что первично язык или мышление

18.08.202318.08.2023 admin 0 Comments

Что первично язык или мышление

Большинство исследователей полагают, что мышление может существовать только на базе языка и фактически отождествляют язык и мышление.

Еще древние греки использовали слово «logos» для обозначения слова, речи, разговорного языка и одновременно для обозначения разума, мысли. Разделять понятия языка и мысли они стали значительно позднее.

Другой немецкий лингвист Август Шлейхер считал, что мышление и язык столь же тождественны, как содержание и форма.

Филолог Макс Мюллер высказывал эту мысль в крайней форме: «Как мы знаем, что небо существует и что оно голубое? Знали бы мы небо, если бы не было для него названия?… Язык и мышление два названия одной и той же вещи».

Однако многие ученые придерживаются прямо противоположной точки зрения, считая, что мышление, особенно творческое мышление, вполне возможно без словесного выражения. Норберт Винер, Альберт Эйнштейн, Фрэнсис Гальтон и другие ученые признаются, что используют в процессе мышления не слова или математические знаки, а расплывчатые образы, используют игру ассоциаций и только затем воплощают результат в слова.

С другой стороны многим удается скрывать скудость своих мыслей за обилием слов.

«Бессодержательную речь всегда легко в слова облечь». (Гёте)

Таким образом, обе противоположные точки зрения имеют под собой достаточные основания. Истина, скорее всего, лежит посередине, т.е. в основном, мышление и словесный язык тесно связаны. Но в ряде случаев и в некоторых сферах мышление не нуждается в словах.

Речь и мозг

Органом мышления считается головной мозг. Поскольку мышление связано с языком, «география» мозга представляет немалый интерес для выяснения того, какие зоны отвечают за речь человека.

Функциональная асимметрия коры головного мозга

Левое и правое полушария головного мозга имеют различную специализацию, то есть разные функции, что можно определить как функциональную асимметрию коры головного мозга.

Повреждение левого полушария более серьезно и приводит к патологии, а при повреждении правого заметных отклонений меньше. Например, композитор М. Равель после аварии в 1937 году, когда его левое полушарие было повреждено, мог слушать музыку, но писать её уже не мог.

Следует отметить, что у женщин оба полушария менее разнятся, чем у мужчин. Заболевания левого полушария вызывают у них меньше нарушений.

Зоны левого полушария и афазия

Исследователи выяснили, что различные речевые способности человека связаны с определенными зонами коры головного мозга преимущественно левого полушария, поскольку поражения этих зон приводят к афазиям.

Гомункулюс

Зона Брока носит имя открывшего эту зону французского ученого XIX века, которого звали Поль Брока. Она расположена в заднем отделе нижней (третьей) лобной извилины. Эта зона управляет устной речью человека.

При афазии Брока имеют место затруднения в двигательных актах произнесения слов (моторная афазия), но понимание речи, чтение и письмо не нарушены. Больной осознает свой дефект.

Зона Вернике носит имя открывшего эту зону немецкого ученого XIX века, которого звали Карл Вернике. Она расположена в первой височной извилине. Эта зона управляет пониманием устной речи человека.

При афазии Вернике понимание речи сильно нарушено, звуки больной произносит нормально, речь беглая, но странная и бессмысленная; в ней много несуществующих слов. Грамматические формы сохранены, но чтение и письмо нарушены (аграфия и алексия). Обычно больной не осознает бессмысленности своей речи.

Теменно-затылочная зона отвечает за логико-грамматические связии грамматическую правильность предложения. При афазии вследствие поражения других зон больной одинаково воспринимает, например, слова точка и тучка.

Необходимо отметить, что зоны мозга и их функции не абсолютны. У некоторых людей могут быть вполне нормальные отклонения, а при болезнях и повреждениях иногда роли пораженных зон выполняют другие резервные зоны мозга.

Логика и язык

Существуют различные мнения о соотношении языковых (прежде всего грамматических) и логических категорий.

Древнегреческий философ Аристотель (IV век до н.э.) полагал, что в основе грамматики лежит логика. Недаром у древних греков слово logos означало одновременно слово, мышление, разум и речь.

Согласно грамматике Пор-Рояля суждение совпадает с предложением. Например, в основе предложения человек бежит лежит суждение:

Человек (предикат) есть (связка) бегущий (атрибут, т.е. предикат).

Следовательно, в языке все должно быть подчинено логике.

Остатки подобных взглядов сказываются и на современной грамматической терминологии многих западноевропейских языков (напр., для слов, обозначающих подлежащее и сказуемое, применяются логические термины субъект (анг. subject, нем. Subjekt, фр. sujet) и предикат (анг. predicate, нем. Prädikat, фр. prédicat).

Противоположная точка зрения о несовпадении языковых и логических категорий поддерживается почти всеми современными лингвистами. Еще Герман Штейнталь, немецкий лингвист XIX века, выразил это в крайней форме:

«Категории языка и логики несовместимы и так же мало могут соотноситься друг с другом, как понятия круга и красного».

Логические и грамматические категории не совпадают, так как:

Гипотеза лингвистической относительности

Согласно этой теории, люди, говорящие на разных языках, видят мир по-разному, следовательно, каждому языку соответствует своя логика мышления.

Если попробовать заменить слова языков знаками наподобие математических, то это будет просто сокращенный перевод, охватывающий только незначительную часть всего мыслимого.

В своих экспедициях по изучению индейских языков Уорф обратил внимание на языковые особенности индейцев племени хопи. В частности, если в европейских языках различаются форма и содержание (ведро воды, кусок мяса), то у хопи такого различия нет: в подобных случаях они используют только одно слово, где заключены оба понятия (вода и ведро). Аналогичным образом они не абстрагируют числа от фактов и предметов.

Из подобных наблюдений учёный заключил, что понятия времени и материи не даны из опыта всем людям в одной и той же форме. Они зависят от природы языка. Грамматика и логика не отражают действительности, а видоизменяются от языка к языку. Уорф выразил эту крайнюю мысль в следующем высказывании: законы Ньютона и его взгляд на строение вселенной были бы иными, если бы он пользовался не английским языком , а языком хопи.

Считается, что у эскимосов имеется до 100 названий снега, а у арабов до 500 названий для лошадей и для верблюда. В настоящее время многие лингвисты считают, что это большое преувеличение.

Во многих случаях такое разнообразие связано с тем, в основу наименования объекта может быть положен любой из признаков объекта в зависимости от значимости его в обществе.

Сторонники гипотезы лингвистической относительности абсолютизируют языковое своеобразие разных народов и проистекающее из этого своеобразие национального мышления (например, стереотипные представления о русских о немцах, французах, англичанах, китайцах и т.д. в некоторой степени верны), а приверженцы тождества логических и языковых категорий абсолютизируют единство логики мышления, лежащей в основе национальных грамматик. Истина, очевидно, посередине.

Особенности многоязычия

Если ты меня не любишь,
То Уфа-река пойдем,
Камень на шею посадим,
И как рыбка поплывем.

Термин «билингв» не следует путать со словом «билингва», означающим памятник письменности на двух языках (обычно с параллельными текстами).

Полиглоты

Справедливо замечено: кто не знает хотя бы одного иностранного языка, тот ничего не понимает в своем собственном.

Первым известным в истории полиглотом был Митридат VI Евпатор, царь Понта. Со своей многонациональной армией, он долго и успешно сражался с Римской империей. Говорят, Митридат знал 22 языка, на которых он вершил суд над своими подданными. Поэтому издания с параллельными текстами на многих языках (особенно Библии ) называют «митридатами».

Ах, что свет!
Все в нем тленно,
Все пременно,
Мира нет.

Любя Российских Муз, я голос их внимаю,
И некие слова их часто повторяю,
Как дальний отзыв, я не ясно говорю:
Кто ж может мне сказать, что я стихи творю?

Полиглоты, знающие десятки языков, были не редкостью сотни лет назад, да и в наше время их немало. Правда, говорят, в Финляндии XVII века к смертной казни был приговорен «заколдованный дьяволом» студент за то, что «с быстротой неимоверной изучал иностранные языки, что немыслимо без содействия нечистой силы».

Но у полиглотов есть один «секрет»: чем больше языков они осваивают, тем легче даются им последующие. Обычно полиглот не может знать в совершенстве более 25 языков, причем ему приходится все время освежать свои знания: языки забываются.

Источник

Flight-attendant.ru

Английский для бортпроводников и пилотов

Язык и мышление

Язык и мышление — два неразрывно связанных вида общественной деятельности, отличающихся друг от друга по своей сущности и специфическим признакам. « Мышление — высшая форма активного отражения объективной реальности, целенаправленное, опосредствованное и обобщенное познание существенных связей и отношений предметов и явлений. Оно осуществляется в различных формах и структурах (понятиях, категориях, теориях), в которых закреплен и обобщен познавательный и социально-исторический опыт человечества» («Философский энциклопедический словарь», 1983).

Процессы мышления проявляются в трех основных видах, выступающих в сложном взаимодействии, — практически-действенном, наглядно-образном и словесно-логическом.«Орудием мышления является язык, а также др. системы знаков (как абстрактных, например, математических, так и конкретно-образных, например, язык искусства)» (там же). Язык — это знаковая (в своей исходной форме звуковая) деятельность, обеспечивающая материальное оформление мыслей и обмен информацией между членами общества. Мышление, за исключением его практически-действенного вида, имеет психическую, идеальную природу, между тем как язык — это явление по своей первичной природе физическое, материальное.

В ходе исторического развития языка и мышления характер их взаимодействия не оставался неизменным. На начальных этапах развития общества язык, развивавшийся в первую очередь как средство общения, вместе с тем включался в процессы мышления, дополняя два первоначальных его вида — практически-действенный и наглядно-образный — новым, качественно высшим видом словесно-логического мышления и тем самым активно стимулируя развитие мышления вообще. Развитие письменности усилило воздействие языка на мышление и на саму интенсивность языкового общения, значительно увеличило возможности языка как средства оформления мысли. В целом же по мере исторического развития мышления во всех его видах постепенно усиливается его воздействие на язык, сказывающееся главным образом в расширении значений слов, в количестве, росте лексического и фразеологического состава языка, отражающем обогащение понятийного аппарата мышления, и в уточнении и дифференциации синтаксических средств выражения смысловых отношений.

Важнейшие условные знаки человеческой культуры — это слова. Предметы и явления окружающей действительности редко полностью подвластны человеку, а слова — знаки, которыми мы их обозначаем, подчиняются нашей воле, соединяясь в смысловые цепочки — фразы. Со знаками, со значениями, которые им придаются, оперировать легче, чем с самими явлениями. С помощью слов можно интерпретировать другие знаковые системы (например, можно описать картину). Язык — универсальный материал, который используется людьми при объяснении мира и формировании той или иной его модели. Хотя художник может это сделать и при помощи зрительных образов, а музыкант — при помощи звуков, но все они вооружены, прежде всего, знаками универсального кода — языка.

Язык — это особая знаковая система. Любой язык состоит из различных слов, то есть условных звуковых знаков, обозначающих различные предметы и процессы, а также из правил, позволяющих строить из этих слов предложения. Именно предложения являются средством выражения мысли. С помощью вопросительных предложений люди спрашивают, выражают свое недоумение или незнание, с помощью повелительных — отдают приказы, повествовательные предложения служат для описания окружающего мира, для передачи и выражения знаний о нем. Совокупность слов того или иного языка образует его словарь. Словари наиболее развитых современных языков насчитывают десятки тысяч слов. С их помощью благодаря правилам комбинирования и объединения слов в предложения можно написать и произнести неограниченное количество осмысленных фраз, заполнив ими сотни миллионов статей, книг и файлов. В силу этого язык позволяет выражать самые разные мысли, описывать чувства и переживания людей, формулировать математические теоремы и т.д.

Можно разделить два способа существования мысли при помощи языка: «живую мысль», т.е. актуально переживаемую данным человеком в данном интервале времени и пространства и«отчужденную мысль», зафиксированную в тексте и т.п.«Живая мысль» — это собственно и есть мышление, реальное онтологическое его развертывание. Оно никогда не бывает абстрактным мышлением, т.е. тем, с которым имеет дело наука. Последнее возможно только в отчужденной от человека форме, например, в компьютере. Реальный процесс мышления, осуществляемый индивидом, есть сложное и динамичное образование, в котором интегрированы многие составляющие: абстрактно-дискурсивные, чувственно-образные, эмоциональные, интуитивные. К этому следует добавить непременную включенность в процесс мышления целеобразующих, волевых и санкционирующих факторов, которые исследованы пока крайне слабо. Как видно, реальный процесс мышления и мышление, как предмет логики, как логический процесс сильно отличаются друг от друга.

По сей день наиболее непостижимой и столь же притягательной для изучения со стороны языкознания, психологии,лингвистики, психолингвистики, логики и прочих наук является тема соотношения языка и человеческого сознания. Даже не зная законов, по которым осуществляет свою работу мышление, и только примерно догадываясь, как осуществляется нашаречевая деятельность, мы нисколько не сомневаемся, что мышление и язык связаны между собой. Сколько раз в жизни каждому из нас доводилось сообщать кому-либо некую информацию. В данном случае, процесс говорения имеет целью породить процесс понимания у получателя информации.

Актуальность проблемы взаимосвязи языка и сознания не единственная в наше время, существует еще ряд невыясненных вопросов, и один из них, на наш взгляд, наиболее интересный: какой элемент в этой связке является доминирующим — язык или мышление; мы говорим, потому что так думаем или мы думаем, потому что так говорим.

Язык — система словесного выражения мыслей. Но возникает вопрос, может ли человек мыслить не прибегая к помощи языка?

Большинство исследователей полагают, что мышление может существовать только на базе языка и фактически отождествляют язык и мышление.
Еще древние греки использовали слово «logos» для обозначения слова, речи, разговорного языка и одновременно для обозначения разума, мысли. Разделять понятия языка и мысли они стали значительно позднее.

Вильгельм Гумбольдт, великий немецкий лингвист, основоположник общего языкознания как науки, считал язык формирующим органом мысли. Развивая этот тезис, он говорил, что язык народа — его дух, дух народа — это его язык.
Другой немецкий лингвист Август Шлейхер считал, что мышление и язык столь же тождественны, как содержание и форма.

Филолог Макс Мюллер высказывал эту мысль в крайней форме:«Как мы знаем, что небо существует и что оно голубое? Знали бы мы небо, если бы не было для него названия?… Язык и мышление два названия одной и той же вещи».

Фердинанд де Соссюр (1957-1913), великий швейцарский лингвист, в поддержку тесного единства языка и мышления приводил образное сравнение:«язык — лист бумаги, мысль — его лицевая сторона, а звук оборотная. Нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав оборотную. Так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. Этого можно достичь лишь путем абстракции».
И, наконец, американский лингвист Леонард Блумфилд утверждал, что мышление — это говорение с самим собой.

С другой стороны многим удается скрывать скудость своих мыслей за обилием слов.
«Бессодержательную речь всегда легко в слова облечь». (Гёте)
Творить без помощи словесного языка могут многие творческие люди — композиторы, художники, актеры. Например, композитор Ю.А. Шапорин утратил способность говорить и понимать, но мог сочинять музыку, то есть, продолжал мыслить. У него сохранился конструктивный, образный тип мышления.
Русско-американский лингвист Роман Осипович Якобсон объясняет эти факты тем, что знаки — необходимая поддержка для мысли, но внутренняя мысль, особенно когда это мысль творческая, охотно использует другие системы знаков (неречевые), более гибкие, среди которых встречаются условные общепринятые и индивидуальные (как постоянные, так и эпизодические).

Некоторые исследователи (Д. Миллер, Ю. Галантер, К. Прибрам) считают, что у нас есть очень отчетливое предвосхищение того, что мы собираемся сказать, у нас есть план предложения, и когда мы формулируем его, мы имеем относительно ясное представление о том, что мы собираемся сказать. Это значит, что план предложения осуществляется не на базе слов. Фрагментарность и свернутость редуцированной речи — следствие преобладания в этот момент в мышлении несловесных форм.

Таким образом, обе противоположные точки зрения имеют под собой достаточные основания. Истина, скорее всего, лежит посередине, т.е. в основном, мышление и словесный язык тесно связаны. Но в ряде случаев и в некоторых сферах мышление не нуждается в словах.

Психолог Столяренко Л.Д. пишет о сознании и мышлении следующее:«Мышление — наиболее обобщенная и опосредованная форма психического отражения, устанавливающая связи и отношения между познаваемыми объектами…. Мышление позволяет с помощью умозаключения раскрыть то, что не дано непосредственно в восприятии».
«Сознание — высшая, свойственная человеку форма обобщенного отражения объективных устойчивых свойств и закономерностей окружающего мира, формирования у человека внутренней модели внешнего мира, в результате чего достигается познание и преобразование окружающей действительности». Таким образом, мышление является составляющей сознания и соответственно включено в его процессы.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЯЗЫКА, РЕЧИ, МЫШЛЕНИЯ И СВЯЗЬ МЕЖДУ НИМИ

Напротив, человеческий язык обладает удивительными возможностями из ограниченного количества речевых звуков (фонем, которых, например, в русском языке 40) создавать неограниченное количество слов, из которых затем создается огромное количество предложений, из последних формируются тексты (речь) также в бессчетном разнообразии.

Теорий происхождения языка множество: от«божественного» наделения человека языком и звукоподражания до мутационных процессов.
Как язык, так и мышление не являются неизменными по своей сути. На протяжении всей жизни человека они подвергаются качественным изменениям, причем на каждом возрастном этапе приобретают свои особенности.

На первый взгляд кажется очевидным связь языка и мышления. Но так ли это на самом деле? Можем ли мы ответить на этот вопрос?

ГИПОТЕЗА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ

Основой этой теории послужили взгляды великого немецкого лингвиста Вильгельма Гумбольдта, а ее сторонниками в XX веке были немецкий языковед Лео Вайсгербер и американские этнолингвисты и специалисты по индейским языкам Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф.
Согласно этой теории, люди, говорящие на разных языках, видят мир по-разному, следовательно, каждому языку соответствует своя логика мышления.

Источник

Язык-мышление или мышление и язык?

Сложнее всего объективно оценить лингвистическую часть наследия Марра. Наибольшие сомнения вызывают исходные предпосылки его четырехэлементного анализа. Надеюсь, рано или поздно истоки этого «таинства» будут открыты. Желательно, чтобы этим вопросом заинтересовался кто-то из специалистов, владеющих аппаратом математической логики или изучающих проблемы пазиграфии/пазилалии. Очень может быть, что ответ лежит на поверхности. Но есть еще одно, более существенное сомнение, выводящее нас на глубинную проблему, связанную с возможностью познания прошлого. Ее неожиданным образом высказал Пиотровский. Вспоминая о марристской реконструкции семантических цепочек, воспроизводящих ассоциативные ряды, якобы свойственные мышлению древнего человека (рука — вода — женщина — небо и т. д.) Пиотровский писал: «В вопросах семантики я сам понял неправильность семантического отождествления и стал считать, что все семантические связи основаны на ассоциативной способности нашего мышления, а не на его качественном отличии в древности»[683]. После этого замечания большую часть работ Марра, и не только его, можно отправить в макулатуру. Однако не будем торопиться. В молодости Борис Борисович сам был потрясен, когда на совершенно ином, чем у Марра, материале сумел обнаружить рудименты подобных семантических рядов в мышлении древних египтян. Тогда он собственными глазами проследил их (буквально!), изучая рисунки древнеегипетских иероглифов на папирусах, настенную заупокойную живопись в гробницах, мифологию. Тогда он не предполагал, что все эти наблюдения могут быть всего лишь отражением его же воображения. Его реплика выводит нас на одну из фундаментальных проблем: проблему возможности познания (понимания) прошлого. Откуда возникла уверенность, что в принципе можно узнать (понять) то, что делал, чувствовал, как мыслил давно умерший человек, да еще иной эпохи и другой культуры? Не есть ли все историческое знание (в самом широком смысле слова) сплошное домысливание, мифотворчество, подобно тому как первобытные жрецы-маги вещали голосами потусторонних духов или античные историки сочиняли патетические речи давно умерших героев? Нет, конечно. Не во всем, но в самом существенном мы их (мертвых) понимаем и понимаем так, как они понимали себя и друг друга при жизни. Дело в том, что в своей основе все люди, всех эпох одинаковы. Человеческий род, культура, цивилизация — это единство. В основе его лежит единство принципов биологической и психической организации, а значит, единство исходных принципов мышления, чувствования и языка, языка как глубинной логики в витгенштейновском смысле или символизации в смысле Кассирера. Вот и младший современник Марра, ученик А. Мейе, сам выдающийся лингвист Ж. Вандриес отметил: «Не будет ошибочным и утверждение, что существует только один человеческий язык под всеми широтами, единый по своему существу»[684]. Все национальные языки производны от общечеловеческой основы языкотворчества. Так, таинственным образом, через науку мы возвращаемся к библейскому Бытию — оказывается, способность к глоттогонии (словотворчеству) заложена во всем человечестве, а многообразие языков есть практическое следствие этой способности <25>. Отсюда одна из фундаментальных предпосылок взаимопонимания всех людей, родившихся на земле, вне зависимости от конкретного языка общения, культуры и эпохи. Но об этой изначальной способности писал и Марр, трактуя ее не как врожденную, а исторически развитую способность к глоттогонии.

Другая фундаментальная предпосылка, позволяющая надеяться на адекватное понимание людей прошлого (да и современных иноязычных культур), заложена в синкретизме общечеловеческого языка.

В большинстве своем отечественные и зарубежные лингвисты и философы склоны отдавать приоритет в происхождении языка звуку (фонеме), то есть голосу и слуху. Вспомним, с каким пренебрежением Сталин, с подачи Чикобавы, отзывался о языке жестов. После работ Марра старый спор разгорелся с новой силой. Что первично: звук, а затем зрение (письмо, жест) или наоборот — первично зрение (мимика, жест), а затем слово-звук и т. д.? Эту полемику можно проследить во многих работах, выходящих и в наше время. Но оба взгляда наиболее четко были сформулированы Р. Якобсоном и О. Фрейденберг. Первый настаивал на первичности для человеческого сообщества звукового способа коммуникации, вторая — на первичности зримого, то есть образа. Вандриес и здесь попытался найти компромисс: «У всех народов в большей или меньшей степени жест сопровождает слово, мимика лица одновременно с голосом передает чувства и мысли говорящего. Мимика — это зрительный язык. Но письмо — так же зрительный язык. Как и вообще всякая система сигналов. Зрительный язык, по всей вероятности, так же древен, как и язык слуховой»[685]. Но концепция Марра много глубже. Он нигде не говорил о первичности кинетического языка. Он только утверждал, что язык жестов предшествовал языку словесному и оба они прошли ряд трансформаций. Первичен же был комплексный «способ» передачи информации, когда все еще не расчленено: жест, дыхание, звук, танец, ритм, мимика, пение… В этом смысле языки тела совместно с говором народов — это один-единственный язык человечества, из которого в разных сочетаниях расщеплялись подобно пучку, а затем вновь сходились и вновь расщеплялись все естественные языки человечества.

Через десять лет после смерти Марра во Франции вышла книга философа Мориса Мерло-Понти «Феноменология восприятия». Ее темой стало размышление о человеческом теле как источнике всех значений, всех смыслов, включая значений слов, эмоций, движений. Автор писал: «Поведение моего тела наделяет окружающие меня объекты значением для меня и для других. Смысл жеста не содержится в жесте как физическое или физиологическое явление. Смысл слова не содержится в нем как звук. Но тем-то и определяется человеческое тело, что оно присваивает себе в бесконечной серии разрозненных актов ядра значений, которые превышают и преображают его естественные способности» и т. д.[686] Тело: мысль, жест, слово — все является носителем смыслов. Это и есть элементы всеобщего языка человечества. Так ведь это и есть язык Адама и Евы. Не помня и не думая о нем, мы все продолжаем изъясняться на этом изначальном языке, по-своему (национально) реализуя его неисчерпаемые возможности. Никакого другого общечеловеческого протоязыка мы никогда не сыщем. По той же причине никогда объективно не зафиксируем и праязык лингвистической семьи. Все отличие между людьми заключено только в «способе употребления своего тела» как орудия коммуникации, в том числе словесной. И сейчас, перечитывая великого Витгенштейна, я не могу согласиться с его афоризмом: «Границы моего языка определяют границы моего мира». Мой язык есть одно из порождений моего тела, и именно оно (его коммуникативность) определяет границы моего мира. Даже лишившись языка, у человека остается возможность жеста, дыхания, наконец, как знака своего присутствия. С отказом последних функций, с последним вздохом, прерывается связь с миром и его смысл.

Хочу напомнить о том, что, по свидетельству С. Эйзенштейна, Л.С. Выготский и А.Р. Лурия предполагали провести совместные исследования с Марром. Никто из них не был лингвистом, но если Эйзенштейна увлекала мысль о киноязыке и с ней он пришел к академику, то выдающиеся психологи имели в своем багаже результаты уникального исследования. Идею этого эксперимента предложил Выготский. Вначале 30-х годов более молодой и физически крепкий Лурия с коллегами (Выготский страдал туберкулезом) отправился в Среднюю Азию (Узбекистан и Киргизию), чтобы проверить гипотезу Выготского о влиянии внешних социокультурных факторов на качественные структуры восприятия и мышления. Как считали исследователи, коренное население Средней Азии переживало тогда серьезную социокультурную ломку: часть населения отдаленных от центра кишлаков «застыло» в предфеодальной и феодальной формации, другая часть под влиянием социальных преобразований (коллективизация, культурная революция, изменение условий труда, быта, уровня овладения грамотностью, влияние пропаганды) должна была как-то на них отреагировать. Не буду обстоятельно комментировать результаты исследований и отсылаю читателя к материалам, опубликованным Лурией спустя тридцать лет, что было связано с особыми причинами[687]. Сама по себе концепция Выготского целиком лежала в русле марксизма, ленинизма и даже раннего сталинизма. Вообще все социологическое направление в гуманитарной науке, включая постмарксистскую философию (Дюркгейм) и лингвистику, признавало общественные процессы решающими факторами в развитии мышления и языка. Ни Марр, ни Выготский не были в этом оригинальны. Но Марр мыслил масштабно, целыми формациями и для подтверждения своих выводов пользовался сомнительными «палеонтологическими» методами. Психологи использовали достаточно простой метод тестирования, предварительно разбив население на различные группы в зависимости от внешних факторов: грамотность, работа в колхозе, ведение натурального хозяйства и т. д. Вывод: в результате решительных краткосрочных социальных и культурных преобразований (революций!) человеческая психика способна в кратчайший срок переходить от примитивного воспроизведения конкретных форм практической деятельности и непосредственных впечатлений на различные уровни вербально-логического и даже абстрактного мышления, отражаемого и в языке. При иных условиях такие коренные изменения могут протекать, и действительно длятся, столетиями. Но при всех изменениях биологическая и физиологическая основа людей практически не изменяется.

Как известно, сотрудничество с Марром не состоялось из-за его смерти и кончины Выготского, а Лурия своевременно не опубликовал результаты исследований и никогда больше не пытался их повторить и сопоставить в исторически изменившихся условиях. Во второй половине 30-х годов Сталин резко поменял идеологические и пропагандистские акценты. Если до этого он неустанно повторял мысль о многоукладности жизни различных народов СССР, то с подоспевшим триумфом сталинского социализма в отдельно взятой стране все народы разом и целиком должны были вступить в фазу «социалистической формации». Конечно, следовало изживать «родимые пятна и пережитки» предшествующих формаций, но этими вопросами уже вовсю занимались структуры, не имеющие отношение к психологии и лингвистике.

Опять вспоминается проза Андрея Платонова, его повесть «Такыр» описывающая судьбу «женщины Востока», пережившей в кратчайший срок ментальный и духовный скачок от «говорящего орудия» (рабыни) до женщины эпохи паровозов и электрических ткацких станков.

И все же — можно ли мыслить без языка?

«И это выпускается в Советской стране, — продолжал Каганович. — О чем это говорит? Это говорит о том, что у нас все еще недостаточно бдительности… Это выпущено самим автором, но ведь вопрос заключается в том, что у нас, в Советской стране, в стране пролетарской диктатуры, на частном авторе должна быть узда пролетарской диктатуры. А тут узды не оказалось. Очень жаль. (Голоса: „Правильно“.)»[688].

Судя по дальнейшим выступлениям, сталинское партийное руководство было всерьез обеспокоено в 30-х годах неожиданно проявленным вольнодумством во многих гуманитарных областях и в особенности в области философии истории языка и мышления. Когда начались прения по докладам, Кагановича поддержал А.И. Стецкий, заведующий Агитпропотделом ЦК ВКП(б), обозвавший «некоего профессора Лосева» «мракобесом»[689]. Другой активный идеолог от партийной литературы того времени В.М. Киршон пошел дальше всех. «Этот Лосев, — гремел он с трибуны, — помимо всяческих других откровенно-черносотенных монархических высказываний, между прочим, сообщает: „Пролетарские идеологи или ничем не отличаются от капиталистических гадов и шакалов, или отличаются, но еще им неизвестно, чем собственно они отличаются“.

Коммунист, работник Главлита, пропустивший эту книжку, в которой нас в лицо называют капиталистическими гадами и шакалами, мотивировал необходимость ее разрешения тем, что это „оттенок философской мысли“. (Смех. Голос: „Оппортунизм на практике“.) А я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить к стенке. (Аплодисменты. Смех.)»[690]. Тайно постриженный в монашество, принадлежавший к религиозно-философскому учению «имяславия», фрондерски настроенный Лосев действительно позволял себе двусмысленные высказывания в адрес власти, пользуясь тем, что рассматривал современную идеологию (любую) и науки (все) как составные части древнейшей общечеловеческой мифологии[691].

Для академика Марра выступление на съезде совпало с высшим пределом в его административной карьере, а для философа, историка античной эстетики и выдающегося теоретика-лингвиста Лосева злая реплика Кагановича оказалась роковой. Отсидев несколько лет в лагерях, он только после смерти Сталина с трудом вернулся к полноценной научной деятельности и достиг выдающихся успехов. Но я напомнил о реплике Кагановича и судьбе Лосева не только для того, чтобы отметить особую роль XVI партийного съезда и советских руководителей в истории языкознания задолго до 1950 года.

Еще в своих ранних работах Лосев был солидарен с Марром в одном из центральных вопросов философии языка и мышления, а именно — возможно ли мышление без языковой оболочки и, если возможно, как оно соотноситься с национальными языками, то есть национально-языковым выражением мышления? В 1927 году Лосев опубликовал одну из своих новаторских работ «Философия имени». В ней, в частности, писал: «Разумеется, в развитии субъекта нормального человека сплошь и рядом мы можем встретить так называемое бессловесное мышление; и вообще в нашей обыденной жизни сколько угодно можно мыслить, не употребляя слов. Однако такое бессловесное мышление есть не недостаток слова, недоразвитость его, но, наоборот, преодоление слова, восхождение на высшую ступень мысли. Здесь, кроме случаев действительной недоразвитости и патологии, мы не упраздняем слово, а поднимаемся над ним; и оно продолжает играть в мышлении свою великую роль, хотя уже в невидимой форме фундамента и первоначального основания. Это не упразднение слова, но утверждение на нем и надстройка над ним еще более высоких степеней мысли» (выделено мной. — Б.И.)[692]. Напомню, в своих дискуссионных статьях 1950 года Сталин особенно высмеивал мысли Марра о высшей бессловесной форме мышления, к которой в конечном счете придет все человечество. Но Лосев был не только в чем-то ранним единомышленником Марра, он был в определенном смысле продолжателем и самостоятельным разработчиком других идей Марра. В последние годы жизни Марр настойчиво пытался связать тип мышления, строй языка и общественно-экономическую формацию. Но эти попытки выглядели как политически ангажированные, вульгаризирующие не только фундаментальные проблемы лингвистики, но и сам формационный подход к истории человечества. Марр не знал и не понимал марксизм. После смерти Марра некоторые его последователи успели продвинуться в этом направлении, но не слишком далеко. И только в 70-х годах прошлого века Лосев представил серию блестящих работ, впервые продемонстрировав глубинную связь различных ступеней развития архаических и последующих обществ со строем их языка и типами мышления[693].

Пройдя через сталинские лагеря и многолетние гонения за давние научно-идеологические «шалости», в 70-х годах Лосев был крайне осторожен и демонстрировал принадлежность к марксистско-ленинской идеологии. Рассматривая этапы в развитии общечеловеческого мышления и языка, он, в отличие от Марра, не настаивал на пересмотре догмата Ф. Энгельса о бесклассовой природе первобытного общества. Марр же утверждал, что язык зародился в жреческой среде, выделившейся из первичного человеческого стада как особенное орудие магического воздействия на окружающий мир. Лосев, демонстративно отмежевавшись от взглядов Марра на классово-сословную природу языка, главную идею стадиального развития языка и мышления человечества не только поддержал, но и развил и, как мне представляется, доказал на конкретном историческом и языковом материале.

Как и Марр, Лосев считал, что язык развился из нечленораздельных диффузных звуков, которые в «палеоазиатских» языках приобрели свойства «аморфных звуковых комплексов» или «чувственных пятен». Как и Марр, Лосев считал, что изначально человек не выделял себя из первобытного коллектива и лишь постепенно, благодаря общественно-экономическому развитию и не в последнюю очередь благодаря языку, человек стал мыслить себя индивидуальностью, что отразилось и в языке (соответствующие местоимения и др.)[694]. Но у Лосева стадии развития общечеловеческого языка существенно отличались от механистических построений Марра. Взяв в качестве эмпирической основы материалы ныне живых архаических языков, Лосев для древнейшего периода истории языка и мышления выстроил следующую восходящую классификацию:

— инкорпорированный строй языка-мышления, в котором отсутствует любая морфология, различение частей речи и членов предложения. Всё предложение является, в сущности, одним словом. Вещи в человеческом сознании воспринимаются «только размытыми и бесформенными пятнами», как поток «магического», чародейского мира[695]. (Марр называл этот этап «труд-магическим». — Б.И.);

— прономинальный и посессивный строй языка, связанный с развитием разделения труда, с «гибелью первобытной собирательско-охотничей экономики» и с зарождением скотоводства, земледелия и ремесла. В связи с этим происходят изменения в логике мышления и в грамматике языка, развивается морфология, человек начинает различать сущность и явление, а с ними и части речи. Человек учится абстрагировать, в связи с чем появляется представление о вещи как «носителе разного рода свойств и признаков». Появление личных местоимений символизирует первые этапы выделения индивидуума из общей племенной массы, а зарождение глаголов-имен говорит о зарождении флективного строя. Этот период связывается Лосевым с периодом тотемизма и фетишизма[696];

— эргативный строй характерен тем, что его язык-мышление способен «выразить действующего субъекта», на что не были способны предыдущие формации. Это было время, когда «человек уже начинал чувствовать себя действующим началом, а не просто только пассивным орудием в руках неведомых, непреодолимых сил и вполне стихийных сил природы и общества»[697]. Эргативный строй языка и мышления явился выразителем новой идеологии анимизма, когда человек научился отличать идею вещи от самой вещи;

— номинативный строй знаменовал собой переходную ступень от первобытно-общинной формации к рабовладельческой. Лосев считал, что номинативный строй языка и связанный с ним тип мышления характерен дальнейшим выделением личности в качестве активно действующего субъекта истории. С ним связан переход от матриархата к патриархату. В языке и мышлении хотя и сохраняются элементы мифологии, но вместе с тем мифология уже «отходила в туманное прошлое и заменялась более рациональным мировоззрением, и в частности греческой натурфилософией»[698].

В дальнейшем Лосев попытался продолжить изучение формационных качеств в развитии языка и мышления в связи с культурной и общественно-экономической историей в таких фундаментальных трудах, как многотомная «История античной эстетики», в двухтомной «Истории античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития», в «Эстетике Возрождения», и в других выдающихся работах. Лосев подхватил теоретическую линию Марра (не прямолинейно, конечно), не только развивая стадиальный подход к изучению языка-мышления. В отличие от послевоенного Сталина, Лосев продолжил интернациональную, общечеловеческую направленность в трактовке происхождения языка и мышления. Не случайно, прежде чем перейти к критике Марра и к размежеванию с ним, он счел нужным заявить: «Наше исследование языка и мышления хочет служить делу общечеловеческой солидарности, но не делу общечеловеческого антагонизма». Не знаю, можно ли считать критикой в адрес Марра текст, который я сейчас приведу? Скорее это попытка оградить себя от обвинений в приверженности к научному направлению, табуированному Сталиным и его последователями в языкознании в 1950-е и последующие годы. Свое стадиальное исследование Лосев начинал еще в начале 40-х годов, когда имя Марра и его учеников было в полной силе, а закончил в 50-х годах ХХ века уже после развенчания марристов. Скорее всего, поэтому Лосев, публикуя указанную работу в 1982 году[699], счел нужным обезопасить себя следующим пассажем: «Став на точку зрения социально-исторических объяснений, наше исследование тщательнейшим образом избегло тех ошибок, в которые впал Н.Я. Марр и его ученики. Марр ведь тоже стремился объяснить язык и мышление из общественной практики (выделено мной. — Б.И.). Но для этого он пускал в ход совершенно некритические представления о классовой борьбе, расширяя и сужая понятие класса до таких размеров, что оно не только выходило за пределы марксизма, но и превращалось в прямую его противоположность. Напротив того, в течение всего нашего исследования мы ни разу не столкнулись с таким положением дела, где было бы необходимо говорить о каких-нибудь классах. И это произошло потому, что мы твердо стоим на марксистско-ленинском учении о доклассовости всего первобытного общества, то есть, конкретно говоря, общинно-родовой формации. В противоположность Марру, находившему классы чуть ли уже не в первобытном стаде, мы внимательнейшим образом прослеживаем назревание классового общества только в период развала всей общинно-родовой формации, так что, например, на греческой почве о классах можно говорить никак не раньше второй четверти I тысячелетия до н. э. Язык есть явление общественное. Но язык никак не есть явление классовое; а тем более было бы неразумно говорить о классовой структуре языков периода общинно-родовой формации»[700]. Однако на работы учеников Марра, как своих предшественников в рамках общей с ними научной парадигмы, в частности, на труды академика Мещанинова, Лосев не упускал случая указать[701].

Примерно в те годы, когда Лосев написал свои первые дерзновенные сочинения, а затем был отправлен в лагерный барак размышлять дальше о сложнейших проблемах бытия, Витгенштейн, также написавший несколько гениальных работ, в которых доказывал, что мышление и язык суть едины, в конце концов, вынужден был их разнести, оставив мышлению более высокую форму постижения бытия. «Осмысливание осуществляется в сфере душевного… — писал он. — Это как бы сон нашего языка»[702]. И еще: «Теперь становится ясным, почему я думал, что мышление и язык одно и то же. А именно мышление есть вид языка. Так как мысль, конечно, тоже есть логический образ предложения и, таким образом, так же и некоторый вид предложения»[703]. Значит, вопреки неверящим, можно «мыслить без языковой оболочки» — «логическим образом»?

Еще не так давно (вначале ХХ века) наука была уверена, что атом — мельчайшая и конечная частица бытия, но очень скоро выяснилось — существуют не только еще более элементарные, но и более глубинные структуры материи. Я думаю, так и в познании основ познания: расщепляемое лингвистами слово подобно «атому», но за ним (или над ним, если верить Лосеву) находятся еще более глубинные «смысловые поля», «многомерные состояния мышления», «семантические переходы, туннели и пучки» и т. д., ведущие к последующим ступеням-основам мышления. Но если это так, то у нас нет оснований сомневаться в том, что будущий язык человечества действительно сможет существовать не только в современном качестве, но и «в свободной от материи форме».

И если нам кажется, что мы в своей научной гордыне идем от Начала в бесконечность, то на самом деле мы со своим ненасытным любопытством стремимся к познанию Начала-Начал.

Я все больше убеждаюсь в том, что, в отличие от почетного академика Сталина, академик Марр был подлинным и дерзновенным ученым, допускавшим не только очевидные ошибки, но и совершавшим значительные научные прорывы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Лингвистический проект maxbord.ru

что первично язык или мышление