берлин техно и падение стены pdf
«Лето любви»: Как техно объединило всех в Берлине
В России появилось новое независимое издательство «Шум». Оно будет заниматься книгами о музыке через призму историй о людях и технологиях. Первым изданием стало «Der Klang Der Familie. Берлин, техно и падение Стены» Свена фон Тюллена и Феликса Денка. Книга с помощью записанных интервью со свидетелями событий рассказывает о том, как в конце прошлого века Германию захватила волна рейвов, которым не было равных.
С разрешения издательства Enter публикует отрывок из главы «Лето любви». В нем издатель techno-журнала Frontpage, бизнес-менеджер Tresor, сооснователь E-Werk, продюсеры, промоутеры и артисты вспоминают, как прошла большая вечеринка Love Parade в 1991 году. Книгу можно купить на сайте или на грядущем Зимнем книжном фестивале.
Юрген Лаарманн: Окончив школу, я уехал во Франкфурт учиться бизнес-администрированию. Но мне быстро стало скучно, поэтому мы сделали свое агентство и назвали его LAW, Laarmann and Weil. Среди наших клиентов был клуб Omen, который недавно открылся, а также DOM и Technoclub Frankfurt, которым с 1983 года рулил диджей Talla 2XLC. У Таллы также были первые техно-лейблы, которые здорово были ориентированы на EBM. Для него мы делали дизайн обложек. У Таллы был еще партнер Алекс Азари, и он запустил первую дистрибуцию техно-пластинок. Frontpage возник из этого сотрудничества в 1989 году в качестве рекламного носителя Technoclub Frankfurt. В самом начале это был 16-страничный журнал с четырьмя рекламными полосами. Я был кем-то вроде руководителя этого проекта. Плюс я с 1986 года писал в журнал Spex — я был первым, кто проявил интерес к электронной музыке. У меня в этом журнале была своя колонка примерно на четверть полосы. Но электронная музыка не была любимым детищем в Spex, поэтому я постепенно всю свою редакторскую деятельность переключил на Frontpage. В 1989 году я переехал в Берлин. Хотел научиться чему-то настоящему, поэтому поступил в Университет искусств на программу «Коммуникации в социальной и экономической сфере». Я получил тонну зачетов в первом семестре, а потом техно увлекло меня еще сильнее.
Мейк Ван Дейк: В какой-то момент в Ufo появился здоровенный парень со спутанными волосами, в длинном черном пальто и сказал что-то вроде: «Я из Франкфурта и хочу посмотреть, чем вы тут в Берлине занимаетесь. Это все лабуда, конечно. Но из этого можно что-то сделать». Лаарманн тут же проанализировал, что и как мы могли улучшить.
Юрген Лаарманн: Ufo был просто дырой в подвале. Я туда зашел на одну из вечеринок Cyberspace, когда уже вторая инкарнация этого заведения доживала последние дни. По правде сказать, там вообще мало что происходило. Я был слеплен ночной жизнью Франкфурта. Тогда франкфуртцы вообще не обращали внимания на берлинцев. Они для них были лоботрясами. Берлин считался рок-н-ролльным городом с имиджем Бликсы Баргельда. У дискотек, таких как Omen или Dorian Gray (во Франкфурте), были совершенно иные стандарты, отличные от берлинских. Да даже звуковые системы были лучше. У Франкфурта была куда более долгая танцевальная традиция, и этот город себя считал столицей продюсеров. Там же работали такие дистрибьюторы, как Discomania и AMV, а также Technoclub и лейблы вроде PCP и Zyx. Кучка весьма буржуазных людей, которая вытворяла со звуком довольно дикие вещи, но при этом вообще не бывшая субкультурной.
Штефан Шванке: Юргена я знал еще с 80-х. Он писал для Spex, писал для New Life, независимого журнала из Швейцарии. Наши пути всякий раз пересекались на фестивалях или в Dorian Gray. Я делал фэнзины с двенадцати лет и ходил на концерты по пять раз на неделе. И везде встречал одних и тех же людей. На самом деле Frontpage тоже был фэнзином. Я был одним из первых, кто регулярно сидел с Юргеном в офисе. По сути, я на себя взял организационные вопросы. В какой-то момент фактически стал офис-менеджером. Хорошая штука с Frontpage заключалась в том, что люди, которые там работали, своим основным занятием считали тусовки. Таким образом, они были к нам ближе, чем журналы Groove или Spex. А Spex меня вообще бесил тогда — там очень академичные тексты публиковались. Невероятно длинные рецензии, но под их конец я даже не понимал, как звучит описываемая пластинка.
Юрген Лаарманн: Первый офис Frontpage в Берлине был в Нойкельне (в Западном Берлине), в моей квартире-студии. Я был кем-то вроде управляющего редактора. Армин Йохнерт был главным редактором и отправлял мне по факсу статьи
из Франкфурта. Я их перепечатывал, сглаживал и потом относил графическому дизайнеру.
Мейк Ван Дейк: Какое-то время я писал тексты для Frontpage и помогал с выпуском. Это всегда делалось за одну долгую ночь. У Лаарманна был знакомый в какой-то фотостудии, и там стояли новейшие «маки». Ночью, когда там никого не было, приходили с дискетой, на которой были все наши тексты, и вместе с этим парнем мы в QuarkXPress собирали эти 16 страниц до самого утра.
Юрген Лаарманн: В Берлине в 1990 году я внимательно следил за новым саундом, этим слиянием техно и хауса. Это оказалось еще круче, чем виделось из Франкфурта. Было куда более захватывающим. Об этом я начал писать все больше и больше. Предпочитавшие EBM франкфуртцы такому повороту событий были не очень рады, особенно люди из Technoclub, которые и оплачивали журнал.
TANITH: Поначалу я довольно хорошо ладил с Лаарманном. Я был знаком с франкфуртским менталитетом. В 1991 году я взял интервью у Underground Resistance для Frontpage — по факсу. И написал еще пару рецензий. В них я вступил в бой с Армином Йонертом. В Берлине и во Франкфурте техно воспринимали совершенно по-разному, даже если оно вышло из одной первобытной грязи. Йонерт всегда хвалил мачистские марши Front 242 или то, что выходило на Suck Me Plasma у Таллы. Я же
предпочитал Underground Resistance и R&S Records.
Юрген Лаарманн: По сравнению с тем, что звучало в Берлине, саунд Таллы казался несколько устаревшим. В то время Свен Фэт играл музыку типа «Риты Мицуко». На новое техно он перешел только в 1991 году, уже после Love Parade.
Кати Швинд: С Юргеном я познакомилась через Армина Йонерта. Когда он приехал в Берлин, я брала его с собой несколько раз. Очень быстро он стал весьма занятым человеком.
DR. MOTTE: После Love Parade 1990 года мы осознали, насколько возросла нагрузка. Дизайн, организация. Мы задавали себе вопрос, кто мог бы взять на себя отношения с прессой, и на ум пришло имя Юргена Лаарманна. Это была не моя идея. Мы спросили себя: так, кто может взять на себя проектирование мероприятий? Ральф Регитц. У было уже было много опыта. Все тогда согласились, что это был единственно верный выбор.
Юрген Лаарманн: Мотте убедил меня продвигать Love Parade в масштабах страны. Мы с Ральфом Регитцем приняли участие в 1991 году. До этого команда состояла из Сандры Молцан, Кати Швинд, Мотте и Хельге Биркельбах, на место которой я и пришел. Регитц отвечал за организацию связанных с парадом мероприятий, вечеринок, на которых можно было заработать. Даже тогда уже была проблема, что Парад денег не приносил.
Кати Швинд: Когда Лаарманн стал частью команды, он тут же сказал, что нам нужно зарегистрировать все права на название. Он меня довольно быстро стал бесить. А ведь я была одним из тех, кто его привел сюда. Довольно необдуманно получилось. Он всегда колебался между гениальностью и безумием. Он был чрезвычайно красноречивым и утонченным, но при этом был сосредоточен на деньгах. Ральф Регитц был абсолютным визионером, у которого вечно были какие-то дорогущие идеи, которые он непременно хотел воплотить в жизнь. Плюс к этому он был холериком и иногда бесстыдно заявлял о каких-то идеях и вещах, о которых сам где-то услышал. Сандра отвечала за финансы. А Мотте был духовным отцом — со всеми вытекающими последствиями. Организация явно не была его коньком.
Юрген Лаарманн: Мотте не очень уживался с Регитцем. А я хорошо ладил с Кати и Сандрой, ну, секунды так три. Мы устраивали вечеринки вместе с Иэном Лавдэем на третий уикенд Tresor — Sexy Technology Council. И вот там-то мы все трое капитально разосрались. В общем-то из-за всего — кто отвечает за промоушен, как должна проходить ночь, кто может бесплатно пить в баре и так далее. Ссора разгорелось заново в преддверии Love Parade 1991 года, когда зашла речь о том, какие диджеи могут играть, а какие нет. Дело было не только в эстетике, но еще и в бизнес-решениях — кто сколько вкладывает и так далее.
WESTBAM: Юрген всегда любил рискнуть.
Юрген Лаарманн: Поначалу все происходило в офисах EFA и Frontpage. Мотте там то появлялся, то нет. Но все были счастливы, когда его там не было. Если его что-то не устраивало, а он был очень кипучий, — то через минуту ему уже не хотелось иметь с этим никакого дела. Он все же был крестным отцом и создателем. Его работа состояла в том, чтобы регистрировать демонстрацию. И именно ему предстояло со всем разбираться, если бы что-то случилось.
Кати Швинд: Вернер Шредель из EFA нанял меня в 1990 году, чтобы я создала отдел по танцевальной музыке. Никто из его людей вообще не понимал, что это за музыка и поэтому не мог ее продавать. Вернер организовывал концерты Dead Kennedys в начале 1980-х, был в панк-роке, когда он еще только зарождался. Но он понимал потенциал хауса и техно. По правде говоря, он никогда не был частью этой сцены, но поддерживал ее — например, вложился в Ufo. Поэтому я составила рассылку, куда включила людей, которым нравилась эта музыка. Подумала даже, что можно как-то задействовать Love Parade, но Вернеру это не очень понравилось. Но это могло бы послужить серьезным продвижением для его бизнеса. Отдел танцевальной музыки EFA организует Love Parade? Вряд ли что-то могло быть лучше. Но он этого так и не понял. Вместо поддержки он изводил меня за то, что я занималась промоушеном парада из его офиса. Иногда мне приходилось прятаться в углу, чтобы сделать несколько секретных звонков.
DR. MOTTE: Позднее многие называли Love Parade 1991 года самым важным из всех. А я ничего такого не помню, потому что был дико занят. Я тогда плотно контактировал с полицией, чтобы она была в курсе. Прежде всего нам нужно было все подготовить. Платформы должны были быть припаркованы в переулках. Как организаторы, мы отвечали за то, чтобы они были безопасными. Я был тем, кто возглавлял демонстрацию, а это именно то, что и должен делать ее лидер.
Кати Швинд: Впервые на Love Parade прибыли представители локальных маленьких сцен со всей Германии. Гамбург, Франкфурт, Мюнхен, Кельн. Будто собрание племен.
Юрген Лаарманн: Мы это устроили через Frontpage и мои контакты во Франкфурте. У франкфуртцев была своя платформа и у кельнцев тоже. Взлет идеи можно было увидеть своими глазами. Пять тысяч человек — это здоровенная толпа.
Кати Швинд: Мы встретились с распорядителями в полдень около Metropol. Но первая вечеринка прошла уже в пятницу, так что не все из них были достаточно трезвы для, чтобы напялить свои распорядительские повязки. Подготовка платформ происходила на Байройтер-штрассе. Чтобы организовать участие своей платформы, вам просто нужно было сделать ее и дать нам об этом знать. Никаких одобрений со стороны TÜV (организация по техническому надзору) или чего-то в этом роде получать было не нужно. Никаких ограничений тоже не было. Это была чистой воды анархия. После первых трех улиц распорядители, которые должны были идти рядом и следить за тем, чтобы ничего не случилось, решили, что куда лучше будет ехать на платформе. И Мотте, который должен был следить за происходящим, возглавил всю процессию. Были и проблемы с полицией. Было такое ощущение, что все, кроме меня и Сандры, ринулись угорать в этой удивительно безалаберной обстановке. И добиться чего-то от кого-то было просто невозможно.
DR. MOTTE: Атмосфера была нереальной. Наш звук грохотал в ущелье города. Бас, отраженный стенами зданий и оконными стеклами, возвращался на улицу. Мы купались в звуке. Идеальный парад.
Кати Швинд: Я сбилась с ног, пытаясь все контролировать. В голове крутилась только одна мысль: «Господи, пусть только все пройдет нормально». Конечно же, полиция на тебя начинала наседать, если понимала, что ты еще в здравом уме. Потом возник вопрос, а как нам повернуть всю процессию. На полпути нужно было сделать так, чтобы тысячи танцующих людей поменяли направление. То есть ими буквально нужно было управлять. К счастью, это не оказалось большой проблемой. Каким-то образом людская масса текла в правильном направлении.
WESTBAM: Тогда лейблы и клубы организовали свои платформы впервые. У нас была самая яркая платформа, за которой шло очень много людей, плюс все вокруг ворчали, что наша платформа была самой большой и самой громкой. Правда состоит в том, что 70 процентов того Love Parade происходило вокруг нашей платформы — на параде, который моментом зарождения сцены считали те же люди, которые позже отреклись от нас.
WOLLE XDP: На моей платформе стоял единственный басовый динамик без стереосистемы. В конце концов, музыки было более чем достаточно, и я не мог себе позволить арендовать грузовик, в который бы поместилась вся звуковая система Tekknozid. Поэтому я просто взял низкочастотный динамик. Мейк ван Дейк сэмплировал басовую партию из «LFO» и все. Когда мы врубили громкость, то задрожали стекла в магазине напротив. На самом деле получилось глупо, поскольку звукорежиссер неправильно рассчитал значения тока, поэтому предохранитель перегорел из-за того, что генератор был слишком слабым.
DISKO: Платформа Tresor была лучше всех. Они взяли 7,5-тонный тягач и разукрасили его от и до. Внутри был танцпол, дым-машина, стробоскоп и звуковая система. А снаружи красовался знак «чтобы выйти, нужно войти».
Регина Бэр: У нас была собственная платформа и звук из Tresor. Фелзен, наш вышибала, должен был быть смотрителем, но для этого ему пришлось бы надеть униформу. Он отказался, поскольку ничего такого надевать не хотел.
Арне Грам: Это был первый год, когда весь Кудамм превратился в сплошной рейв. Музыка была фантастическая. Остановка на Виттенбергплац по пути назад вызывала толкучку. Рейвующая толпа. Беснующаяся под эти звуки. Музыка была подходящей. И да, все было очень индивидуально. Каждый старался выделиться. Каждая платформа вносила свой вклад.
Мейк Ван Дейк: Впервые можно было сказать, что все это еще как вырастет. Что повсюду были люди, слушающие эту музыку. И на Кудамме все еще витал дух анархизма. Можно было быть максимально громким, потому что стены отражали звук. И потом были эти трейлеры и контейнеры, на которые забирались люди и танцевали.
Арне Грам: Мы вторглись на Кудамм и видели лишь улыбающиеся, иногда чуть обеспокоенные, раздраженные или удивленные лица. Но многие из зевак присоединились к нашим танцам.
Мейк Ван Дейк: Даже полиция пританцовывала. В панке такое себе нельзя было представить. Там они были легавыми свиньями, приспешниками того самого сраного государства, которое надлежало ненавидеть. А тут они присоединились к нашей вечеринке. Это было открытое приглашение. Если ты оказался там, значит, ты уже участник. Ощущение было таким: никто нас оставить не сможет, нас становится только больше.
Арне Грам: Я всегда старался убедить важных для меня людей, что 80-е годы уже прошли и что техно — это что-то новое. В нем был невероятный дух пробуждения, и я хотел, чтобы частью этого движения стало еще больше людей.
Мейк Ван Дейк: Я хотел увлечь вообще всех. Когда я увидел бегающих в камуфляже людей, я им сразу сказал, что тоже хожу в Tresor. Я чувствовал с ними связь.
Энни Ллойд: Рейвера можно было определить с первого же взгляда. Это было очень смешно. Что-то подобное было и с панками. Неважно, как они были одеты. То, что перед тобой свой — определял сразу же. Было там что-то такое. Возможно, тут даже было это хиппозное «я вижу тебя и знаю, что между нами есть что-то общее».
Арне Грам: Ко мне как-то обратилась парочка израильтян, потому что я расхаживал в израильской армейской рубашке и камуфляжных штанах. Для них это было что-то милитаристское и фашистское. Но я им объяснил, что все как раз ровно наоборот, что в конечном счете речь идет о мире, удовольствии и блинчиках. Когда мы с ними распрощались, они явно отправились домой с чувством, что немецкой угрозы больше не существует и что фашизм уступил место какому-то невнятному анархизму, хи-хи. Они мне признались, что еще никогда не встречали столь добродушного немца.
Андреас Россманн: Нам теперь было абсолютно все равно, кто там что делает. Мы жили исключительно в нашем собственном мире. И вместе с этим у нас было отчетливое ощущение, что мы мир меняем, что техно меняет мир. Снова и снова ты видел, как это охватывает абсолютно обычных людей, как менялся менталитет, правила социальных взаимодействий. Все распространялось с какой-то невиданной легкостью. Каждого принимали таким, каким он был. Несмотря на то, что это звучит странно, там действительно было чувство семьи и это ощущение распространялось на всех.
Энни Ллойд: «Лето Любви 1991 года» — идеальное определение. Я никогда ничего подобного не испытывала. Точнее, что-то подобное было и раньше, но в 1991 году мы впервые обрели уверенность в себе, в том, что это что-то реальное. Мы чего-то достигли. Мы что-то двигаем. Даже объединение Востока и Запада — это происходило в андеграунде, в клубах. И больше нигде.
Как Берлин переживал падение стены: отрывок из книги «Der Klang der Familie»
9 ноября, в день 30-летия падения Берлинской стены, вышла «Der Klang der Familie» — книга о становлении техно-культуры в Берлине в 1980-90-х. Это первый проект недавно созданного издательства «Шум». BURO. публикует отрывок из оттуда, в котором музыканты, диджеи и другие представители техно-сообщества времени вспоминают, вероятно, самую важную ночь в истории Германии.
COSMIC BABY (настоящее имя Харальд Блюхель, р. 1963). Музыкант и продюсер. Проекты: Futurhythm и Veinmelter с Джонзоном, Energy 52 с Кидом Полом, Visions of Shiva с Полом ван Дайком. Сегодня работает композитором в театральной сфере.
МАРК РИДЕР (р. 1958). Родился в Манчестере, был берлинским представителем лейбла Factory Records, организовал нелегальный концерт Die Toten Hosen в Восточном Берлине в 1982 году, играл в группе Shark Vegas, основал транс-лейбл MFS, сыграл труп в фильме Йорга Буттгерайта «НЕКРомантик-2». Сегодня работает продюсером.
КАТИ ШВИНД (р. 1962). Организатор Love Parade, первая сотрудница отдела танцевальной музыки в EFA Distribution. Сегодня работает редактором на радио и управляющей района в Детмольде.
CLÉ (настоящее имя Клеменс Кальке, р. 1967). Диджей, резидент Planet и e-werk, позднее — участник проектов Märtini Brös и Artist Unknown. После недолгого перерыва вновь стал активен как диджей и продюсер, издаваясь, среди прочего, на берлинском лейбле Pokerflat Records.
WOLLE XDP (настоящее имя Волле Нойгебауэр, р. 1967). Чемпион по брейкдансу из Восточного Берлина, вдохновитель проекта Ecstasy Dance Project (XDP), организатор вечеринок Tekknozid и The Brain, позднее — диджей. Сегодня занимается исследованием баса в акустической компании Kirsch Audio и по-прежнему выступает как диджей.
DJ JAUCHE
(настоящее имя Оливер Марквардт, р. 1969). Диджей, резидент Walfisch и промоутер. Один из продюсеров последнего альбома группы D.A.F. Продолжает оставаться диджеем.
ДЖОННИ СТИЛЕР (р. 1965). Организатор вечеринок Tekknozid, нашёл место, в котором стал работать Tresor, является одним из соучредителей этого клуба. По сей день сохранил привер-женность клубной культуре.
УВЕ РЕЙНЕКЕ (р. 1958). Рейвер, второй сотрудник отдела танцевальной музыки в EFA Distribution. Сегодня работает организатором мероприятий.
Как для человека, который следит за политикой, 4 ноября 1989 года стало самым знаменательным днём в моей жизни. Это была суббота. Дождливая, холодная. С разлитым по городу невероятным чувством ожидания. Я стоял на Александерплац в огромной толпе людей. Никто не знал, что произойдёт. Сотни тысяч человек могли просто пойти к стене. Или к зданию Госсовета. И что могла бы сделать полиция? Всем было ясно, что этот день был особенным. Возможность взять историю в свои руки казалась настолько реальной, что её можно было потрогать.
В ночь на 8 ноября я отправился с друзьями в отпуск. Мы хотели поехать в Румынию через Польшу, Чехословакию и Венгрию. О том, что произошло, я узнал лишь десять дней спустя в венгерском отеле.
Я жила прямо на Шлезишес-Тор [в Западном Берлине] с Джонзоном и подругой. Прекрасно помню, как стояла на кухне и мыла посуду. В другой комнате работал телевизор и там шла новостная программа «Tagesthemen» («События дня»), (27) где Ханс Йоахим Фридрихс (ведущий новостей. — Прим. BURO.) вещал: «Вероятно, сегодня — самая важная ночь в истории Германии. Не следует произносить столь громкие слова, но. »
Я это по телевизору увидел. Там показывали пресс-конференцию с Вальтером Момпером, (бургомистр Берлина. — Прим. BURO.) на которой он встал и сказал, что ему нужно идти туда, где он должен быть. Именно тогда я понял, что происходит. В баре Kumpelnest на Потстдамерштрассе я встретился с двумя-тремя друзьями. И оттуда мы пошли прямиком к Бранденбургским воротам, а затем в Восточный Берлин через КПП на Инвалиденштрассе.
Мы сразу же поехали на Обербаумбрюке. Некоторые из нас засмущались, на что я им сказала: «И это мои братья и сестра с Востока?» У меня не было чувства, что нас с ними объединяет что-то большое и великое. Но я непременно хотела пересечь КПП на Обербаумбрюке. Я всегда об этом мечтала. Но пограничники меня не пропустили. Сказали, что можно только с Востока на Запад, но не наоборот.
Я сидел с Джонзоном и несколькими друзьями в Mitropa на Врангельштрассе. И тут кто-то заходит и говорит, что стена пробита. Сначала мы все подумали, что он не в себе. Но решили съездить и глянуть. Поехали на велосипедах в сторону КПП «Чарли». Это было недалеко. И по пути мы поняли, что действительно что-то произошло. В этой стороне, от SO36 до Кохштрассе, не было ни баров, ни магазинов. Вообще ничего не было. А тут вдруг кругом бегают люди, ездят машины. Добравшись до «Чарли», мы какое-то время смотрели, как люди с Запада приветствуют «трабби» (Сокращённо от Trabant, самого массового автомобиля в Восточной Германии. — Прим. автора), стуча по их крышам, и как все кругом веселятся. Мы в этом празднике не участвовали. А там было типа такого: «Ура! Мои братья и сёстры с Востока здесь!» Мы-то не были читателями Bild (Bild Zeitung — немецкий таблоид с ежедневным тиражом в 2 500 000 экземпляров (по состоянию на 2013 год). — Прим. автора). Да, было весело, но мы не понимали, что нам теперь со всем этим делать. Поэтому вернулись в Mitropa, чтобы переварить увиденное.
Я был в Лейпциге, боролся за социализм в иной форме. Тогда состоялся первый слёт Студенческого комитета (Студенческий комитет — представляет интересы студентов в университетах в большинстве федеральных земель Германии. — Прим. автора). И посреди заседания вдруг входит какой-то парень из Штази с телексом в руке и говорит, что Стена пробита. Особой сенсацией это не стало. Поначалу конференция и дальше шла своим чередом. Но мало-помалу все стали звонить домой.
Я танцевал в Café Nord на Шёнхаузер-аллее. Вошел парень, поднялся к диджею и что-то ему сказал. Диджей тут же выключил музыку и в микрофон сообщил, что стену пробили. Потом музыку включили снова, и всё перепуталось. Видимо, все начали переваривали услышанное. Я, например, продолжил танцевать. А мой друг, с которым мы были, поступил иначе. Он пришёл в страшное возбуждение и захотел тотчас же ехать к стене. И не унялся, пока не убедил меня отправиться на Борнхольмерштрассе.
Мы с девушкой пошли в Operncafé. А когда пришли туда, то человек на входе спросил у нас, почему мы ещё не на Западе. Сначала мы и не поняли, о чём он вообще. Мы были последними из могикан; 80 процентов наших друзей уже были на Западе. Все они уже так или иначе уехали из страны. Но этот человек на входе знать этого не мог. Поэтому мы пошли домой, включили телевизор и услышали новости.
Поток людей, которые хотели добраться до пунктов пересечения границы, по пути к Борнхольмерштрассе становился всё больше и больше. Тогда я впервые подумал: «Так, что-то и правда происходит». Когда добрались до КПП, то он был ещё закрыт. Чуть позднее границу всё-таки открыли, и случилась полная свалка. Несколько пожилых людей рядом с нами не решались перейти через границу и плакали. Они боялись, что их не пустят обратно. Для меня это не было проблемой. Я всё равно собирался сваливать. Я даже подумал: «Теперь всё будет по-другому. Теперь я могу делать всё, что захочу».
«Будто жили в тюрьме»: история строительства и падения Берлинской стены
30 лет назад произошло падение Берлинской стены, разделявшей город на протяжении 28 лет. Сейчас ее фрагменты служат мемориалом, напоминающим о периоде холодной войны. История строительства и исчезновения стены — в материале РБК.
Берлинская стена простояла с 13 августа 1961 года по 9 ноября 1989 года, а появилась практически за одну ночь.
Утром 13 августа 1961 года берлинцы увидели строительные работы в восточном секторе. Указание начать строительство отдал руководитель Восточной Германии Вальтер Ульбрихт по решению местного парламента. Сначала появилась колючая проволока, которую с 15 августа начали менять на бетонные и каменные заграждения
«Ни у кого на нашей улице не было телевизора, новости получали через людей, газеты и по телефону. Ночь, когда появилась стена (когда ее начали строить, во всяком случае), наша семья была дома. Мы услышали, как люди на улице кричат и плачут, все громче и громче. Мы пошли на улицу, чтобы увидеть эту ужасную панику и страх. Соседи говорили друг другу и нам, что у них есть родные в Восточном Берлине, они пытались связаться с ними, но не смогли, и что никто не знает, что происходит. Распространялись слухи. Кто-то думал, что их родственников убили или скоро убьют. Я никогда такого не видел, все плакали», — вспоминал появление стены Барб Дигнан, который в то время жил в городе Бад-Кройцнах
Сразу после разделения Берлина в 1948 году на зоны влияния стены не было, но была обозначенная линия раздела и 81 пропускной вход на улицах. Отсутствие четкой физической границы между зонами приводило к частым конфликтам и массовой утечке специалистов на Запад. За время, пока не было стены, из ГДР в ФРГ перебрались 2,5 млн человек
«Я чувствовала себя так, будто живу в тюрьме», — вспоминала жительница Восточного Берлина Лиза Штайнхойзер-Гляйнсер
Берлинская стена состояла в основном из стандартных блоков высотой 3,6 м и шириной 1,5 м. После разрушения около 40 тыс. блоков были использованы для различных строительных проектов в Германии, многие были проданы или подарены другим городам. Кусок берлинской стены есть и в Москве у Сахаровского центра
Последний руководитель ГДР Эгон Кренц тяжело пережил момент падения стены и воссоединения Германии. Он воспринимает это как предательство со стороны СССР. В 1997 его признали виновным в гибели людей, пытавшихся перейти через границу между Восточной и Западной частями города до падения стены, и приговорили к шести с половиной годам заключения, в тюрьме он провел четыре года
Прорыв через стену и ее разрушение произошли случайно. 9 ноября 1989 года в эфире телевидения ГДР показали ответы на вопросы члена политбюро Гюнтера Шабовски, который заявил, что упрощение режима пересечения начинается немедленно. Хотя планировалось, что он будет облегчен постепенно, а жителям востока все равно потребуется виза для пересечения границы. В тот же вечер тысячи людей начали подходить к границе, первым не выдержал наплыва людей офицер на КПП Борнхольмер-штрассе Харальд Йегар, давший команду пропустить толпу. Его примеру последовали и на других КПП
Во время падения стены СССР руководил Михаил Горбачев, ГДР Эгон Кренц, ФРГ — Гельмут Коль. «Когда 9 ноября рухнула Берлинская стена, это не стало для нас неожиданностью. Становилось все более очевидно, что воссоединение Германии не просто неизбежно, но что это вопрос ближайшей перспективы» — вспоминает Горбачев в недавно вышедшей книге «Что поставлено на карту: Будущее глобального мира»
Разрушение стены стало одним из этапов воссоединения Германии — ФРГ и ГДР формально объединились 3 октября 1990 года. Объединенный Берлин стал столицей страны, но парламент и правительство окончательно переехали в него из Бонна в 1999 году.
Жительница ГДР, нынешний канцлер Ангела Меркель описала, как могла бы сложиться ее жизнь, если бы Германия не воссоединилась: «Женщины выходили на пенсию в возрасте 60 лет, и уже пять лет назад я бы получила загранпаспорт и отправилась бы в путешествие по Америке Увидеть Скалистые горы, путешествовать на машине и сходить на концерт Брюса Спрингстина — вот о чем я мечтала».