие итоги кампании 1759 года остались погребены. Виною тому — прямое предательство, зависть и косность Вены. Фридрих сказал вслед уходящему полководцу: «Салтыков… дьявол. Он так смело меняет планы, что мне неизвестно каждое его новое решение. Жаль, что мы с ним противники». К слову, пока наша армия билась насмерть, войска Дауна захватывало под шумок города на рубежах своей страны. Плохо стало австрийцам, когда Фридрих обратил свое внимание на них. Его победы прокатились быстрой чередой: прусские войска заняли Виттенберг, разгромили австрийцев при Торгау, проникли в Богемию, разграбив местные города и собрав с них огромные контрибуции….
В декабре, разместив войска на Нижней Висле по квартирам, Петр Семенович отправился в столицу предложить на заседаниях Конференции свой план кампании 1760 года, заключающийся в ведении войны независимо от австрийцев. Члены Конференции — елизаветинские вельможи, в большинстве дилетанты в военном деле — отклонили его план, который приводил к быстрому разгрому Пруссии, однако грозил осложнениями с Веной. Политика победила — отныне русские войска становились «помощными» для австрийцев. Через полстолетия отвергнутый план Салтыкова лег на стол Наполеона — император учился побеждать.
Пётр Семёнович вернулся к армии, решив беречь ее, насколько это будет возможно, и не играть на руку союзникам. В 1760 году основные силы русских были перемещены в Померанию, а часть войск Салтыков отправил в поход на Берлин. 28 сентября берлинский гарнизон капитулировал. С города была взята контрибуция и пленные, военные предприятия разорены. При известии о приближении основных сил армии Фридриха наши части отступили.
Осенью 1760 года Пётр Семёнович вступил в очередной конфликт с Конференцией, обвинявшей его в том, что он настроил Вену против России, а грызня с Веной косвенным путем нарушила отношения с Турцией. Петр Семенович только разводил руками: «Вот те на, я и перед турками уже виноват…». В конце концов, его сместили с поста главнокомандующего и отозвали на родину.
После того как российский престол занял Петр III (1761 год), война с Фридрихом, являвшимся кумиром нашего императора, была прекращена. В январе 1762 Петр III вновь назначил Салтыкова главнокомандующим, однако военные действия к тому времени уже прекратились. 17 августа 1762 года Пётр Семёнович вернулся в Петербург, где его встретила Екатерина II, только что воцарившаяся на престоле. Спустя два года полководец был назначен сенатором и генерал-губернатором Москвы. Ему подчинялись войска московского гарнизона, что помогало Салтыкову справляться с многочисленными грабежами и разбоями. В конце 1770 года в городе началась эпидемия чумы. На все прошения Петра Семёновича разрешить отвезти больных в окрестные монастыри императрица ответила отказом. По ее распоряжению Москву окружили карантинной линией, обрекая население на гибель. Салтыков не стал выполнять приказов Екатерины II, что было расценено как неспособность состарившегося полководца действовать по обстоятельствам. Его обязанности были возложены на генерал-поручика Петра Еропкина, которому также не удалось справиться с положением. Болезнь распространялась по городу, к сентябрю 1771 года смертность достигла девятисот человек в день.
По материалам книг: Д.Н. Бантыш-Каменского «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» и В.С. Пикуля «Пером и шпагой».