в мужской бане уборщица женщина фото
Истории закоренелого банщика 5
Ещё пара историй из шахтёрской бани.
Как я уже писал, раздевалка нашей бригады стояла особняком. Мы не числились на шахте, а были отдельным ООО. Открывали её, как придётся, но всегда до начала смены, что бы успели переодеться. А днём вообще не закрывалась, так как, постоянно присутствовала дежурная.
В то утро, почему-то перекрыли главный проход, с нашей стороны и вся, местная, братия столпилась у наших дверей, что бы через душ, проскочить, к своим клеткам. Народ прибывал и, вскоре, образовалось столпотворение. Начали раздаваться недовольные голоса и предложения, надавить на дверь, может, поддастся.
И вот, наконец, появилась виновница происшествия. Это была молодая девушка, недавно принятая, на работу и, ещё, плохо усвоившая распорядок.
Как известно, шахтёрский труд, почётная, но очень грязная работа. Поэтому, мужики, полностью, раздеваются, в чистой раздевалке и, голышом, идут, в грязную, к своим клеткам. Там облачаются в пропитанную угольной пылью робу и, вперёд, в шахту.
Девушка начала пробиваться через стену голых спин. Где с извинениями, а где и локтями, проложила себе дорогу, к двери. Тут, под недовольный гул, выяснилось, что забыла, впопыхах, ключи. Прорываться назад, она не решилась, позвала Катю, которая и принесла ключи. Женщина, средних лет, не стала пробиваться, к сотруднице, а просто передала ключи. Они, пару раз, шлёпались на кафель, но всё же добрались до ключницы. От волнения та, долго, не могла попасть в скважину, потом ещё и сам замок заедал. Наконец, дверь распахнулась и толпа ринулась в проход. Уборщица хотела выйти, но мужички, пошли потоком и, ей, пришлось ждать, прижавшись к стенке. Получился, своеобразный, парад голых мужиков. Когда поток иссяк, она с, чудоковатым, выражением лица, прикрыла дверь и щёлкнула замком. Пришлось припоздавшим товарищам, напомнить молодушке, что дверь должна быть открыта, ещё часика два.
– Совсем, с вами, задурилась – качала головой служительница швабры и веника, щёлкая ключом, в замке.
Бывают и случаи более масштабной неразберихи. Если кто не знает, то на шахтах работают и женщины. Но тех, которые, спускаются в шахту не так много. Это маркшейдеры и врачи, для оказания помощи или проверки участков соответствию медицинским нормам.
Как-то в женском душе, проводились аварийные работы, а женщинам выделили одну из мужских душевых. Пришлось женщинам, немного, походить на мужскую половину. Им даже проход выделили отдельный. Но, всё равно, кое где, они, пересекались с мужиками. Но, такое, иногда, случалось, в работе быткомбината и поэтому, не вызывало нареканий, ни с какой стороны.
В тот день, все были предупреждены, что четвёртая, сразу у прохода, душевая, отдана женщинам. Сегодня их было мало. Несколько маркшейдерш и врачиха, сопровождавшая шахтёра, получившего травму. Но не все мужики были в курсе дела и с разгону заскакивали в душ. Надо сказать, что шахтёрские мадонны, это не изнеженные офисные Барби, а уверенные в себе и рассудительные женщины. Ни визгов, ни истеричных криков от них не услышишь. Просто, мужикам, указывали на дверь.
К нам, в душ, заскочил проходчик Федя. Он был возбуждёным и рассеянным. Никак не мог сосредоточиться.
– Забежал, по привычке и сразу под струю. Стою, отмокаю. Вдруг слышу, рядом – «Может спинку потрёшь, раз уже освоился?» Я глянул, а они все на меня смотрят, как бурами сверлят. Я, с перепугу, побежал к дальнему выходу, а там дверь закрыта. Давай, я, назад. Та, что постарше, пригнулась и спину, мне подставила, под смех других. Я рвонул, к выходу и услышал, голос одной из них, что, типа, девки идём, в салон, красоту наводить. Вон уже мужики, стороной обходят и убегают восвояси.
Тут уже мужики посмеялись.
Надо сказать, что случаи, совместного купания, в душе, в шахтёрских банях, имеют место. Уборщицы, окончив работу, не всегда идут, на женскую половину, а принимают душ, прямо в мужском отделении, которое, только что, убрали. Здесь и пересекаются с запоздавшими горняками. Правда, моются, в разных концах отделения, но в поле зрения друг друга.
Валентина Бушуева работает банщицей в мужском отделении 33 года
Будучи продавцом по профессии, по воле судьбы женщина пришла работать в банно-прачечный комбинат
Проработав в молодости непродолжительное время продавцом обуви и спортивной одежды, Валентина Бушуева вскоре вышла замуж, а потом и в декретный отпуск. После рождения сына ей потребовалось найти работу поблизости от дома и детского сада. Так она пришла в расположенную неподалеку баню №6, в народе прозванную «Гагаринской».
В былые времена все ныне существующие и уже прекратившие свою работу бани находились в одной системе банно-прачечного комбината города. Среди них известные всем костанайцам «Городская», «Самал», «Ленинградская», «Железнодорожная», «Гагаринская», «Пивзаводская» и другие бани.
Кстати, «Городская баня №1» – одна из старейших в Костанае. Ей больше ста лет, причем изначально это была купеческая конюшня.
– В свою первую рабочую смену я заступила 1 сентября 1987 года. Тогда были ночные и дневные смены. Сначала я работала в основном по ночам, мы проводили уборку и дезинфекцию банных помещений, наводили порядок одним словом. Потом началась перестройка, штат работников стали сокращать, и я перешла в дневную смену в женское отделение. Работа была такой же, только нужно было еще встречать посетительниц, показывать им шкафчики, выдавать тазики. Вскоре нас начали регулярно переводить работать с одной смены на другую. Руководство делало это, чтобы мы не засиживались, нужна была постоянная смена обстановки, – рассказывает женщина.
Наверняка многие мужчины, посещая общественные бани, обратили внимание на то, что почти везде администраторы женщины. Отсюда и резонный вопрос, почему представительницы слабого пола без комплексов и стеснения по-хозяйски держат порядок в бане среди десятков обнаженных мужчин, неужели сильному полу эта работа не по плечу? Наша собеседница внесла определенную ясность в этот пикантный вопрос.
– В 90-е годы все бани стали переходить в частные руки. Поработав несколько лет в «Ленинградской» бане, в 2006 году я пришла работать в «Городскую». Причем пришлось работать в мужском отделении. Не сказать, что мне было неловко, или я смущалась, я делала свою работу так же, как и в женском отделении. Мужчины или женщины без разницы, для меня это обычные посетители, так же, как и врачу не важно, кого осматривать, – женщину или мужчину, это его работа. В принципе, я думаю, что мужчины редко работают банщиками, потому что это малооплачиваемый для них труд, да и отношение к банщикам сильного пола зачастую не такое, как к женщинам. Если женщине удается держать дисциплину, то мужчине-банщику сложнее в этом плане, так как его могут игнорировать или даже нагрубить, – отметила банщица.
Валентину Бушуеву знают многие костанайцы. Некоторые из них приходили в баню еще детьми, а теперь приходят уже со своими сыновьями. Для многих посетителей женщина стала, не только банщицей, но и хорошим собеседником и даже психологом.
– За годы работы множество посетителей вышло при мне на пенсию. Раньше было много ветеранов ВОВ, мы помогали им одеваться, обуваться. Для нас было большой честью ухаживать за ними. К сожалению, сейчас их почти не осталось, – отмечает Валентина Бушуева.
Со слов женщины, культура посещения бани у костанайцев своеобразная: кто-то приходит просто искупаться, кто-то – поговорить со старыми друзьями, кто-то попариться и попить пива. При этом случаев приставания со стороны купальщиков наша героиня не припомнит, мужчины всегда соблюдают субординацию и относятся с уважением ко всем женщинам из рабочего персонала.
Об отданных годах одной работе женщина не жалеет, даже несмотря на маленькую зарплату, а она, действительно, минимальная – всего 42500 тенге. Уходить Валентина Бушуева не планирует, привыкла здесь, да и нелегко уже найти новую работу, ведь не то нынче время пошло…
Асхат НУРТАЗИН
Фото автора
Много сидишь в социальных сетях? Тогда читай полезные новости в группах «Наш Костанай» ВКонтакте, в Одноклассниках, Фейсбуке и Инстаграме. Сообщить нам новость можно по номеру 8-776-000-66-77
В мужской бане уборщица женщина фото
Я хорошо помню «банный дух», влажный, тёплый, с запахом берёзовых веников, распаренных лежанок и хлорки. Помню раскрасневшиеся благостные лица выходящих из бани.
В мои обязанности входил полив цветов на подоконнике в холле и проверка шкафчиков после того, как баня закрывалась. В шкафчиках довольно часто обнаруживались забытые расчёски, заколки, мочалки, предметы одежды, часы или серьги. Бабушка всё аккуратно складывала в коробку и запирала её у себя в каптёрке. Почти всегда кто-то приходил за часами, серьгами или одеждой. А расчёсок и мочалок накопилось большое количество.
Часто в душевых оставляли маленькие обмылки и бутылки от шампуней. В бутылках на дне оставалось немного цветной жидкости. Нинка обычно сливала их по сортам. Сортов-то было не так много: «Яичный», «Крапивный», «Роза», «Яблоко» и детский «Кря-кря», который пах так сладко, что его хотелось выпить. Были ещё какие-то, но я уже не помню. Каждый месяц у Нинки набиралось по две-три полных бутылки шампуня.
Но самое яркое воспоминание о бане никак с самой баней не связано. Оно связано с Анжелкой, Нинкиной дочкой. Та была старше меня на два года и ходила в первый класс. И, наверное, Анжелка ни за что в жизни не стала бы со мной дружить. Но какой-то период мы почти каждый вечер по два часа проводили вместе, и надо было как-то общаться.
Однажды Анжелка принесла большой пакет, села за стойку билетёрши и достала из пакета альбом для рисования и набор из 36-ти фломастеров! Их было ровно тридцать шесть! Я самолично считала и пересчитывала их, аккуратно касаясь пальчиком каждого, хотя Анжелка шикала на меня:
— Не трогай! Потеряются! Не мешай!
Фломастеры были чешские, тоненькие, невероятных расцветок, с мягким нажимом и плавной густой линией. Они были аккуратно сложены по тонам в прозрачный чехол с кнопкой-застёжкой. Я о таком и мечтать не могла!
— Анжел, ну можно я попробую, ну пожалуйста? – заискивала я.
Но Анжелка надувала губки и говорила:
— Я ещё сама не нарисовалась. Я ещё не все цвета пробовала.
В тот вечер мне было позволено подавать ей фломастеры и открывать колпачки.
— Розовый! – говорила Анжелка. И я с восторгом выдёргивала фломастер из пачки, открывала колпачок и говорила:
— Есть розовый! – и чувствовала себя почти счастливой.
Я рыдала до самого дома. До сих пор не знаю, куда делся тот фломастер. Его не нашли ни тогда, ни потом. Я проплакала ещё пару часов в постели, пока не уснула от усталости.
А через несколько дней бабушка принесла откуда-то с барахолки новенький наборчик из 36-ти фломастеров. Наверное, это было очень дорого и очень непросто.
И мы вынули из него сиреневый фломастер и отнесли Анжелке. И Анжелкина мама сказала:
— Ааа! Принесли ворованное! А ведь как божились, что не брали! Ничего-ничего, бог всё видит!
Но бабушка ничего не стала объяснять, просто взяла меня за руку и увела.
А потом бабушка перестала быть банщицей, а у меня остался чудесный набор из тридцати пяти фломастеров. И ими рисовала вся наша улица, пока фломастеры совсем не исписались и не растерялись со временем.
11. Баня номер пять
С приходом зимы Митя осознал, насколько чудесно было лето. Особенно хорошо оно потому, что в летние месяцы можно не ходить в баню. По жаркой погоде Митя почти каждый день купался в детской ванне в саду, или в огороде столько, сколько его душеньке было угодно, однако пришла осень, на улице стало холодно, своей бани у них не было, в женское отделение общественной бани №5 его не пускали банщицы: «Взгляд у мальчика слишком серьёзный, не детский, значит, всё понимает».
В мужское отделение Мите ходить было не с кем, но делать нечего – надо, значит надо. Пожалуй, самое неприятное занятие – долгое стояние в густой очереди.
Банный день – это субботний вечер. После трудовой недели весь город идёт смывать с себя заводскую грязь, чтобы воскресный день встретить чистыми, а так как на весь город работают две бани, то в обеих после пяти часов начинается субботнее столпотворение.
Билеты покупаются заранее, через родных и знакомых, днём. Огромнейшее количество билетов стоимостью по пятнадцать копеек расходится по рукам и самой ценной информацией становится ответ на вопрос: «Какой сейчас номер идёт в мужском отделении, а какой в женском?». Перед раздевалками скапливается живая очередь в три слоя, похуже, чем в хлебный магазин с утра, перед завозом хлеба. Люди даже с работы прибегают узнать, какой идёт номер? Для этого не надо заходить в здание, протискиваться к концу очереди, можно спросить у любого человека на крыльце, или даже у гуляющего в небольшом парке, или перед пивной, называемой рюмочной, где тоже царит столпотворение.
Каждый вам точнейшим образом сообщит требуемую информацию, которая циркулирует в народных массах, как кислород в крови артерий здорового организма. Узнав номер и засекая время, работяга бежит домой за вещами и благоприобретённым билетом, прекрасно зная, что скорость движения номеров – приблизительно шестьдесят человек в час или один в минуту.
О, как Митя ненавидит ходить в баню номер пять субботним вечером! Душа его в преддверии мытарств начинает тихонько поскуливать:
– Мама, я ещё очень чистый. Посмотри, даже ноги чистые, – он предусмотрительно сняв носки демонстрирует пятки. – Можно я не пойду на этот раз в баню?
Мама даже не смотрит в его сторону, собирая вещи, укладывает в балетку чистую смену белья. Оба только что прибыли с работы из детского сада, уже девятый час вечера, а билетов у них нет. Конечно, баня работает до одиннадцати, однако касса закрывается гораздо раньше, потому надо спешить.
– Одевайся без разговоров, у нас мало времени.
Боже, как Мите не хочется стоять в живой, шевелящейся, такой медленной очереди, где, не смотря на запреты, ожидающие начинают дымить папиросами, от чего под высоким потолком образуется густое сизое облако, которое с течением времени опускается ниже и ниже, до самого кафельного пола. Дым дерёт митино горло при каждом вздохе.
– А давай нагреем в кастрюльке воды на печи и я сам вымоюсь в ванной?
– И так зимой дом насквозь промерзает! Слава богу, хоть белье теперь стираю на работе, не хватало ещё здесь мыться, сырость разводить. Одевайся, кому говорят!
Мама начинает сердиться. Понимая, что сопротивление бесполезно, Митя трагически умолкает.
Завидев огромные толпы людей на подходе к бане, она внутренне ужасается митиной несчастной судьбе, проникаясь к нему сочувствием:
– Если бы ты не так сильно вырос, взяла с собой в женское отделение, но как им объяснить, что тебе всего четыре года, банщицы даже метрикам не верят, говорят, чужие принесла. Другие матери водят с собой детей до самой школы, если на вид маленькие, хотя те-то уж точно давно всё понимают. Ничего, Митенька, погоди, не расстраивайся, может, удастся поручить тебя какому-нибудь знакомому.
Она надеется на это, но Митя знает, что он в качестве банной нагрузки никому не нужен.
На выходе из сквера в тон зелёному забору приютился зелёный деревянный винный ларек-рюмочная, водку здесь не продают, только вино, зато наливают его в любую тару, в том числе и казенные маленькие стаканчики по сто пятьдесят граммов. У дверей толпится очередь, даже плотнее, чем в бане и уж конечно более шумная. Меж выпившими часто возникают ссоры, нередко переходящие в драки.
Два инвалида без ног ползают вокруг толпы на своих тележках, на их руки надеты деревянные дощечки, чтобы легче отталкиваться от земли, снега и асфальта. Вышедший из ларька мужчина налил обоим в стаканы, которые они держат при себе, сказав: выпейте, братья фронтовики, за нашу победу!
Те молча опрокинули, ничего не ответив, принялись курсировать вокруг толпы далее. Тут много и других калек, кто без одной ноги, на костылях, кто без руки. Все в один голос говорят про войну и про какие-то ужасные бои на Первом Белорусском и Втором Украинском, будто это было совсем недавно, на той неделе, а то и вчера. У многих багровые лица с фиолетовыми синяками, засаленные волосы, грязная одежда. Не обращая внимания ни на что вокруг, они громко ругаются, крепко бьют себя в грудь, напившись совсем пьяными, валятся прямо на снег, ещё хуже разбивая себе лица и не могут встать.
Затаив дыхание, Митя с мамой скорым шагом мчатся мимо опасного ларька, над которым горит лампочка, освещая шевелящуюся толпу, зато на аллее перед баней людей прогуливается немного, возникает слабенькая надежда: может все помылись и ушли домой? Но внутри здания спрессована тьма-тьмущая народа, несмотря на поздний час и ужасающую влажную духоту. Касса прямо перед входом, возле неё пусто. Они купили на тридцать копеек два билета в разные отделения. Налево от кассы сидят женщины – там женское отделение, направо ларёк с газированной водой, парикмахерская и мужское отделение.
– Мама, купим газировки?
– После бани попьём. Сначала найдём за кем твоя очередь, пристрою тебя, к себе схожу, а ты не вздумай куда-нибудь убегать, понял? У кого сто пятый билет? – спрашивает мама громко у мужской очереди, в три слоя стоящей к двери с занавесками, за которой располагается мужская раздевалка. Она внимательно разглядывает сидящих на короткой скамейке, ступеньках лестницы, а так же стоящих рядом людей. Ищет хоть мало-мальски знакомое лицо.
Высоко вверху, за сизыми дымными облаками табачного дыма горит одинокая маленькая лампочка на сорок свечей, внизу полумрак, вследствие чего здесь случаются споры относительно блёкло отпечатанных на билетах номерах, которые, к тому же за часы ожидания быстро стираются от пребывания в натруженных руках. Знакомого нет, хуже того, на вопрос ей не отвечают. Никто не хочет оказаться знакомым, чтобы на него навешали ответственность за чужого ребенка, к ним поворачиваются затылками.
– Кто крайний? – переспрашивает мама иначе.
– Крайние на улице, – ответил кто-то невидимый из глубины толпы.
Все заняты разговорами, тусклый свет скудно освещает серые, крашенные в неопределённый цвет стены, воздух густо насыщен паром и едким дымом самосада. Жарко, сыро, потно. У самого входа в отделение организовалось сразу две очереди – тех, кто опоздал, запускают через пять человек, инвалидам положено без очереди, но их пропускают через одного, иначе основная очередь вообще не двинется с места. Инвалиды психуют, то и дело начинают размахивать костылями, требуя соблюдения их законных прав. Бесполезно проискав крайнего в помещении, мама оставляет Митю одного, выходит наружу спросить крайнего на крыльце.
Оттуда приводит человека с каким-то девяностым номером.
– Мне ещё час стоять, – возмущается он.
– Ничего, постоите здесь, – невозмутимо говорит мама, – вот, Митя, держись за этим дяденькой, встань возле него и никуда не отходи, я пойду свою очередь разыскивать.
Дяденька с неудовольствием смотрит на пристёгнутого к нему мальчика, теперь из-за чужого ребенка он вынужден пребывать в духоте, а не покуривать в сквере на свежем воздухе.
Митя с горечью размышляет, что в женском отделении порядка много больше. Там нет пьяных, нет инвалидов, нет толпы перед парикмахерской, зато возле стен стоят длинные скамьи, на которых сидят суровые старухи вроде Павловны и наблюдают за очередью во все глаза. Мама выделила ему три копейки на стакан газированной воды с лимонадом, но нет, он слишком боится потерять своего ближнего человека, чтобы сходить попить.
Среди множества незнакомых людей, снующих туда-сюда, Митя чувствует себя неуверенно, от живота к сердцу поднимается тоска, ему кажется, что он стоит здесь слишком долго.
– Тридцать шестой! – кричат, оглядываясь, у входа, – есть тридцать шестой? Нету!
– Тридцать седьмой идёт, тридцать восьмой готовится!
Готовится – значит входит за занавеску и стоит там, на пороге раздевалки, ждёт, кто будет уходить, тогда отдаёт банщице билет, идёт на его место занимать кабинку. Тот, кто готовится – счастливый человек. Впереди него никакой инвалид уже не влезет. Митя не понимает номеров, ему кажется, выкликают его, а может быть его очередь уже прошла? Конечно, у человека, стоящего рядом, очередь прежде, но не уснул ли он? А вдруг тоже – рассеянный с улицы Бассеяной?
Совершенно неожиданно, ничего ему не сказав, человек, за которым Мите поручено держаться, быстрым шагом скрылся в толпе за другими высокими взрослыми людьми. Пошёл попить? Или надоело стоять в бане, отправился подышать свежим воздухом? Здесь так душно. Почему ничего не сказал? Не предупредил? Рассердился на маму? Подхватив балетку с носками и рубашкой, которую до того крепко сжимал на полу меж ног, боясь воров, Митя устремился в погоню. Надо предупредить маму, что человек, за которым ему поручено держаться, ушёл. Или выйти посмотреть на крыльцо?
Нет – из помещения выходить запрещено категорически. Митя поискал своего крайнего человека у киоска с водой, заглянул в парикмахерскую, не найдя, направился к женскому отделению. Здесь тоже очень много народа. Митя не видит маму, доходит до самых дверей в раздевалку, тоже закрытую занавеской, старухи его останавливают:
– Ты куда?
– Мамку ищу.
– Жди. Помоется – выйдет.
Она уже моется? Митя перепугался окончательно, вернулся на прежнее место, которое оказалось занятым толстенным дядей, держащим в руках собственный эмалированный тазик и веник в сумке. В женском отделении тетки сплошь и рядом с собственными тазами, среди мужчин – это редчайшее исключение. Его крайнего как не было, так и нет. Что делать? Найдет ли он мать потом, когда она помоется? Тогда надо идти к женщинам, ждать там. А один разыщет дорогу домой? Неизвестно, на улице совсем темно, и фонари не горят – разбили хулиганы, мама ругалась, что из-за них луж под ногами не видно.
Пребывая в растерянности, желая поднять себе настроение, Митя снова направился к киоску, где отстояв маленькую очередь, приобрёл за три копейки стакан вкуснейшей газированной воды, отошёл в сторонку и начал пить.
– Вот ты где! – закричала разгневанно мама, появившись неведомо откуда, – почему с места ушёл, куда тебя поставили?
– Тот дяденька ушёл куда-то, я пошёл тебя искать.
– Господи, боже мой, что же это делается?
Громким недовольным голосом принялась искать обладателя билета крайнего перед Митей, и к своему удивлению нашла почти сразу, не в толкучке перед входом в раздевалку, а на сиденье рядом с парикмахерской. Им оказался седоватый старичок с бородкой, немного напоминавшую бородку Дмитрия Данилыча, и туго набитой вещами женской сумкой, которую он обнимал обеими руками. Значит, тоже воров боится. У него оказался сто четвёртый номер. Между ним и Митей всего один человек будет.
– Вы никуда не уйдёте?
– Что я, дурак, что ли? Столько ждал, а теперь уйти.
– Вы за моим мальчиком посмотрите? Таз ему поможете налить?
– Почему не посмотреть, коли убегать не будет? Только вот гоняться за ним, гражданочка, точно не буду.
– Ты, Митя, не отходи от дяденьки, стой с ним рядом. Он пойдет вставать в очередь, и ты за ним иди, вставай следом, меж вами всего один человек будет, а может и не придет ещё…
Ясно, она надеется, что не придёт.
Окошечко кассы закрылось, больше билетов не продают, однако народу во всевозможных очередях по-прежнему толпится неисчислимое множество. Митя меж ними теряется, будто в лесу. Очередь в женский зал движется гораздо быстрее. В мужском выпившие инвалиды подолгу моются. Мама мечется, бегая то к Мите, то обратно в свою очередь, чего-то боится. Сам Митя прошёл порог душевного онемения, ему сделалось все равно, что с ним будет дальше.
– Ну, всё, сейчас моя очередь заходит, ты, главное, не забудь, что идёшь за этим дедушкой, держись его, – говорит она напоследок.
– Мне ещё шестидесяти нет, – обиделся сто четвёртый, – какой я вам дедушка? Вот придумали. Я, мамаша, ещё семью содержу.
– Простите. За дяденькой. Держись за этим дяденькой. Я побежала.
Мать торопливо ушла. Митя стоит за дяденькой в очереди. Вот, наконец, они подошли к самой двери.
– Сто третий пошёл, сто четвёртый приготовиться.
Дед скрывается за сырой на ощупь занавеской. Митя остается один во главе взрослой очереди. Появляется инвалид, становится перед ним, потом прибегает откуда-то сто пятый очередник, тоже становится впереди. Когда Митю втолкнули в раздевалку, договорного деда, который мог бы налить ему тазик, оттуда и след простыл.
– Ты один? – спросила банщица в белом халате Митю строго.
– Один, – ответил Митя. – Мама в женской бане моется.
– А сокровище на мою голову оставила. Что они там, с ума посходили все? – Банщица взяла талончик, надела на длинную спицу, торчащую из деревяшки. – Вон видишь, человек одевается? Иди к нему, встань рядом и жди, когда оденется, потом в кабинку разденься, вихотку с мылом возьми, не забудь, и меня позовёшь, я кабинку закрою. Не вздумай открытой оставить да уйти мыться, сейчас целая свора воровская в помывочную ушла, эти без ничего оставят, глазом не успеешь моргнуть.
Раздевшись и сложив вещи от шапки до пимов с калошами в кабинку, поставив туда свой чемоданчик-балетку, Митя позвал банщицу, которая сунула длинный незатейливый крючок в дырку дверцы, закрыла изнутри кабинку, сказав ему: «Твой номер тридцать седьмой, не забудь». На огромной стене раздевалки висят веники для продажи желающим, и ещё костыли. Веник Мите не нужен, он в парилку не пойдёт. Ему бы в банный зал дверь открыть. Но дверь не открывается, разбухла от влаги. Он решает ждать, когда кто-нибудь пойдёт. И точно, вдруг дверь распахнулась сама собой, вместе с клубами пара вылетел красный, горячий, мокрый человек, весь в берёзовых листах. Митя проскочил мимо него в зал и дверь за ним громко захлопнулась.
Он очутился в туманном жаре, от которого тело сразу начало чесаться. Помывочный зал огромен, потолки здесь высоченные, повсюду клубится пар от кипятка, которым посетители заваривают свежие веники или споласкивают лавки от заразы перед тем, как сесть мыться. Лавок очень много, ряды теряются в пару, как в тумане, на каждой два места, но свободных нет, несмотря на то, что они кажутся незанятыми. Вот на одном месте моется человек, а на другом лежит вихотка с мылом, значит, кто-то ушёл париться. Митя помыкался около, отправился искать дальше.
Какие только уродства и инвалидности не открываются в мойке: багровые культи – остатки ног и рук, страшные ожоги, порезы, татуировки, но самые тяжёлые увечья человеческим телам наносит старость. В центре зала расположен огромный столб. На все четыре его стороны сделаны краны с горячей и холодной водой. К ним стоят четыре очереди голых людей с пустыми тазами. Митя обошёл зал кругом вокруг столба и не нашёл для себя места. Один раз он увидел, как человек вылил разом на голову полный таз воды, будто заканчивая мытьё, Митя заспешил к нему, но тот опять встал в очередь к кранам.
На подоконниках огромных закрашенных белой краской окон стояли пачки новеньких блестящих тазов, если бы достать их, то можно было помыться, ставя таз непосредственно на пол, однако достать эти тазы не в состоянии не только Митя, но и любой взрослый мужчина, ибо подоконники располагались слишком высоко. Тазы эти запасные. Обойдя зал по кругу два раза, сильно исчесавшись от мокрого жара, Митя обнаружил, что один старик со шрамами во всю спину явно заканчивает мытье, он больше не мылит вихотку, напротив, набрав полный таз чистой горячей воды, аккуратно её прополаскивает, заботливо складывает в мешочек, а мыло в мыльницу. Обрадовавшись, Митя подбежал и встал рядом.
– Занято, поца, ищи себе другое место, – сказал высокий парень, возникший рядом, блеснув передними золотыми зубами, и больно шлёпнул его по мягкому месту жестокой рукой, разрисованной синей расплывшейся татуировкой.
Почувствовав опасность, Митя резво отскочил, поспешил укрыться в парном облаке за чужими мыльными телами людей, которым до него нет никакого дела. Наверное, он не сможет найти себе места на лавочке с тазиком. Не вернуться ли в раздевалку, пока не поздно? Там вытереться полотенцем, он и без тазика с водой стал весь мокрый, натянуть на себя чистое бельё, а маме сказать, что помылся?
Походив туда-сюда, постояв возле кранов, из которых во все стороны летят страшно горячие или холодные брызги, когда бешеная струя под напором ударяет в пустой таз, понял окончательно: нет, не хватает ему пока роста дотянуться до крана. А если дотянется, наверняка обварится, вон даже дядьки боязливо отскакивают, сшибая друг друга, когда неисправный кран, закрытый вроде бы, вдруг проворачивается и снова хлещет на всю силу. Он не сумеет смешать в тазу воды нормальной температуры. Ему не хватит сил поднять его и донести до места.
Хорошо бы поскорее вырасти, тогда многое станет по силам. Чего, впрочем, он совсем бы уж не хотел, так стать вон тем стариком, что выполз на карачках из парилки. Если мама думает, что всё за него будет делать сосед-очередник под номером сто четыре, она глубоко заблуждается. Где он, тот сосед? Покажите мне его. В голом виде, что сто четвёртый, что сто пятый, все на один зад.
У Мити горит лицо, нечем дышать, и не остаётся сил терпеть чесоточную жару. Нет, довольно, хватит, он ничего не может и не умеет, поэтому возвращается в раздевалку. План срочного возвращения не так уж плох, возможно, мама ничего и не заметит, если волосы будут достаточно мокрыми. А они теперь очень мокрые и горячие. Митя хотел открыть дверь, чтобы вернуться в раздевалку, и опять не смог. «Сейчас, малец, погоди», – крикнул ему здоровенный пузатый дядька, обрушив на себя сверху холодный водопад, крякнул, перевернул таз дном вверх на крайнюю к двери скамейку, двинулся к выходу с вещами, рванул дверь и оглянулся на Митю.
Однако тот кинул вихотку с мылом на освободившееся место, схватил таз и, донельзя счастливый, поволок его к кранам. Когда подошла очередь, попросил стоявшего за ним человеку налить половинку таза не очень горячей водички. Человек налил и даже отнёс к скамейки, увидел, что рядом моется однорукий мужик, сказал: «Ничего, малый, скоро подрастёшь и отцу будешь воду таскать». Митя понял, что ему очень повезло с местом. Однорукого принимают за его отца. Только что он мечтал помыться в одном тазике и убежать в раздевалку, однако теперь можно не спешить. Вода оказалась очень приятная, не горячая – не холодная, умыл лицо, жара стала терпимей.
Мать говорит, что главное в бане – хорошо промыть голову, а у тех, кто голову не моет, заводятся вши. Митя честно намылил волосы, окунул голову в таз, поплюхался в нём, кажется всё в порядке, он даже ощутил гордость за себя – ему удалось помыть голову и не нахлебаться воды, что иногда случалось даже в присутствии матери! Открыл глаза, но страшная резь заставила тотчас их закрыть, плескаться мыльной водой себе в лицо, затем бежать к кранам, на ощупь выхватывать пригоршню холодной воды, плескать на глаза. Ещё и ещё.
– Эй, какого чёрта ты моешься из моего таза, а ну, пошёл отсюда!
– Не шуми, видишь ему мыло в глаза попало. Эй, неси свой таз, я тебе налью чистой воды.
Слава богу, добрый человек налил Мите полный таз чистейшей воды и донёс до лавки. Митя кинулся умываться.
Однорукий попросил потереть ему спину. Митя потёр. Тот приговаривал: «Крепче, крепче», Митя старался изо всех сил. Он заметил золотозубых урок в татуировках, когда те гурьбой выходили из парилки, матерясь и толкаясь. Но в это время уже однорукий, в свою очередь, тёр Мите спину. Глядя на них ни у кого не возникало сомнения в том, что здесь моется семья: отец с сыном. Обвыкшись, Митя несколько раз отправлялся за водой: из одного таза помыл голову, из другого всё тело с мылом, потом еще, и наконец, когда ему принесли четвёртый таз с прохладной водой, набулькался в своё удовольствие, после вылил, что осталось себе на пузо, с грохотом перевернул таз и пристроился к выходящим в раздевалку, где попросил банщицу открыть ему кабинку.
– Тебя Митя зовут? – спросила банщица открывая.
– Да, – удивился Митя, посмотрел на кабинку и ещё более удивился, ибо вещи в кабинке оказались чужими.
– Мать тебя спрашивала. Что, не твоя кабинка?
– Нет.
– А какой твой номер?
– Не знаю, я ещё в школу не хожу.
Банщица стала открывать одну за другой кабинки, пока не обнаружили в одной Митино пальто, валенки и балетку. На входе очереди уже не оказалось, здесь его ждала мама: «С лёгким паром, Митя!». В большом зале пустынно, только бегают туда-сюда банщицы в белых халатах, прибираются в отдельных номерах. Слава богу, киоск газированной воды ещё работает!
– Все вещи собрал?
– Конечно.
Он чувствовал себя настоящим героем. С большой радости от удачного предприятия, они выпили по стакану шипучей газированной воды.
На улице сделалось светло от свежевыпавшего снега. «Как легко после бани, будто сто пудов с плеч», – сказала мама радостно, Митя кивнул утвердительно. Однако самое замечательное, по его мнению, заключалось конечно же в том, что сегодняшнее приключение осталось позади, и до следующей субботы можно не поминать весь этот выпавший на его долю тихий ужас, называвшийся очень просто: баня номер пять.