в комнате раздались чьи то шаги
В комнате раздались чьи то шаги
Иван Сергеевич Тургенев
Дело было осенью. Уже несколько часов бродил я с ружьем по полям и, вероятно, прежде вечера не вернулся бы в постоялый двор на большой Курской дороге, где ожидала меня моя тройка, если б чрезвычайно мелкий и холодный дождь, который с самого утра, не хуже старой девки, неугомонно и безжалостно приставал ко мне, не заставил меня наконец искать где-нибудь поблизости хотя временного убежища. Пока я еще соображал, в какую сторону пойти, глазам моим внезапно представился низкий шалаш возле поля, засеянного горохом. Я подошел к шалашу, заглянул под соломенный намет и увидал старика до того дряхлого, что мне тотчас же вспомнился тот умирающий козел, которого Робинзон нашел в одной из пещер своего острова. Старик сидел на корточках, жмурил свои потемневшие маленькие глаза и торопливо, но осторожно, наподобие зайца (у бедняка не было ни одного зуба), жевал сухую и твердую горошину, беспрестанно перекатывая ее со стороны на сторону. Он до того погрузился в свое занятие, что не заметил моего прихода.
— Дедушка! а дедушка! — проговорил я.
Он перестал жевать, высоко поднял брови и с усилием открыл глаза.
— Чего? — прошамшил он сиплым голосом.
— Где тут деревня близко? — спросил я.
Старик опять пустился жевать. Он меня не расслушал. Я повторил свой вопрос громче прежнего.
— Деревня. да тебе что надо?
— А вот от дождя укрыться.
— Да! (Он почесал свой загорелый затылок.) Ну, ты, тово, ступай, — заговорил он вдруг, беспорядочно размахивая руками, — во… вот, как мимо леска пойдешь, — вот как пойдешь — тут те и будет дорога; ты ее-то брось, дорогу-то, да все направо забирай, все забирай, все забирай, все забирай… Ну, там те и будет Ананьеве. А то и в Ситовку пройдешь.
Я с трудом понимал старика. Усы ему мешали, да и язык плохо повиновался.
— Да ты откуда? — спросил я его.
— Что ж ты тут делаешь?
— Что ты делаешь тут?
— Да что ты стережешь?
Я не мог не рассмеяться.
— Да помилуй, сколько тебе лет?
— Чай, ты плохо видишь?
— Плохо. Бывает так, что ничего не слышу.
— Так где ж тебе сторожем-то быть, помилуй?
— А про то старшие знают.
«Старшие!» — подумал я и не без сожаления поглядел на бедного старика. Он ощупался, достал из-за пазухи кусок черствого хлеба и принялся сосать, как дитя, с усилием втягивая и без того впалые щеки.
Я пошел в направлении леска, повернул направо, забирал, все забирал, как мне советовал старик, и добрался наконец до большого села с каменной церковью в новом вкусе, то есть с колоннами, и обширным господским домом, тоже с колоннами. Еще издали, сквозь частую сетку дождя, заметил я избу с тесовой крышей и двумя трубами, повыше других, по всей вероятности, жилище старосты, куда я и направил шаги свои, в надежде найти у него самовар, чай, сахар и не совершенно кислые сливки. В сопровождении моей продрогшей собаки взошел я на крылечко, в сени, отворил дверь, но, вместо обыкновенных принадлежностей избы, увидал несколько столов, заваленных бумагами, два красных шкафа, забрызганные чернильницы, оловянные песочницы в пуд весу, длиннейшие перья и прочее. На одном из столов сидел малый лет двадцати с пухлым и болезненным лицом, крошечными глазками, жирным лбом и бесконечными висками. Одет он был как следует, в серый нанковый кафтан с глянцем на воротнике и на желудке.
— Чего вам надобно? — спросил он меня, дернув кверху головою, как лошадь, которая не ожидала, что ее возьмут за морду.
— Здесь приказчик живет… или…
— Здесь главная господская контора, — перебил он меня. — Я вот дежурным сижу… Разве вы вывеску не видали? На то вывеска прибита.
— А где бы тут обсушиться? Самовар у кого-нибудь на деревне есть?
— Как не быть самоваров, — с важностью возразил малый в сером кафтане, — ступайте к отцу Тимофею, а не то в дворовую избу, а не то к Назару Тарасычу, а не то к Аграфене-птишнице.
— С кем ты это говоришь, болван ты этакой? спать не даешь, болван! — раздался голос из соседней комнаты.
— А вот господин какой-то зашел, спрашивает, где бы обсушиться.
— Какой там господин?
— А не знаю. С собакой и ружьем.
В соседней комнате заскрипела кровать. Дверь отворилась, и вошел человек лет пятидесяти, толстый, низкого росту, с бычачьей шеей, глазами навыкате, необыкновенно круглыми щеками и с лоском по всему лицу.
— Чего вам угодно? — спросил он меня.
— Я не знал, что здесь контора; а впрочем, я готов заплатить.
— Оно, пожалуй, можно и здесь, — возразил толстяк, — вот, не угодно ли сюда. (Он повел меня в другую комнату, только не в ту, из которой вышел.) Хорошо ли здесь вам будет?
— Хорошо… А нельзя ли чаю со сливками?
— Извольте, сейчас. Вы пока извольте раздеться и отдохнуть, а чай сею минутою будет готов.
— Госпожи Лосняковой, Елены Николаевны.
В комнате раздались чьи то шаги
В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.
Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.
Иногда взгляд его помрачался выражением будто усталости или скуки; но ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки. И поверхностно наблюдательный, холодный человек, взглянув мимоходом на Обломова, сказал бы: «Добряк должен быть, простота!» Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой.
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины.
Движения его, когда он был даже встревожен, сдерживались также мягкостью и не лишенною своего рода грации ленью. Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки, начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте.
Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам лица его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире. Хотя халат этот и утратил свою первоначальную свежесть и местами заменил свой первобытный, естественный лоск другим, благоприобретенным, но все еще сохранял яркость восточной краски и прочность ткани.
Халат имел в глазах Обломова тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела.
Обломов всегда ходил дома без галстука и без жилета, потому что любил простор и приволье. Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие; когда он, не глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу.
Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием. Когда он был дома – а он был почти всегда дома, – он все лежал, и все постоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной. У него было еще три комнаты, но он редко туда заглядывал, утром разве, и то не всякий день, когда человек мел кабинет его, чего всякий день не делалось. В трех комнатах мебель закрыта была чехлами, шторы спущены.
Комната, где лежал Илья Ильич, с первого взгляда казалась прекрасно убранною. Там стояло бюро красного дерева, два дивана, обитые шелковою материею, красивые ширмы с вышитыми небывалыми в природе птицами и плодами. Были там шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза, фарфор и множество красивых мелочей.
Но опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на все, что тут было, прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum[1] неизбежных приличий, лишь бы отделаться от них. Обломов хлопотал, конечно, только об этом, когда убирал свой кабинет. Утонченный вкус не удовольствовался бы этими тяжелыми, неграциозными стульями красного дерева, шаткими этажерками. Задок у одного дивана оселся вниз, наклеенное дерево местами отстало.
Точно тот же характер носили на себе и картины, и вазы, и мелочи.
Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и рассеянно, как будто спрашивал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От такого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а может быть, и еще от более холодного воззрения на тот же предмет слуги его, Захара, вид кабинета, если осмотреть там все повнимательнее, поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью.
По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки.
Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, то можно было бы подумать, что тут никто не живет, – так все запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия. На этажерках, правда, лежали две-три развернутые книги, валялась газета, на бюро стояла и чернильница с перьями; но страницы, на которых развернуты были книги, покрылись пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха.
Илья Ильич проснулся, против обыкновения, очень рано, часов в восемь. Он чем-то сильно озабочен. На лице у него попеременно выступал не то страх, не то тоска и досада. Видно было, что его одолевала внутренняя борьба, а ум еще не являлся на помощь.
Дело в том, что Обломов накануне получил из деревни, от своего старосты, письмо неприятного содержания. Известно, о каких неприятностях может писать староста: неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т. п. Хотя староста и в прошлом и в третьем году писал к своему барину точно такие же письма, но и это последнее письмо подействовало так же сильно, как всякий неприятный сюрприз.
Легко ли? предстояло думать о средствах к принятию каких-нибудь мер. Впрочем, надо отдать справедливость заботливости Ильи Ильича о своих делах. Он по первому неприятному письму старосты, полученному несколько лет назад, уже стал создавать в уме план разных перемен и улучшений в порядке управления своим имением.
По этому плану предполагалось ввести разные новые экономические, полицейские и другие меры. Но план был еще далеко не весь обдуман, а неприятные письма старосты ежегодно повторялись, побуждали его к деятельности и, следовательно, нарушали покой. Обломов сознавал необходимость до окончания плана предпринять что-нибудь решительное.
Он, как только проснулся, тотчас же вознамерился встать, умыться и, напившись чаю, подумать хорошенько, кое-что сообразить, записать и вообще заняться этим делом как следует.
С полчаса он все лежал, мучась этим намерением, но потом рассудил, что успеет еще сделать это и после чаю, а чай можно пить, по обыкновению, в постели, тем более что ничто не мешает думать и лежа.
Так и сделал. После чаю он уже приподнялся с своего ложа и чуть было не встал; поглядывая на туфли, он даже начал спускать к ним одну ногу с постели, но тотчас же опять подобрал ее.
Пробило половина десятого, Илья Ильич встрепенулся.
– Что ж это я в самом деле? – сказал он вслух с досадой, – надо совесть знать: пора за дело! Дай только волю себе, так и…
ГДЗ Русский язык 11 класс Греков В. Ф. §48 Вопрос 268 Объясните (устно) правописание неопределённых и отрицательных местоимений.
Привет всем! Скоро самостоятельная и требуется ответ на вопрос, вдруг попадется…спасиб…
Спишите. Объясните (устно) правописание неопределённых
и отрицательных местоимений.
I. 1) Тарантьев был человек ума бойкого и хитрого;
(н..)кто лучше его не рассудит какого (н..)будь общего жи-
тейского вопроса. (Гонч.) 2) Никогда он не стеснялся
(н..)чьим присутствием и в карман за словом не ходил.
(Гонч.) 3) Пантелей рассказал ещё (кое)что. (Ч.) 4) На его
зов (н..)кто не явился. (Ч.) 5) Его шальной, насмешливый
взгляд (н..)(на)чём не останавливался. (Ч.) 6) Её [Анну
Сергеевну] увидел (н..)кто Одинцов. (Т.) 7) (Н..)какими
средствами и стараниями нельзя было докопаться, из чего
сделан его [Плюшкина] халат. (Г.) 8) Швейцару дан был
строжайший приказ не принимать (н..)(в)какое время и
(н..)(под)каким видом Чичикова. (Г.) 9) Чиновники, гово-
ря попросту, перебесились и поссорились (н..)(за)что. (Г.)
9) Его [Раскольникова] (н..)кто не заметил, и навстречу
ему (н..)кто не попался. (Дост.) 11) Он (н..)(о)чём не думал,
но какая(то) тоска волновала его и мучила. (Дост.)
12) Княжне Марье в Москве (н..)(с)кем было поговорить,
(н..)кому поверить своего горя. (Л. Т.) 13) Все были увере-
ны, что он [Дубровский], а (н..)кто другой, предводитель-
ствовал отважными злодеями. (П.)
II. 1) Предполагаемая статья есть (н..)что иное, как вве-
дение в статью собственно о Пушкине. (Бел.) 2) Что(то)
случилось. (Кое)кто из дачников вышел за калитку.
(А. Н. Т.) 3) (Н..)кто в классе не знает пока, (н..)кто это
сделал, (н..)что руководило этим учеником. 4) Соседняя
дача пока (н..)кем не занята. 5) Я не знаю, (н..)кем это по-
мещение снято, (н..)чем занимаются занявшие его люди.
6) Этот провал есть (н..)что иное, как угасший кратер. (Л.)
Старцев бывал в разных домах и встречал много людей,
но (н..)(с)кем не сходился близко. (Ч.) 8) Кругом не было (н..)кого. (М. Г.) 9) Говорить с ним было (н..) о чем, да он и
(н..)словоохотлив был. (Бун.)
Шумы в доме: что домовой пытается вам сказать
Домовой — это потусторонняя сущность, которая обитает абсолютно в каждом доме. Иногда он может связываться с людьми, пытаясь что-то сказать, о чем-то предупредить. Эксперты в этой области поделились советами о том, как распознавать сигналы домового.
Если вы чувствуете, что рядом с вами живет что-то плохое, постарайтесь очистить помещение от негативной энергии и сущностей. Что отличает домового от таких сущностей, так это то, что его проказы не приносят негатива. Если домовой шалит, значит, ему что-то не нравится. Это всегда можно исправить.
Шепот
Иногда домовой просто что-то шепчет. Происходит это недолго — от 3 до 5 секунд и никогда не повторяется сразу. Если вы абсолютно уверены в том, что вам не показалось, то не стоит переживать. Скорее всего, домовой сам себе бормотал что-то под нос. Если шепот периодически повторяется, нужно проследить, через сколько времени. Если через примерно равные промежутки, то ничего страшного нет. Если шепот послышался единожды, возможно, домовой разговаривал с каким-то духом и попросил его уйти.
Шорохи, звуки шагов
Шаги домового похожи на шаги среднего размера собаки. Если вы ночью услышали шаги, не пугайтесь. Это домовой ходит и решает свои дела. Он ничего не пытается вам сказать в таком случае. То же самое касается шорохов, небольших не периодичных стуков, которые быстро начинаются и тут же прекращаются. Это очень хорошие признаки, указывающие на то, что у домового есть дела и он не пытается ни с кем связаться.
Грохот посуды
Иногда домовые сбрасывают со стола посуду или просто гремят ею в шкафу. Домовые могут открывать шкафы и забывать о них. Если слышите грохот посуды, это значит, что домовому что-то не нравится. Возможно, в доме большой беспорядок либо люди сильно ругаются и спорят друг с другом. Такие грохоты слышатся раз в неделю, а иногда домовой может шуметь каждый день. Чем чаще это происходит, тем быстрее нужно прилагать усилия для исправления ситуации.
Прямой контакт
Домовой дотрагивается до людей только тогда, когда они спят. Если кто-то касается вас в темноте, когда вы не спите — это не домовой, а привидение. Если вы просыпаетесь от какого-то непонятного толчка в спину или другую часть тела, то это домовой просит дать ему покушать. Нужно налить молока в тарелку или положить конфеток на кухне в углу.
Если домовой ночью душит вас, это попытка сказать вам, что ему что-то не нравится. В таком случае необходимо понять, что именно может домового в вас раздражать. Возможно, вы проявляете агрессию, не убираетесь дома либо скандалите. Причин может быть много.
Стук дверьми или окнами
Это тоже не хороший признак. Домовые не должны этого делать, да и не хотят, если все в порядке. Это знак того, что домового что-то беспокоит. Скорее всего, в доме что-то не так. Постарайтесь проверить трубы на предмет протечек. Место, в котором живет домовой, скорее всего, ему больше не подходит, поэтому он ищет место, куда бы приткнуться. Он приоткрывает двери и стучит ими не для того, чтобы вас напугать.
Если в доме слышны чьи-то шаги
Иногда в доме у людей начинают раздаваться различные звуки: шаги, шепот, что-то стучит или звенит, то кто-то вроде как смеется или падают со своих мест вещи. Подобное может происходить по разным причинам. Например, к вам по ошибке забрел чужой домовой или ваш сердится и все швыряет. Такое бывает и тогда, когда на дом напущена порча или мертвый дух ваших усопших не может найти себе места из-за того, что он не отпет. Некоторые исследователи подобных явлений называют таких непрошеных гостей барабашками или полтергейстом (от нем. poltern — громыхать, шуметь, стучать и geist — дух). Но как бы подобное явление ни называлось, с этим следует бороться, так как жить в подобной атмосфере просто невозможно.
Из письма: «Год назад я развелась со своим мужем. Наши отношения себя изжили. Но я не поэтому к Вам обращаюсь. При разделе нажитого мы продали свою двухкомнатную квартиру и купили две однокомнатные — мне и ему. Я так была рада желаемой свободе, что мне все время хотелось петь и плясать. Но радость скоро улетучилась. Дело в том, что с первого же дня в моей новой квартире стало происходить что-то странное. Раздавались какие-то звуки, были слышны шаги, кто-то стучал или шепотом говорил. Сперва я думала, что это соседи, но не ходила разбираться, терпела. Неудобно с первых же дней ссориться с соседями. Думала, может, у них идет ремонт или маленькие дети, всяко ведь бывает. Но это не прекращалось и по ночам. Не выдержав, я все-таки пошла к ним в 12 часов ночи и стала звонить в их дверь. На мой звонок никто не открыл. Зато приоткрылась соседняя дверь. Видимо, это соседка подглядела в глазок, что я звоню, и вышла на площадку. Я стала ей жаловаться на шум и на то, что соседи не открывают. На эти претензии соседка мне сообщила, что надо мной давно никто не живет, молодые работают за границей, а их мать осенью умерла.
Стук и шаги (беготня) раздавались и днем, и ночью, и однажды та соседка, с которой я познакомилась, сказала мне: „Вы можете подумать, что я ненормальная, только я говорю вам правду. В вашей квартире до вас жили люди, которые ее продали из-за того, что в ней задавился дед. У них не было ни днем, ни ночью покоя, постоянно стук и шум. Это чудил покойник, они его не отпели, так как самоубийц храмы не отпевают. Позовите батюшку, может, он освятит и все пройдет». После этого разговора я приглашала священника, но стало еще хуже. Моя подруга посоветовала написать Вам письмо, и я очень надеюсь получить на него ответ в Вашей следующей книге, так как я теперь являюсь Вашим читателем».
Читают молитву, стоя посередине квартиры, лицом на восток. Во время чтения нельзя отвлекаться на телефонные звонки, стук в дверь, и рядом не должно быть собак и кошек. Читают так:
Первым разом, лепшим сказом.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Заклинаю я Божьими словами, Святыми делами,
Крестом животворящим, апостолами,
Всеми святыми, старыми и молодыми
Ангелами, архангелами,
Пресвятой Троицей, Божьими угодниками,
Иконописцами, евангелистами,
Всем войском Божьим святым!
Как мало озеро в лесу не шумит,
Лодка без ветра не движется,
Вода в озере не колышется,
Месяц не шелохнется, рыба не отзовется.
Камень не говорит, тот, кто слеп, не глядит,
Так бы и в доме моем не шумело,
Не шептало и не скрипело,
Не брякало, не стучало, ничего не роняло,
Не двигало, не щекотило,
Не щипало, не било.
А коли будешь ты грохотать,
Громким хохотом хохотать,
Днями ночами шептать,
Призову я Симеона Столпника,
Чтоб гость непрошеный, невидимый онемел,
Столбом соляным
По веки вечные остолбенел.
Не будет тебе именем Божьим
Ни ходу, ни броду.
Пусть ангелы небесные нальют
Тебе в зенки святую воду,
Чтоб остолбенеть тебе на ходу, на бегу,
При вьюге холодной и на ветру,
При солнышке красном,
При месяце ясном.
Остолбенеть тебе, одеревенеть,
На веки вечные тебе онеметь.
Пойди, непрошеный дух, от меня навсегда,
Отныне и на все светлые времена.
Слова мои крепки. Дела мои лепки.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Аминь.