Кто такой герр оберст
Михайлик И один в поле воин
Роман «И один в поле воин» рассказывает о подвиге советского разведчика, проникшего в самое логово врага. Его жизнь, борьба, связи с французскими партизанами, с гарибальдийцами в оккупированной немецкими фашистами северной Италии легли в основу первой книги романа.
ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ, ПЕРВЫЕ ПОРУЧЕНИЯ 4
СОБЫТИЕ В ПОДГОРНОМ 8
АЛЬБОМ МАЙОРА ЩУЛЬЦА 10
РАЗДУМЬЕ У ОКНА ВАГОНА 13
МОНИКА ИДЕТ НА УСТУПКУ 14
ЛИЧНОСТЬЮ ГЕНРИХА ИНТЕРЕСУЕТСЯ ГЕСТАПО 18
МАЙОР МИЛЛЕР ХОЧЕТ ПОДРУЖИТЬСЯ С ГОЛЬДРИНГОМ 22
НА ГРАНИ СМЕРТИ 31
МОНИКА ЕДЕТ В БОНВИЛЬ 36
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ ГЕНЕРАЛА ЭВЕРСА 40
ВРАГ И ДРУГ ИДУТ ПО СЛЕДУ 42
СВИДАНЬЕ У ГОРНОГО ОЗЕРА 45
МИЛЛЕР ПОЛУЧАЕТ ПРЕМИЮ 48
ГЕНРИХ ВЫПОЛНЯЕТ ПРИГОВОР 50
ПОМОЛВКА, ПОХОЖАЯ НА ПОХОРОНЫ 54
ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ 58
ПОЕЗДКА НА АТЛАНТИЧЕСКИЙ ВАЛ 65
ДАЛЕКИЕ ОТЗВУКИ БОЛЬШИХ СОБЫТИЙ 69
ПЕРЕД НОВЫМИ ЗАДАНИЯМИ 77
ОТКРОВЕННЫЕ РАЗГОВОРЫ 80
НОВЫЕ ДРУЗЬЯ, НОВЫЕ ВРАГИ 83
ГЕНРИХ ДИПЛОМАТ 85
КУБИС ЗАБОТИТСЯ О БУДУЩЕМ 93
У ЛЕМКЕ ВОЗНИКАЮТ ПОДОЗРЕНИЯ 101
ТРЕВОЖНЫЕ СОБЫТИЯ АПРЕЛЬСКОГО ДНЯ 105
Юрий Петрович Дольд-Михайлик
И один в поле воин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ
В другое время начальник отдела 1-Ц, оберст Бертгольд, вероятно, вскочил бы с дивана и бросился к телефону. Но на этот раз он даже не шевельнулся. Бертгольд лежал, как и прежде, закрыв глаза, и можно было подумать, что он спит.
Адъютант оберста гауптман Коккенмюллер уже несколько раз стучал в дверь кабинета; не дождавшись разрешения войти, он даже чуть-чуть приоткрыл ее, но, увидав оберста на диване с закрытыми глазами, тихонько закрыл дверь, чтобы не нарушать отдых своего шефа.
Да, после такого разговора Бертгольд мог позволить себе полежать полчасика наедине со своими мыслями! Его деятельность в этой лесистой и поэтому особенно опасной для армии фюрера Белоруссии верховное командование оценивает очень высоко, и Гиммлер совершенно недвусмысленно намекнул, что ему, Бертгольду, готовят новое, значительно более широкое поле деятельности.
Была причина несколько нарушить обычный распорядок дня, чтобы немного помечтать.
Новый телефонный звонок прервал эти приятные мысли.
«Кто бы это в такую рань?»- пронеслось в голове Бертгольда, и в то же мгновение он услышал тихий, но настойчивый стук в дверь кабинета.
— Вчера вечером на участке двенадцатой дивизии к нам перебежал русский офицер. В штабе дивизии он отказался дать какие бы то ни было показания и настойчиво требует, чтобы его отправили непосредственно к вам, герр оберст!
— Да! Он назвал не только вашу должность и фамилию, но даже имя!
— Во всяком случае я прошу и, простите, осмелюсь посоветовать: будьте осторожны, герр оберст! Ведь не исключена возможность, что этот офицер подослан с целью покушения на вас…
— Вы преувеличиваете значение моей персоны, гауптман. Покушение на меня, рядового офицера…
— Какие же распоряжения вы дали штабу?
— От вашего имени я приказал доставить документы перебежчика, а самого его задержать до особого распоряжения.
— Вполне разумно! Документы уже прибыли?
Коккенмюллер быстро вышел из кабинета и через минуту вернулся, пропустив впереди себя невысокого толстого обер-фельдфебеля.
Бертгольд расписался на продолговатом листке, приклеенном к конверту.
Обер-фельдфебель скрылся за дверью кабинета. Бертгольд аккуратно надрезал конверт и осторожно вынул из него присланные документы: большую топографическую карту и офицерское удостоверение.
Бросив взгляд на карту, оберст молча передал ее адъютанту. Приколов карту кнопками к маленькому столику, гауптман вынул из ящика лупу и низко склонился над только что полученным документом, очевидно разыскивая на нем какие-нибудь тайные знаки. Он так углубился в изучение карты, что даже вздрогнул, услыхав голос Бертгольда.
— Не кажется ли вам, что лицо этого перебежчика не типично для русского?
Коккенмюллер подошел и из-за спины своего шефа взглянул на фотографию.
— Соединитесь со штабом, пусть доставят перебежчика сюда.
Откинувшись на спинку кресла, Бертгольд снова полузакрыл глаза, пытаясь возобновить в памяти каждую фразу утреннего разговора с Гиммлером, но приятное, мечтательное настроение уже не возвращалось. Возможно, мешал сосредоточиться резкий голос Коккенмюллера, долетавший из смежной комнаты. Что-то он долго не может соединиться с оперативным отделом! И потом этот перебежчик! Очень странно, что он настаивает на встрече именно с ним. Впрочем, сейчас все выяснится.
Оберст снова раскрыл книжечку и долго, внимательно вглядывался в изображение человека, которого сейчас приведут к нему. Интересное лицо! У кого это он видел такой маленький, крепко сжатый рот?
Взяв один из стульев, гауптман поставил его посреди комнаты.
Кто такой герр оберст
Основано на реальных событиях
Глава I. ДВА МЕШКА СЧАСТЬЯ
Я никому никогда и ни в чем не завидую. Такой уж у меня ненормальный характер. Но Лешке, младшему братишке, я позавидовал от души: такое ему счастье подвалило, аж два мешка. Он ветрянкой заболел! Мне тоже когда-то такое счастье выпадало. И тоже, когда я учился в третьем классе. Очень хорошая болезнь, добрая и полезная. Ничего не болит, температуры нет, насморка и кашля — тоже, в ухе не стреляет. И главная от ветрянки польза — в школу ходить не надо, зато дома можно делать все, что хочется, да еще и покапризничать: это я не хочу, этого я не буду, а суп люблю с сахаром.
Лешка, конечно, с помощью ветрянки по полной программе оторвался. Единственная от нее неприятность: каждый вечер мама зачем-то мажет его зеленкой. Алешка терпеливо стоит в одних трусиках на тахте, а мама окунает в баночку ушную палочку и аккуратно смазывает на нем чуть заметные красные пятнышки.
Алешка повизгивает, покрывается «гусиной кожей» и каждый раз вздрагивает, будто мама не мягкой ваткой в него тычет, а острой булавкой.
— Щиплет? — с сочувствием спрашиваю я, когда Алешка, натянув пижаму, сворачивается под одеялом.
— Не… чешется. А чесать нельзя. И вид у меня какой-то… пятнистый.
Да, хорошая болезнь. Вид пятнистый, ничего не болит, только чешется. И в школу ходить не надо — и делай, что хочешь.
Сначала Алешка от радости кой-чего поделал. Модельку пластмассового самолетика доклеил. Которая вдруг сама собой со стола сорвалась — полетать ей, видите ли, захотелось — и на пол грохнулась, разбившись вдребезги. Потом он дорисовал мамин портрет, на который она обиделась, а папа, глянув мельком, похвалил Алешку: «Хорошая Баба-яга получилась. Прямо как настоящая». Тут мама и на папу обиделась:
— А раньше ты меня Снегурочкой называл!
— Да я же не знал, — стал оправдываться папа, — что он там накалякал. Я ж не знал, что это твой портрет.
— Это его автопортрет! — припечатала мама. — Смотри: глазищи! Как синие блюдца. А ресницы как у коровы.
Ну, тут уж и Алешкина очередь пришла обижаться. Он порвал рисунок — портрет Бабы-яги с коровьими ресницами, сгреб с полок книги со сказками и погрузился в них — детство вспомнил.
Книг у нас много, мама даже ворчит иногда:
— Все дети как дети — не вылезают из компьютеров, а наши… — Но она это не всерьез. Мама очень рада, что мы не вылезаем из книг, а не выползаем из компьютера.
И среди книг у нас сказок полно. Всех народов мира. И старых, и новых. Новые все такие из себя красивые, сияющие яркими красками; картинок в них даже больше, чем текста. Но мы с Алешкой почему-то чаще перечитываем старые сказки. Они остались еще от маминого и папиного детства. Ну и нашему детству славно послужили. Лохматые, с выпадающими страницами, с нашими «раскрасками», они почему-то читаются интересней — будто не сам читаешь, а кто-то тебе рассказывает добрым голосом.
Словом, Алешка увлекся, зачитался по самые уши, а потом задумался выше крыши. Когда он задумывается, я стараюсь держаться от него подальше. Потому что он задумывается на пять минут, а потом пристает ко мне полдня со своими задумками и додумками. Вот и сейчас, я уже спать собрался, а он с распахнутыми глазами:
— Дим, чего я надумал! Отгадай!
— Дим, оказывается, все сказки на свете одинаковые! Будто их один сказочник придумал. А потом на всякие языки перевел. — Алешка еще больше вытаращил глаза на свое открытие. А мне стало интересно, у Алешки острый глаз, он подмечает многое, мимо чего взрослые проходят равнодушно, не замечая. — Вот, Дим, какой-нибудь бедный простофиля найдет какую-нибудь волшебную палочку, или волшебную дудочку, или волшебную щуку вроде золотой рыбки, или волшебную бабушку… В общем, какую-нибудь волшебную фигню, и бац! — получает царскую дочь и полцарства в придачу. Без проблем. Был простофиля, а оказался самым умным. И все они, эти простофили, Дим, одинаковые. Только называются немного по-разному: Жан-простак, Джек-чудак, Ганс-чурбан, а у нас Иван-дурак.
— Тебе за него обидно?
— Да не очень. Все равно он потом самый умный. Кого-нибудь победил, вроде Кощея или Горыныча, привязал злую мачеху к лошадиному хвосту, и — пир горой. И я там был, мед-пиво пил. По усам текло, а в рот не попало. — Тут Алешка немного притормозил. — Дим, как это он так пил, что в рот не попало? Усами, что ли?
Тут и я немного притормозил:
— Все, Лех, ты меня уже достал.
— А ты потерпи. Ради меня. Я ведь больной, весь в пятнах… И про спящую красавицу везде одинаково. Тыщу лет она спит, ты ее поцелуешь…
— Не дождется, — отказался я. — Не собираюсь.
— Я тоже, Дим. — Алешка поморщился. — Она там тыщу лет провалялась в подвале, вся в пыли, в паутине небось. Высохла, как старая вобла. — Алешка еще больше скривился. — Ну, ладно, Дим, — не ты, не я, кто-нибудь другой, дурак, ее поцелует, и опять, пожалуйста — ему и бывшая спящая красавица, и полцарства, и мед по ушам. И за шиворот…
Но тут вошла мама и погасила свет:
— Мам, — спросил Алешка, — а ты хотела бы получить царскую дочь и полцарства в придачу?
— Пол? — уточнила мама. — Ни за что. Мне только все царство подавай.
— И чтоб у тебя кто-нибудь был на посылках?
— Обязательно. Пацан небольшой, лет десяти, весь пятнистый. Спать!
Я уснул быстро. Но эти разговорчики даром не прошли. Я так же быстро проснулся от страшного сна. Мне приснилось, что мы с Алешкой в какой-то мрачной старинной башне, в ее темном старинном подвале все-таки нашли старинную спящую красавицу. И долго шепотом спорили, кто из нас должен поцеловать это древнее страшилище. А потом разорались: стали спорить, кому достанется полцарства, а кому — старинная царская дочь. Но тут она проснулась от нашего шума и подняла свои зеленые веки…
Когда я поскорее открыл глаза, у меня быстро билось сердце от страха.
Но дело не в этом. А в том, что очень скоро этот сон станет явью. Будет и заколдованная старинная башня, и мрачный подвал, и спящая на мешке с драгоценностями страшная красавица.
Полцарства только не будет. Да и на фиг нам половина. Мама права: нам целое подавай.
Забегая немного вперед, скажу, что именно Алешкина любовь и доверие к сказкам помогли ему разобраться в этой жуткой истории с нечистой силой, со спящей в старинном подземелье красавицей, и добыть несметные сокровища, которые она охраняла. А заодно разделаться с жуликами, которые эти сокровища хотели захапать.
Как-то наш учитель литературы Бонифаций сказал, что любая сказка — это зашифрованная информация для будущих поколений.
— Особенно сказка о колобке, — съехидничал кто-то из ребят.
— Однозначно! Вы подумайте об этом.
Я подумал — и ничего не придумал, спросил об этом ради смеха Алешку. Он ни на секунду не задумался.
— Элементарно, Ватсон! Колобок — это вроде как бы солнце. Вот оно удрало утром с подоконника и покатилось по небу.
— Ну да, — усмехнулся я. — А тут на небе — заяц: «Я тебя съем!»
Алешка посмотрел на меня с таким удивлением, что мне даже стыдно стало.
— Облачко, Дим! Чуть не прикрыло оно солнце, но колобок покатился дальше.
— А лиса — это ночь. Вот она и схавала солнце.
— А дальше все сначала. Сказки, Дим, никогда не кончаются. От них, Дим, большая польза.
И Алешка это блестяще доказал. Именно сказка подсказала ему… Впрочем, об этом — в свое время и в своем месте…
А между тем зима кончилась. Наступил, как выражался Алешка, весенний март. По его календарю будет и летний июнь, и осенний сентябрь. С зимними декабрями и январями.
Понимаете, герр оберст, дело дрянь!
Понимаете, герр оберст, дело дрянь!
Фюрер выжил из ума, все приказы его — засада.
Доктор Геббельс вопит из динамиков, но на него лишь глянь:
лишь ему одному тотальной войны и надо.
Всем нам светит каюк. Вы, полковник, должны понять,
что промерить собою Сибирь у ребят нет охоты,
но в сто крат ее меньше идти и сейчас умирать.
Умирать, герр полковник, — обычное дело пехоты,
но сегодня мы все встали, видно, не с той ноги,
чтоб желать свои ноги сложить в деревянный ящик.
Оберст, слышите это: «Господи, нам помоги!»?
Это молится, оберст, фольксштурмом призванный мальчик.
Ему хочется к мамке в баварский фахверковый дом,
он вчера увидал, как кишки намотало на траки.
Он так юн, и уже не герой, потому что весь этот дурдом
не внушает уверенности в справедливости чертовой драки.
Эти русские, оберст, нам всем никогда не простят
деревень, по которым СС прокатились огненным смерчем.
Когда нету патронов, они рвут руками ребят
и глазами разят наповал, их глаза ныне молнии мечут.
Их священна война, а у нас больше нету святынь.
Потому, господин мой хороший, не нужно хватать парабеллум.
По-хорошему я говорю, ты, полковник, остынь!
Ну убьешь ты меня, с остальными что будешь ты делать?
К черту, оберст! Кончаем тупую до жути резню!
Я пришел, потому что такое вот странное дело.
Мы хотели на флаг отыскать хоть одну простыню,
только кроме рубахи твоей нет у нас тряпки белой.
Август-Фридрих-Вильгельм
Виктор Платонович Некрасов Август-Фридрих-Вильгельм
Случай, или точнее, знакомство это произошло в Дрездене в мае сорок пятого года, через несколько дней после капитуляции Германии. Вернее, даже не в Дрездене – он весь был разрушен американской авиацией, – а в шести километрах от него, в очень живописном городишке Пильнице, на берегу Эльбы, где расположился наш батальон.
Жили мы в замке, принадлежавшем когда-то саксонским королям, в их летней резиденции. Кругом был парк, какой и должен быть вокруг замка, с древними липами, тенистыми аллеями и задумчивым прудом, по которому, вероятно, когда-то плавали лебеди. Общее впечатление портил только дворец – нелепейшее сооружение с колоннами, носившее претенциозное название «Хинезишес Палэ» – «Китайский дворец», хотя китайского в нем, кроме каких-то нарисованных, якобы в китайской манере, фигурок на карнизе, не было ничего.
В замке жили престарелые художники, целыми днями где-то пропадавшие и приходившие поздно вечером с наполненными до отказа рюкзаками. Жили они в правом флигеле дворца, я со своим батальоном – в левом.
Война кончилась, но работы было много. Ежедневно приходилось ездить в Дрезден и заниматься там разминированием и приведением города в порядок. Ночевать возвращались в Пильниц.
И вот, как-то вечером, возвращаюсь я из города, усталый и голодный, – по дороге еще произошла авария с машиной, задержавшая нас на добрых полтора часа, – и встречает меня во дворе дежурный по батальону – хитроглазый сержант Черныш.
– Вас там, товарищ каштан, якийсь старичок, нимець, дожидаеться.
– А что ему нужно? – спрашиваю.
– «Лебенсмиттель», должно быть. Направил бы прямо к старшине.
«Лебенсмиттель» – продукты питания – облеченная в приличную форму просьба поесть – первая фраза, которой научились наши бойцы от немцев.
Старичок оказался маленьким, сухоньким, на вид лет шестидесяти, но еще подвижной и довольно сохранившийся, с обвислыми, как у породистой собаки, щеками, довольно бодро торчащими подкрашенными усами и невероятно аккуратно причесанными, вернее расчесанными, реденькими волосиками на голове. Одет он был, несмотря на жару, в пальто с потертым бархатным воротником, из которого выглядывал другой – стоячий, крахмальный. Брюки были узенькие, в полоску, на руках лайковые перчатки кремового цвета, за спиной, как у всякого добропорядочного немца в то время, болтался, точно горб у голодного верблюда, полупустой рюкзак.
При моем появлении лицо старичка приняло смешанное выражение удивления, восторга и горделивого достоинства – весьма сложное и неожиданное сочетание чувств.
– О-о-о! – сказал он и, слегка склонив голову набок и вперед, сделал несколько мелких шажков по направлению ко мне.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал я.
– О-о-о! – Старичок ловким, привычным движением скинул рюкзак и уселся в кресло. Я тоже сел.
– Чем могу быть полезен?
Старичок скрестил ноги, соединил кончики пальцев и приятно улыбнулся.
– Я чрезвычайно рад, герр оберст (я был только капитаном, но старичок возвел меня почему-то в полковники), чрезвычайно рад, герр оберст, что имею дело с таким высококультурным и образованным человеком (опять-таки я не совсем понял, какие у старичка были основания сделать этот вывод, но возражать не стал, бог с ним). Мне также весьма приятно приветствовать в вашем лице человека, который, став, так сказать, хозяином этого прекрасного дворца, сумел, невзирая на трудности и сложности военного времени…
– Если можно, покороче. У меня мало времени, к тому же я очень устал.
– О да, да. Я понимаю. – Он быстро и сочувственно закивал головой. – У вас много работы. Американцы разрушили город. И мне говорили, что вы приводите его в порядок. Это очень порядочно с вашей стороны. После того, что…
Я взглянул на часы. Было около восьми, а встали мы в четыре.
– Ближе к делу? Понимаю. Русские – деловые люди. Они не любят терять время даром. – Он сделал паузу и, наклонившись слегка вперед, заговорил вдруг конфиденциальным тоном: – Поэтому я и пришел к вам, как к деловому человеку. Деловой человек к деловому человеку. Война войной, а дело делом. Не правда ли?
Он галантно улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. У него было невероятно подвижное лицо, как у актера или приказчика галантерейного магазина. Чувства, которые он в данный момент испытывал, сменяли друг друга с непостижимой быстротой. Иногда отыгравшее уже чувство не успевало еще сойти с его лица, как появлялось новое, и тогда они наслаивались одно на другое. Черныш, как-то потом уже, сказал, что старичок очень забавно «мордой хлопочет», и нам всем очень понравилось это выражение.
Я сидел, смотрел на этого «хлопочущего мордой» старичка и невольно ловил себя на том, что куда внимательнее слежу за его мимикой, чем за ходом его мысли.
А он тем временем продолжал:
– Я пришел поговорить с вами, герр оберст, по очень важному и существенному для меня делу. Я пришел поговорить об этом дворце, об этой усадьбе, так сказать. Видите ли, герр оберст, этот дворец и эта усадьба принадлежат мне.
При этих словах он встал и не без изящества отвесил легкий поклон.
– Вы хотите сказать, принадлежали?
В глазах старичка мелькнула и сразу же исчезла настороженность, уступив место обезоруживающей, невинной улыбке.
– Как вам сказать… Принадлежали, принадлежат… Это в конце концов…
Он не закончил фразы, пожал плечами и, усевшись опять в кресле, выжидательно стал смотреть на меня, скрестив по-прежнему ноги и соединив кончики пальцев.
Я ему сказал, что, насколько я знаю, этот дворец принадлежал когда-то саксонским королям, где они сейчас – неизвестно, да и в конце концов не очень интересно, что в доме этом живут теперь престарелые художники, что выселять их никто не собирается и что вообще все будет в порядке. К концу разговора я осведомился, с кем имею честь беседовать.
Старичок встал. Мне даже показалось, что он стал немного выше.
– Меня зовут Август-Фридрих-Вильгельм Четвертый. До ноября 1918 года я был королем Саксонии.
Он опять поклонился, и в поклоне этом, кроме изящества, была уже и некая торжественность.
Не буду врать – я опешил. Я ожидал чего угодно, только не этого. Я никогда в жизни не встречал королей. Разве что Людовика XIII и Ричарда Львиное Сердце в романах Дюма и Вальтера Скотта. Да иногда в старой «Ниве» мелькнет фотография: «Престарелый шведский король Гаокон такой-то на отдыхе в Ницце» или Альберт бельгийский, в каске и обмотках, награждающий каких-то солдат. Вот и все. Одним словом, представление об этой категории лиц я имел довольно туманное. Но все-таки имел. Туманное, но имел. То же, что сейчас сидело передо мной, – суетливое, с фиолетовыми усами и бесконечными «герр оберст» – рушило все мои представления о тех, кто в книгах именовался августейшими монархами.
Я предложил папиросу. Август-Фридрих-Вильгельм IV с охотой взял. Похвалил табак. Я предложил ему пачку. Он сказал «о-о-о» и спрятал ее в рюкзак.
Заговорили о жизни – так надо было, очевидно, из вежливости, прежде чем опять приступить к делам. Старик жаловался на американские бомбежки, на Гитлера (это специально для меня), на нелегкую жизнь. Когда восемнадцатый год – «ох, этот тяжелый, невеселый восемнадцатый год!» – лишил его короны, он решил посвятить себя искусству.
– О! Искусство! Единственно святое, что осталось еще в жизни. Оно над всем. Оно не знает войн и революций. Оно парит над нами как… как… – глаза его слегка увлажнились, и он не закончил фразы.
– Вы художник? – спросил я его.
– Нет, к сожалению, я не художник. Бог не наделил меня талантом. Но я помогаю художникам. Я помогаю бедным старым художникам. – В этом месте его голос слегка дрогнул. – Я даю им кров, которого они лишены.
– Вы им сдаете комнаты? – уточнил я.
– Да. Я им даю кров, которого они лишены. И они очень мне благодарны.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что у короля таких дворцов, как в Пильнице, еще три и что все четыре он сдает, вернее, сдавал, и вот теперь его очень интересует – «ведь мы с вами, герр оберст, люди деловые», – у кого он должен получить разрешение, «или как это у нас называется», одним словом, где он может оформить свои права на владение этими четырьмя дворцами.
В самых вежливых выражениях я ему дал понять, что этот вопрос пока еще не решен и что, когда он будет решен, его, Августа-Фридриха-Вильгельма, об этом поставят в известность, а пока, если он не возражает, я могу его снабдить кое-какими «лебенсмиттелями».
О, бедный, бедный король! С каким видом он укладывал в свой рюкзак консервы и хлеб, выданные ему моим старшиной Федотиком. Он все время повторял свое «о!», причем каждый раз на более высокой ноте, и на лице его можно было прочесть весьма длинную фразу, обозначавшую приблизительно следующее: «О, как это все тяжело! Но что поделаешь – жизнь, увы, устроена так, что иногда и венценосцам приходится прибегать к услугам добрых людей. Это горько, очень горько, но отнюдь не постыдно, и вы понимаете меня, герр оберст».
Реконструктор. Дорога в один конец (11 стр.)
– Минометный взвод прикроет ваши группы…
Ого, еще и минометчики?! Супер! Всегда бы так жил.
Однако же что-то слишком много плюшек… а ведь по жизни так не бывает. Вот не верю я в то, что у командования вдруг проявился такой необычный приступ щедрости. Есть здесь какая-то зарытая собака, только где?
А если пораскинуть головами, так и вовсе непонятно, каким таким образом мы все это хозяйство должны доставить в немецкий тыл? Для начала – так хотя бы через линию фронта перетащить, да к тому же еще и скрытно! Это каким, позвольте поинтересоваться, образом? Ладно мы – разведчики, так, между прочим, не маленькой группой топаем, а как бы и не целой ротой. Тоже, знаете ли, не самая приятная прогулка получается…
Ну, положим, саперы проползут на брюхе – им не привыкать. А вот как тащить скрытно минометы? Да и запас мин? А потом все это хозяйство назад выволакивать?
Осматриваю своих сослуживцев – народ озадаченно разглядывает карту. Что, ни у кого никаких вопросов нет? Вот уж не верю-то… Вероятнее всего, никто не хочет начинать первым, еще сочтут, чего доброго, паникером… Ну, мне в данной ситуации терять меньше всех, так что – рискнем!
– Товарищ майор! Разрешите вопрос?
– Слушаю вас, старшина, – прервал свои пояснения штабной.
К чести гостя, он слушал меня весьма внимательно, не перебивал и каверзных подколок не делал. Что, по правде сказать, несколько меня обнадежило – не совсем это кабинетный деятель, судя по тому, как он умеет слушать собеседника.
– Да, товарищ майор, все.
– Все с этим согласны? Или есть еще какие-то сомнения? – обводит внимательным взглядом собравшихся офицеров штабной.
Сомнения были. И взводные тоже их высказали. В целом поддержав мою точку зрения. Ну, нет у нас пока опыта проведения столь масштабных операций, нет! Откель ему взяться-то? Более чем взводом (да и то пару раз) во вражеском тылу не работали – просто не ставилось нам никогда таких задач.
Майор задумчиво постучал по столу карандашом. Вопросительно глянул на ротного:
– Ну, что ж, товарищ старший лейтенант… Ваши подчиненные умеют анализировать обстановку – это похвально! Командование не ошиблось, выбрав именно вашу роту.
Так… вот это мне совсем уже не нравится.
– По пунктам! – загибает палец штабной. – Минометчики будут ждать вас на месте – их забросят самостоятельно, переправлять их через линию фронта во вражеский тыл не потребуется. Равно как и возвращать назад. Люди и снаряжение останутся в немецком тылу и далее. У них будет самостоятельная задача…
А он вообще у нас тут есть? Нет, что-то такое я про них слышал, было… Но конкретного – ничего не знаю. Да и не только я, вон и наши взводные переглядываются. Ну ладно, одной головной болью меньше.
– Саперы – они пойдут вместе с вами. Линию фронта предполагается переходить малыми группами и в разных местах. Так что опасения по поводу скрытности перехода тоже считаю пока преждевременными.
Ну да… это ж не тебе на брюхе ползать…
Выдержка из рапорта
…Следует отметить возросшую активность разведки противника в указанном квадрате. Исходя из требований директивы №… предприняты дополнительные меры по сокрытию позиции сил прикрытия объекта, при этом не дав противнику повода для подозрений.
С указанной целью предприняты следующие меры маскировки:
1) Оборудованы ложные позиции зенитной артиллерии. На данных позициях временно размещены отдельные орудия ПВО, ведущие огонь по русским самолетам-разведчикам. Расчетам даны указания о поддержании максимально высокого темпа стрельбы, пусть даже и в ущерб точности. Противник должен быть уверен в том, что по нему ведут огонь несколько орудий.
2) Оборудованы преднамеренно демаскированные ложные огневые точки прикрытия объекта. В указанных местах поддерживается видимость активности.
3) В расположение сорок второго ремонтно-восстановительного батальона, под видом неисправных, доставлено четыре средних и четыре легких танка из состава отдельного охранного батальона. Экипажи танков размещены в казарме солдат ремонтно-восстановительного батальона и переодеты в общевойсковую форму. В случае необходимости танки смогут достичь района предполагаемого боестолкновения в течение пятнадцати минут.
4) На узловой станции, при попытке получения сведений об объекте, обнаружен агент разведки противника. Агент (женщина) взят под наблюдение. Предприняты меры по дезинформации агента.
5) В прилегающих к объекту лесных массивах организована сеть скрытых постов. Задача постов – своевременное информирование о любом передвижении в указанном районе. Посты частично (по условиям местности) телефонизированы. Также предусмотрена возможность быстрой передачи ими информации с помощью условных сигналов, согласно разработанной таблице.
Заместитель командира двадцать второго охранного батальона гауптман Карл Нимейер.
– Итак, майор, что вы можете мне рассказать хорошего? – Ляшке был сегодня в неплохом настроении, что выразилось в предложении гостю чашки хорошего кофе.
– Немало, герр оберст! Все меры маскировки, предпринятые нами, в соответствии с вашими указаниями, возымели свой эффект. Противник ничего не подозревает о том, что его интерес к складам нами замечен. Русские самолеты-разведчики несколько раз уже пробовали прощупать нашу оборону. Но были отогнаны зенитным огнем и подоспевшими истребителями. Один самолет противника сбит.
– Это хорошо! – удовлетворенно кивнул хозяин кабинета. – Все?
– Нет, герр оберст, – покачал головой Хайнеманн. – Активизировалась и их агентурная разведка в нашем тылу. Надо отдать должное, русские своевременно об этом позаботились. Нами уже выявлено три их агента, и один человек находится под подозрением. Разумеется, мы предприняли все меры для того, чтобы получаемая ими информация соответствовала бы нашим целям.
– Неплохой подарок кое для кого! – поджал губы полковник. – Очень даже своевременно, хочу вам сказать! Мы можем утереть нос некоторым выскочкам и зазнайкам. Полагаю, мой друг, все прочие мероприятия также идут по плану?
– Совершенно верно, герр оберст! Есть, разумеется, некоторые сложности и шероховатости – но в целом все предусмотренные меры выполнены успешно.
– А именно? – приподнял бровь Ляшке.
– Ну, в частности, нам пришлось организовать выгрузку и транспортировку танков непосредственно вблизи объекта. В других местах, нежели на станции, это сделать технически невозможно – там высокие насыпи.
– А как же тогда в ремонтно-восстановительный батальон доставляют прочую технику?
– Грузовики и бронетранспортеры, герр оберст. Их просто буксируют своим ходом, при помощи тягачей. Танки же… требуют немного другого подхода. Все же это более массивная техника. По завершении операции они будут вывезены аналогичным образом.
– Ну что же, – благосклонно кивнул полковник. – Полагаю, вы вполне заслуживаете еще и рюмочки хорошего коньяка!
Как-то я вот напророчествовал… себе на пятую точку. Когда предполагал, что скоро будем ползать на брюхе. Именно что ползем. И именно – на брюхе. Да еще и по уши в болотной грязи. Ибо дежурные пулеметчики на этом участке немецких позиций ворон не считают, что уже не раз и доказывали. Тем, кто по простоте душевной в этом сомневался. Ну и что, что болото? Ползать можно и по нему, сам не единожды убеждался. Да и фрицам надо отдать должное, они тоже далеко не лыком шиты, научились уже многому. В том числе – и у нас. Тому, что для русского солдата абсолютно непроходимых местностей нет. Хоть на брюхе проползет, хоть на одной ножке проскачет – а, один хрен, пролезет туда, куда ему надобно. И если раньше немцы еще могли позволять себе какие-то вольности и отступления от уставных требований, то теперь они от такого поведения отказались. Жить им, видите ли, охота… Можно подумать, что кому-то из нас это надоело!
Только вот вся беда в том, что жить в таком поединке выпадает кому-то одному. Либо сонному пулеметчику не повезет, либо нерасторопному разведчику. Только так – и никак иначе.
В час по чайной ложке, осторожно передвигая руки и ноги. А тут еще и сидор тяжелый на плечи давит. Впрочем, не всем. По моей инициативе скроили нам тыловики прочные брезентовые мешки. Не шибко здоровенные, но прочные и приспособленные для того, чтобы тащить их по земле волоком. За собою следом, чтобы сидор за плечами ползущего бойца не демаскировал. Лишний горб в десяток сантиметров толщиной – он незаметности передвижения не шибко способствует. Под это дело ухитрились пустить брезентовый полог с захваченной у немцев машины, вовремя зажилив его от трофейщиков. Мол, мало ли что там у немцев кому положено… а вот не было его тут – и все! Может быть, немецкий водила, гибель свою неминучую предчувствуя, сам его на шнапс и сменял! И нажрался с тоски… Могло ведь такое быть? Да запросто! Так что не парьте нам мозги, уважаемые товарищи, забирайте свой (теперь уже свой) тарантас – и проваливайте восвояси!