Семья опперман о чем книга
Семья Опперман
В ноябре 1932 г. Густаву Опперману исполняется пятьдесят лет. Он старший владелец фирмы, занимающейся производством мебели, обладатель солидного текущего счета в банке и красивого особняка в Берлине, построенного и обставленного по собственному вкусу. Работа мало увлекает его, он больше ценит свой достойный, содержательный досуг. Страстный библиофил, Густав пишет о людях и книгах XVIII в., он весьма рад открывшейся возможности заключить договор с издательством на биографию Лессинга. Он здоров, благодушен, полон энергии, живёт со вкусом и в своё удовольствие.
На свой день рождения Густав собирает родных, близких друзей, хороших знакомых. Брат Мартин вручает ему семейную реликвию — портрет их деда, основателя фирмы Эммануила Оппермана, прежде украшавший кабинет в главной конторе Торгового дома. Приезжает с поздравлениями Сибилла Раух, их роман продолжается уже десять лет, но Густав предпочитает не накладывать цепей законности на эту связь. Сибилла на двадцать лет его моложе, под его влиянием она начала писать и теперь зарабатывает литературным трудом. Газеты охотно печатают её лирические зарисовки и короткие рассказы. И все же для Густава, несмотря на длительную привязанность и нежные отношения, Сибилла всегда остаётся на периферии его существования. В его душе таится более глубокое чувство к Анне, два года знакомства с которой полны ссор и треволнений. Анна энергична и деятельна, у неё независимый нрав и сильный характер. Она живёт в Штутгарте, работает секретарём в правлении электростанций. Их встречи теперь редки, впрочем, как и письма, которыми они обмениваются. Гости Густава, люди с достатком и положением, неплохо устроившиеся в жизни, поглощены собственными, достаточно узкими интересами и мало значения придают происходящему в стране. Фашизм представляется им лишь грубой демагогией, поощряемой милитаристами и феодалами, спекулирующими на тёмных инстинктах мелких буржуа.
Однако действительность то и дело грубо врывается в их довольно замкнутый мирок. Мартина, фактически заправляющего делами фирмы, беспокоят отношения с давним конкурентом Генрихом Вельсом, возглавляющим теперь районный отдел национал-социалистической партии. Если Опперманы выпускают стандартную мебель фабричного производства с низкими ценами, то в мастерских Вельса изделия изготавливаются ручным, кустарным способом и проигрывают из-за своей дороговизны. Успехи Опперманов гораздо сильнее бьют по честолюбию Вельса, чем по его жажде наживы. Не раз он заводил речь о возможном слиянии обеих фирм или, по крайней мере, о более тесном сотрудничестве, и чутье подсказывает Мартину, что в нынешней ситуации кризиса и растущего антисемитизма это было бы спасительным вариантом, но все же он тянет с решением, считая, что пока ещё нет нужды идти на это соглашение. В конце концов существует возможность превратить еврейскую фирму Опперманов в акционерное общество с нейтральным, не вызывающим подозрение наименованием «Немецкая мебель».
Жак Лавендель, муж младшей сестры Опперманов Клары, выражает сожаление, что Мартин упустил шанс, не сумел договориться с Вельсом. Мартина раздражает его манера называть неприятные вещи своими именами, но надо отдать должное, шурин — прекрасный коммерсант, человек с большим состоянием, хитрый и оборотистый. Можно, конечно, перевести мебельную фирму Опперманов на его Имя, ведь он в своё время благоразумно добыл себе американское Подданство.
Ещё один брат Густава — врач Эдгар Опперман — возглавляет городскую клинику, он до самозабвения любит все, что связано с его профессией хирурга, и ненавидит администрирование. Газеты подвергают его нападкам, он якобы пользуется неимущими, бесплатными пациентами для своих опасных экспериментов, но профессор всячески пытается оградить себя от гнусной действительности. «Я — немецкий врач, немецкий учёный, не существует медицины немецкой или медицины еврейской, существует наука, и больше ничего!» — твердит он тайному советнику Лоренцу, главному врачу всех городских клиник.
Наступает Рождество. Профессор Артур Мюльгейм, юрисконсульт фирмы, предлагает Густаву перевести его деньги за границу. Тот отвечает отказом: он любит Германию и считает непорядочным изымать из неё свой капитал. Густав уверен, что подавляющее большинство немцев на стороне правды и разума, как ни сыплют нацисты деньгами и обещаниями, им не удастся одурачить и трети населения. Чем кончит фюрер, обсуждает он в дружеском кругу, зазывалой в ярма-рочном балагане или агентом по страхованию?
Захват фашистами власти ошеломляет Опперманов своей мнимой неожиданностью. По их мнению, Гитлер — попугай, беспомощно лепечущий по чужой подсказке, всецело находится в руках крупного капитала. Немецкий народ раскусит крикливую демагогию, не впадёт в состояние варварства, считает Густав. Он с неодобрением относится к лихорадочной деятельности родственников по созданию акционерного общества, считая их доводы рассуждениями «растерявшихся дельцов с их вечным грошовым скептицизмом». Сам он весьма польщён предложением подписать воззвание против растущего варварства и одичания общественной жизни. Мюльгейм расценивает этот шаг как непозволительную наивность, которая дорого обойдётся.
У семнадцатилетнего сына Мартина Бертольда возникает конфликт с новым учителем Фогельзангом. До сих пор директору гимназии Франсуа, другу Густава, удавалось оградить своё учебное заведение от политики, но появившийся в её стенах ярый нацист постепенно устанавливает здесь свои порядки, и мягкому, интеллигентному директору остаётся только опасливо наблюдать, как наступающий широким фронтом национализм быстро обволакивает туманом головы его воспитанников. Причиной конфликта становится подготовленный Бертольдом доклад об Арминии Германце. Как можно подвергать критике, развенчивать один из величайших подвигов народа, негодует Фогельзанг, расценивая это как антинемецкий, антипатриотический поступок. Франсуа не смеет встать на защиту умного юноши против оголтелого дурака, его учителя. Бертольд не находит понимания и у своих близких. Они считают, что вся история яйца выеденного не стоит, и советуют принести требуемое извинение. Не желая поступаться принципами, Бертольд принимает большое количество снотворного и погибает.
Ширится волна расистских гонений, но задевать профессора Эдгара Оппермана в медицинском мире ещё не осмеливаются, ведь у него мировая известность. И все же он твердит Лоренцу, что бросит все сам, не дожидаясь, пока выбросят его. Страна больна, уверяет его тайный советник, но это не острое, а хроническое заболевание.
Мартин, переломив себя, вынужден принять возмутительные условия соглашения с Вельсом, но все же ему удаётся достичь определённого делового успеха, за который было так дорого заплачено.
После поджога рейхстага Мюльгейм настаивает, чтобы Густав немедленно выехал за границу. У его друга новеллиста Фридриха-Вильгельма Гутветтера это вызывает непонимание: как можно не присутствовать при потрясающе интересном зрелище — внезапном пленении цивилизованной страны варварами.
Густав живёт в Швейцарии. Он стремится к общению с соотечественниками, желая лучше понять, что же творится в Германии, в газетах здесь публикуют ужасные сообщения. От Клауса Фришлина, возглавлявшего художественный отдел фирмы, он узнает, что его берлинский особняк конфискован фашистами, некоторые из его друзей находятся в концлагерях. Гутветтер обрёл славу «великого истинно германского поэта», нацисты признали его своим. Высокопарным слогом он описывает образ «Нового Человека», утверждающего свои исконные дикие инстинкты. Приехавшая к Густаву провести отпуск Анна держится так, словно в Германии ничего особенного не происходит. По мнению фабриканта Вейнберга, с нацистами можно ужиться, на экономике страны переворот отразился неплохо. Юрист Бильфингер передаёт Густаву для ознакомления документы, из которых он узнает о чудовищном терроре, при новом режиме ложь исповедуется как высший политический принцип, происходят истязания и убийства, царит беззаконие.
В доме Лавенделя на берегу озера Лугано вся семья Опперманов отмечает еврейскую пасху. Можно считать, им повезло. Лишь немногим удалось спастись бегством, остальных просто не выпустили, а если кому-либо и дали возможность уехать, то наложили арест на их имущество. Мартин, которому довелось познакомиться с нацистскими застенками, собирается открыть магазин в Лондоне, Эдгар едет организовывать свою лабораторию в Париже. Его дочь Рут и любимый ассистент Якоби уехали в Тель-Авив. Лавендель намерен отпра виться в путешествие, побывать в Америке, России, Палестине и воочию убедиться, что и где делается. Он в самом выигрышном положении — у него есть здесь свой дом, есть подданство, а у них теперь нет собственного крова, когда кончится срок паспортов, им вряд ли возобновят их. Фашизм ненавистен Опперманам не только потому, что выбил у них почву из-под ног, поставил их вне закона, но и потому, что он нарушил «систему вещей», сместил все представления о добре и зле, нравственности и долге.
Густав не желает оставаться в стороне, он безуспешно пытается найти контакты с подпольем, а потом под чужим паспортом возвращается на родину, намереваясь рассказывать немцам о происходящих в стране гнусностях, попытаться открыть им глаза, пробудить их уснувшие чувства. Вскоре его арестовывают. В концлагере его изматывает непосильная работа по прокладке шоссе, мучает досада: дурак он был, что вернулся. Никакой никому от этого пользы.
Узнав о произошедшем, Мюльгейм и Лавендель предпринимают все меры для его освобождения. Когда Сибилла приезжает в лагерь, она находит там измученного, худого, грязного старика. Густава переправляют через границу в Чехию, помещают в санаторий, где через два месяца он умирает. Сообщая об этом в письме племяннику Густава Генриху Лавенделю, Фришлин выражает восхищение поступком его дяди, который, пренебрегая опасностью, показал свою готовности вступиться за справедливое и полезное дело.
Понравился ли пересказ?
Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Роман о зарождении нацизма в 1932 году, который коснулся обычной интеллигентной немецкой семьи еврейского происхождения.
Предисловие
В романе 342 страницы.
Книга поделена на три части: «Вчера. Сегодня. Завтра», в которых описывается определённый отрезок времени. С каждой главой ситуация всё больше и больше накаляется, а напряжение растёт.
В этой части читатель знакомится с членами семьи Опперман. Первые проблемы в бизнесе мебельной фирмы у одного брата, а в больнице у другого, первые обсуждения за столом ситуации, которая нарастает в стране. Несмотря на зарождающиеся беспорядки, члены семьи Опперман не воспринимают это всерьёз, считая, что любимая страна защитит их и всё скоро закончится миром.
Тем временем, с приходом нового учителя в школу, у Бертольда (сына Мартина Оппермана) возникают проблемы. Новый учитель ярый приверженец нацистских взглядов и люто ненавидит евреев. Этот конфликт затрагивает не только Бертольда, а и его семью, друзей. Учёба становится невыносимой.
Затрагивается и жизнь продавца мебели, который работает у Опперманов. Он тоже немец еврейского происхождения и ему так же пришлось столкнуться с проблемами, вызванными нетерпимостью и ненавистью не только на работе, но и в квартирном вопросе.
Люди больше не хотят покупать еврейскую мебель, не хотят, чтобы их лечили еврейские доктора, не хотят, что в школе учились еврейские дети. На улицах всё чаще и чаще можно увидеть антисемитские плакаты, ксенофобские выкрики, несчастный народ всё чаще подвергаются на улицах избиениям и унижениям. Но несмотря на это, некоторые члены семьи Опперман и их друзья до сих пор убеждены, что большинство немцев порядочные, и что правительство во всём разберётся и накажет зачинщиков беспорядков.
Эта часть тяжелее предыдущей. В ней описываются события февраля-марта 1933 года. Адольф Гитлер становится рейхсканцлером, а значит, теперь он глава государства. Семья Опперман чувствует на себе растущую изоляцию, но по-прежнему, считают, что это временно. Они до сих пор убеждены, что страна защитит своих граждан, ведь они такие же немцы, как и все остальные, пусть и еврейского происхождения.
Проблемы в мебельном бизнесе нарастают, приобретая крутые обороты. Теперь даже близкие друзья не могут публично приобретать мебель у Опперманов. У другого брата, доктора, так же растут проблемы, и условия на работе становятся невыносимыми. Проблемы с учителем у мальчика Бертольда не решаются, а, наоборот, увеличиваются. Ситуация накаляется до трагических масштабов. Всем приходится столкнуться с унижениями и несправедливостью. Понемногу уверенность в том, что справедливость восторжествует, у семейства Опперман угасает, они начинают осознавать, что грядёт большая беда.
Самая тяжёлая глава, которая повествует о событиях происходящих с конца марта и до конца лета 1933 года. Читается она быстрее предыдущих, на одном дыхании. В ней описывается продолжение проблем, с которыми столкнулись герои из предыдущих глав. Опперманы и их друзья напрямую сталкиваются с угрозой их жизням. Когда беды и преследования касаются членов семьи, они начинают понимать, что страна неизлечимо больна и дальше находиться в ней опасно.
Первая экранизация книги была снята в 1938 году, до начала Второй мировой войны, при жизни Лиона Фейхтвангера. Фильм называется «Семья Оппенгейм» и посвящён жизни Бертольда и его проблемам с учителем-нацистом Фогельзангом. Так как кинолента была снята в СССР, не обошлось и без внедрения коммунистов и коммунистической пропаганды, чего не было в книге. Если в романе больше уделяется внимание жизни еврейской интеллигенции и проблемам, с которыми им пришлось столкнуться, то в советском фильме уделяется большое внимание противостоянию между коммунистами и национал-социалистами.
Вторая экранизация книги произошла в 1983 году. Сняли её немцы. Этот фильм я не смотрела, так как его нет в переводе.
У Лиона Фейхтвангера своеобразный, неповоротливый и тяжёлый слог, его произведения я читаю долго и с частыми перерывами. Но несмотря на это, темы на которые он пишет, меня очень задевают. Роман «Семья Опперман» начинается размеренно, спокойно, без ярких эмоциональных окрасок, в нём отсутствует надрывной драматизм. Автору удаётся сохранять свою размеренную специфику повествования даже в самых жестоких ситуациях. Ощущение, что читаешь документальный отчёт и это очень сильно отрезвляет и поражает. В книге есть тяжёлые моменты, которые в очередной раз заставили меня почувствовать одновременно безысходность, гнев, возмущение и вопиющее чувство несправедливости. Сколько бы я ни читала книг на антивоенную тематику, каждый раз испытываю одни и те же эмоции.
Чертовски трудно, должно быть, молчать, когда на голову тебе плюёт человек в десять раз ничтожнее тебя. Нужно большое самообладание, чтобы в таких случаях не наделать глупостей и удержать язык за зубами.
Они ездили по широким улицам западного Берлина, жили в своих роскошных квартирах и не желали знать, что делается в других районах города или даже в подвалах их собственного дома. Они считали, что в Германии царят спокойствие и порядок. Они очень сердились, когда им говорили о ста тысячах заключенных в концентрационных лагерях или о тех сорока миллионах, которых этой угрозой удерживают от проявления недовольства.
Через день ей дали с ним свиданье. Она приехала в лагерь. Ее проводили
в приемную. За барьером, под конвоем двух ландскнехтов, появился
измученный, худой, грязный старик. Сибилла побледнела, от испуга у нее
сжалось сердце. Но она сделала над собой усилие, она улыбнулась. В этой
улыбке не было прежней ребячливости, подбородок у Сибиллы дрожал, но все
же это была улыбка.
Ещё одно произведение на антивоенную тему:
Знаменитая книга «Список Шиндлера», написанная про реального человека Оскара Шиндлера, немце, в одиночку тайно спасшего из концентрационного лагеря больше тысячи евреев.
Рецензии на книгу « Семья Опперман » Лион Фейхтвангер
Лион Фейхтвангер
Семья Опперман
Три брата, три семьи, три истории, которые невольно вплетают в рассказ и судьбы своего окружения. Мартин-убеждённый продолжатель семейного дела, Эдгар-талантливый врач и Густав-литератор-мечтатель-созерцатель. Семья евреев-интеллигентов в Германии 1933 года. Гитлер только что пришёл к власти, что незамедлительно отразилось на жизни страны.
В этом романе нет огромного количества описания сцен жестокости, унижений, оскорблений по отношению к евреям, он не автобиографичен.
Автор писал его спешно, основываясь на рассказах тех, кто служил в бесконечных гитлеровских министерствах не за идею; тех, кто побывал в концентрационных лагерях и смог оттуда вернуться; на впечатлениях родных, чьим близким удалось ощутить на себе «режим».
Читается легко и быстро, но так же легко создаёт тягостно-вязкую атмосферу, которая подгоняет читателя к последней странице. Каких-то ярких эмоций я не испытала и роман не поразил меня так, как тех людей, которые побудили меня его прочесть)
Наверное, я не имею права критиковать такого автора, особенно принимая во внимание цель, которую он преследовал, но история меня не затянула и не поразила. А хотел он в кратчайшие сроки собрать, скомпоновать и передать информацию за пределы Германии и у него это получилось. Книга была написана за полгода, в том же 1933 году, переведена на огромное количество языков и получила широкое распространение.
Мне кажется, что Густав-это прототип самого автора.
Весна 1933г., и, казалось бы, воздух полон душистым цветом деревьев, а уж никак не удушающим смрадом концентрационных лагерей.
История благополучной немецкой семьи, вдруг потерявшей Родину, друзей и веру в то, что они делали; история уступок ради безопасности и поражений духа; истории из жизни обычных людей, окончания которых нам неизвестны.
Очень хороший роман, написанный ровно тогда, когда разворачиваются события, без предысторий и без пророчеств, который непросто взять в руки и непросто читать. Но иногда нужно.
Итак, после прочтения.
Традиции этой семьи незыблемы. Несмотря на разность воззрений, братья почитают память деда настолько, что его портрет становится главной ценностью семьи. Все они – интеллигенты до мозга костей, уважаемые люди, эксперты в своей области. Их дети «заражены» этим сознанием собственной чести, справедливости, достоинства.
Когда нацизм делает свои первые шаги по стране, никто из братьев не верит в его состоятельность, они насмехаются над варварством, глупостью «коричневых». Даже когда в Германии наступает пора массовых беспорядков, евреев выкидывают из вагонов метро, унижают на улицах, Опперманы смотрят на нацизм как на нелепость. Но для каждого из них наступает «точка невозврата»: для Эдгара – бунт в больнице пациентов, которым «наплевать на указание еврейского врача»; для Гюстава – просьба его друга привезти стулья Опперманов тайно, не используя корпоративный транспорт и грузчиков; для Мартина – крайне унизительный союз с бывшим конкурентом, неудачником, но зато – «истинным немцем».
Хочется, чтобы эту книгу читали люди. Она так органична, несмотря на остроту темы. Общие описания тех ужасов, что творились в Германии в 1933 г, концлагерей, уравновешиваются отдельными событиями из жизни конкретной семьи. Импонирует стремление «нормальных» немцев сохранить чистоту языка (это выражается в отпоре, данном «Моей борьбе» Гитлера с хромающим на обе ноги языком). А вообще сюжет до боли напоминает картины сталинских времен, только в Германии все же истребление народа имело четкий национальный критерий.
В аннотации сказано: «Трагедия страны – через трагедию СЕМЬИ». И пожалуй, я этим ограничусь, не раскрывая развязки. Добавлю лишь немного цитат, из которых ясно, что и язык, и перевод (кстати, И.А. Горкиной, которая впервые перевела несколько романов Фейхтвангера, а «Семью Опперман» в 1935 г., что явно делает ей честь, как и самому Фейхтвангеру, написавшему роман в 1933 г.) – тоже хороши. Фактология также восхищает, при этом Фейхтвангер тщательно отбирает факты, не «забрасывая» ими читателя, позволяя им оседать в голове.
Из послесловия:
Этот роман написан за 6 месяцев – начат в апреле 1933 г. и закончен в сентябре этого же года. Стало быть, он написан чрезвычайно быстро. Намного быстрее, чем я обычно работал и работаю над книгой. Я стремился как можно скорее показать читающим людям всего мира подлинное лицо нацизма и опасность нацистского господства. Л.Ф.
Цитаты:
Разве сказать правду – это антинемецкий поступок? Какие-нибудь два-три месяца назад никто бы не усомнился в том, что он немец. Он чувствовал себя немцем в гораздо более глубоком значении этого слова, чем многие его товарищи. Он полон немецкой музыки, немецких слов, немецких мыслей, немецких пейзажей. Никогда за 17 лет своей жизни он иного не видел, не слышал, не воспринимал. И вдруг оказывается, что он не смеет так чувствовать, что он уже по рождению своему чужак.
За первые три месяца фашистского господства в стране насчитывали 593 безнаказанных убийства – больше чем за все предыдущее десятилетие. В эту цифру вошли только зарегистрированные, документально заверенные убийства.
И вот они, Опперманы, сидят вокруг большого круглого стола времен Эммануила Оппермана, вокруг старого солидного стола орехового дерева, сработанного под личным наблюдением Генриха Вельса-старшего. Со стены смотрит на них портрет деда Эммануила. Они были тесно спаяны друг с другом, это чувствовалось, и портрет Эммануила был часть их семьи. Но эта спаянность теперь, пожалуй, самое ценное, чем они владеют, единственно прочная ценность. Все остальное уплывало, ускользало из-под ног.
Трагедия страны — через трагедию семьи…
Страшные годы Германии — через крестный путь нескольких людей…
Сага, сравнимая по силе воздействия на читателя, возможно, лишь с «Днями Турбиных» Булгакова и «Гибелью богов» Висконти.
Кто-то предаст, постарается приблизиться к «новому режиму»…
Кто-то замрет в бездействии — или уйдет в личные чувства и переживания…
Но кто-то поймет — необходимо действовать!
Человеческий сброд ничего так не страшится, как разума. Глупости следовало бы ему страшиться, пойми он, что воистину страшно.
Шестнадцатого ноября, в день своего пятидесятилетия, доктор Густав Опперман проснулся задолго до восхода солнца. Это было досадно: день предстоял утомительный, и накануне он решил хорошо выспаться.
С постели ему видны были поредевшие верхушки деревьев и клочок неба. Небо высокое и ясное, без обычного в ноябре тумана.
Он потянулся, зевнул. Решительно откинул — все равно уже не спалось — одеяло с широкой, низкой кровати, гибким движением сбросил на пол обе ноги, вынырнул из тепла простынь и одеял в холодное утро, вышел на балкон.
Перед ним тремя уступами сбегал вниз, до самого леса, его небольшой сад; справа и слева высились лесистые холмы, и напротив, за далекой зеленой ложбиной, поднимались холмы и темнели леса; с маленького невидимого отсюда озера, от сосен Груневальда тянуло приятной свежестью. Глубоко и с наслаждением вдыхал он в великой тишине предутреннего часа лесной воздух. Издалека глухо доносились удары топора. Он с удовольствием вслушивался, равномерный стук подчеркивал глубокую тишину. Оглядывая свои владения, Густав Опперман испытывал, как всегда, радостное чувство. Кто, невзначай попав сюда, мог бы подумать, что находится в каких-нибудь пяти километрах от Гедехтнискирхе, центра западной части столицы? Да, он действительно выбрал для своего особняка лучший уголок Берлина. Здесь и сельский покой, и все преимущества большого города. Всего несколько лет, как он выстроил этот небольшой дом на Макс-Регерштрассе, но ему кажется, что он сросся с ним и с лесом, что каждая сосна стала частицей его самого. Он, маленькое озеро и песчаная дорога, закрытая, к счастью, для автомобильного движения, неотделимы друг от друга.
Он постоял недолго на балконе, почти бездумно вбирая в себя утро и любимый пейзаж. Продрог. С удовольствием подумал, что до обычной утренней прогулки верхом остался еще целый час. Забрался снова в тепло постели.
Заснуть, однако, ему не удалось. Проклятый день рождения. Разумнее всего было бы, конечно, уехать из Берлина и тем самым спастись от всей этой сутолоки. Но раз уж он здесь, придется хотя бы ради брата Мартина заехать сегодня в контору. Служащие — такова уж их природа — обидятся, если он лично не примет их поздравлений. Ну, что там говорить. Не очень-то приятно сидеть и выслушивать смущенные пожелания подчиненных.
Конечно, настоящий шеф фирмы считал бы это в порядке вещей. Шеф фирмы. Смешно. Мартин — вот кто настоящий делец, не говоря уже о Жаке Лавенделе и о доверенных Бригере и Гинце. Нет, лучше ему и впредь держаться от дел как можно дальше.
Густав Опперман шумно зевает. Человеку в его положении следовало бы, черт побери, быть более радужно настроенным в день своего пятидесятилетия. Разве он не хорошо прожил свои полвека? Вот лежит он, владелец красивого, по собственному вкусу построенного и обставленного дома, обладатель крупного текущего счета в банке и весьма значительной доли в предприятии, любитель и признанный знаток книг, спортсмен, удостоенный золотого жетона. Оба его брата и сестра очень привязаны к нему, у него есть друг, которому он может довериться, множество приятных знакомых, женщины в любом числе, прелестная подруга. Чего же еще? Если у кого-нибудь могут быть основания для хорошего настроения в такой день, так это именно у него. Почему же, черт побери, его нет, этого хорошего настроения? Что за причина?
Густав Опперман сердито сопит, поворачивается на другой бок, решительно смыкает тяжелые веки, зарывается крупной, мясистой, мужественной головой в подушку и лежит неподвижно. Теперь он заснет. Но нетерпеливая решимость не помогает. Сна нет.
Он улыбается плутовато, по-мальчишески. Надо испробовать средство, которое в юности помогало ему. «Жить хорошо, прекрасно, превосходно», — мысленно произносит он. И снова и снова автоматически повторяет: «Жить хорошо, прекрасно, превосходно». Стоит только произнести это раз двести — и сон придет. Но он повторяет триста раз, и все-таки не засыпает. А ведь ему в самом деле хорошо живется. Он здоров, обеспечен, полон энергии. В пятьдесят лет ему смело можно дать каких-нибудь сорок с небольшим. И чувствует он себя не старше. Он не слишком богат и не очень беден, не слишком мудр, но и не глуп. Чего он достиг в своей жизни? Без него поэт Гутветтер не выбился бы на дорогу. Одно это уж чего-нибудь да стоит. И доктору Фришлину он помог стать на ноги. Немногое, что он сам написал, — это тщательно сделанные работы о людях и книгах восемнадцатого века, работы, из которых видно, что он не чужд музам, и только. Он нисколько не заблуждается на этот счет. Но для владельца мебельной фирмы это уже кое-что. Он человек средний, не бог весть каких способностей. Быть средним лучше всего. Он не честолюбив. Вернее, не слишком честолюбив.
Еще десять минут, и можно отправиться на верховую прогулку. Он слегка скрежещет зубами, глаза его закрыты, но о сне он больше не думает. Говоря по чести, ему, конечно, остается желать еще многого. Желание первое: Сибилла — подруга, обладание которой у многих вызывает законную зависть. Красивая, умная Эллен Розендорф незаслуженно хорошо к нему относится. И все-таки, если сегодня не будет письма от некоей особы, он почувствует горькое разочарование. Желание второе: он, конечно, не рассчитывает, что издательство «Минерва» заключит с ним договор на биографию Лессинга. Да и в самом деле: в такие времена, как нынешние, не так уж важно, будут ли еще раз описаны жизнь и деятельность писателя, умершего полтора столетия назад. Однако, если «Минерва» отклонит книгу, его это все-таки заденет. Желание третье…
Он открыл глаза. Глаза у него глубоко сидящие, карие. Нет, очевидно, он не так уж доволен, не в таком уж ладу с судьбой, как ему казалось за минуту до того. Он крепко сдвинул брови; резкие вертикальные складки прорезали лоб над крупным носом. Сумрачно и напряженно смотрит он в потолок. Удивительно, как мужественное лицо его мгновенно отражает каждый поворот нетерпеливого, изменчивого настроения.
Если «Минерва» возьмет Лессинга, — работы над этой книгой больше чем на год. Не возьмет, так он запрет недоработанную рукопись в ящик. Что же ему тогда делать всю зиму? Можно было бы поехать в Египет, в Палестину. Давно уже собирался он совершить такое путешествие. Египет, Палестину нужно повидать.
Вздор. К чему портить себе день такими размышлениями? Хорошо, что пора наконец садиться на лошадь.