Кто такой глюк в моцарте и сальери
Оклеветанный Сальери: История одной сенсации
Автор: Вениамин Сапожников
Как оправдать того, кого уже давно нет на свете и кто, разумеется, не может защитить себя сам? И что может быть важнее чести и доброго имени кого бы то ни было? Тем более такого выдающегося человека, как Антонио Сальери.
Читатель при имени Сальери сразу вспоминает «Маленькие трагедии», театралы – героя пьесы Петера Шеффера, а кинолюбители – злодея из гениального фильма Милоша Формана «Амадей».
Сюжет повторяется, всюду одно и то же: снедаемый завистью посредственный делец от музыки травит гениального Моцарта. У Пушкина и Формана это звучит столь убедительно, что не возникает ни малейших сомнений в правдивости этого «исторического» сюжета.
Между тем, эта клевета еще при жизни добила Сальери, спровоцировав нервный срыв. На самом деле он не то что никого не травил, но был добрейшим и благороднейшим человеком, который много помогал своему приятелю Моцарту. И не ему одному, причем совершенно бескорыстно, обучая музыке Шуберта и Листа, Майербера и Бетховена. Но дело даже не в этом или не только в этом: его вклад в музыкальную культуру невозможно переоценить, о чем профессионалы, историки музыки и музыковеды, прекрасно осведомлены.
Сын колбасника
Культурная столица
Итак, Вена. Центр Европы и европейского музыкального мира. Культурная столица, лучшее место для обучения музыке. Гассман нанимает для Антонио учителей не только музыкальных дисциплин, его обучают еще и латыни, немецкому и французскому. То есть сын колбасника, причем во времена сословной сегрегации, волею судеб получает не только блестящее музыкальное образование, но и прекрасное общегуманитарное: вскоре он уже говорит на нескольких языках, досконально знает европейскую литературу и приобретает тонкие манеры.
Впитывал он как губка, ему было всё интересно, а уж работать умел и любил как никто. Ко всему прочему, Антонио был обаятельным, располагающим к себе человеком. Весёлый и непосредственный, он подружился не только с лучшими венскими музыкантами, но и с литераторами – например, с придворным поэтом Пьетро Метастазио, мастером оперных либретто. Кроме того, Гассман ввел его в круг венских интеллектуалов, и даже познакомил ни с кем иным, как с самим императором Иосифом II, который любил музицировать в неформальной обстановке. Император был неплохим музыкантом и по достоинству оценил талантливого юношу, у них даже установились дружеские отношения.
Вот как описывали молодого Сальери современники: «Он был невелик ростом, ни толстый, ни тонкий, смуглый, с ярко-черными глазами и волосами. Одевался он модно, но избегал излишеств, очень любил конфеты и варенье, но при этом не любил вино и пил только воду. Он был щедр со всеми, религиозен и очень весел. Его хобби составляли литература и долгие прогулки в одиночестве».
Придворный композитор
По протекции Гассмана его представят настоящему мэтру, композитору Кристофу Виллибальду Глюку.
Помните, как в «Маленьких трагедиях» пушкинский Сальери рассуждает:
«…Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я всё, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним».
Лучший, добрейший
Другой стороной таланта этого неординарного человека была способность к педагогике. Он преподает хоровое пение в Венском обществе любителей музыки, работает в Венской Певческой школе, позже преобразованной в консерваторию, обучает множество самых разных музыкантов. В 1815 году его благодарный ученик, Франц Шуберт, написал в честь юбилея учителя кантату, текст к которой сочинил сам:
«Лучший, добрейший!
Славный, мудрейший!
Пока во мне есть чувство,
Пока люблю искусство,
Тебе с любовью принесу
И вдохновенье, и слезу.
Подобен богу ты во всем,
Велик и сердцем, и умом.
Ты в ангелы мне дан судьбой.
Тревожу бога я мольбой,
Чтоб жил на свете сотни лет
На радость всем наш общий дед!»
Амадеус
Измеритель талантов
Сумерки богов
Ай да Пушкин
Адвокат Сальери
Тридцать лет назад, в девяностые, пьеса Шеффера добралась и до Италии. И справедливость, пусть отчасти, восторжествовала: итальянцы искренне возмутились тем, как оболгали их великого соотечественника.
Мало того, в мае 1997 года в Миланском апелляционном суде состоялся официальный процесс «по делу композитора и педагога Антонио Сальери, которому ставилась в вину причастность к гибели Вольфганга Амадея Моцарта». Со стороны обвинения выступили лучшие юристы Италии, прославившиеся своими успешными процессами против мафии. Но и адвокаты у обвиняемого были серьёзные, председательствовал же сам президент апелляционного суда, Винченцо Салафия. Примечательно, что процесс по делу Сальери был не постановочным, вроде нашего телевизионного «Суд идет», а самым настоящим, где рассматривались улики и свидетельства, звучали обвинения и речи защитников и экспертов.
Итогом стало полное и окончательное оправдание Антонио Сальери и доказательство его непричастности к гибели Вольфганга Амадея Моцарта.
Пусть и почти через два века, но честное имя Антонио Сальери было оправдано. Помните об этом, когда будете перечитывать Пушкина. Или смотреть фильм Формана.
Сальери не убивал Моцарта.
фото: Topfoto/FOTODOM
Моцарт и Сальери: некоторые размышления над драмой А.С. Пушкина
В этом году исполняется 215 лет со дня рождения А.С. Пушкина. Вновь и вновь мы приникаем к животворным источникам его творчества. И в том числе к «Маленьким трагедиям».
Творчество Пушкина во многом мистично. Дерзну сказать: временами христологично. Христологическим характером во многом обладает и драма «Моцарт и Сальери».
Понятно, что Пушкин оказался заложником черной легенды относительно Сальери: у того не было никаких причин для зависти Моцарту. Реальный Сальери был талантливым признанным композитором, состоявшимся человеком, счастливым семьянином, капельдинером Венской капеллы. Отравление Моцарта ему приписали. Кто и зачем? Трудно сказать. Темна вода во облацех…
Впрочем, есть одна версия. Если Моцарт действительно был отравлен, что не исключено, то его убийцами (и клеветниками Сальери) могли явиться масоны, с которыми знался Моцарт и чьи «таинства» и посвящения он безжалостно осмеял и освистал в «Волшебной флейте». Отступничества ему могли не простить… А дальше – дело техники. Пустить слух о причастности Сальери, из слуха сделать молву, из молвы – априорную истину. «И вот – общественное мненье». Оно оказалось столь могущественным, что довело Сальери до сумасшествия, в одном из припадков которого он признался в убийстве Моцарта. С юридической точки зрения ясно, какова цена подобному признанию. Но, увы, ведь всем известно…
Итак, в прямом смысле пушкинский Сальери не историчен. Но, однако, его образ является глубоко историчным в другом смысле и плане. Он – зеркало эпохи Французской революции и наполеоновских завоеваний.
В трагедии много следов т.н. Великой Французской революции
В трагедии много следов т.н. Великой Французской революции. Один из них – насмешливые слова Моцарта о своем божественном призвании. «Но божество мое проголодалось». Это явная аллюзия на слова предпоследнего царя ацтеков Монтесумы: «Боги жаждут». Понятно чего – крови. Их процитировал Камиль Демулен, говоря о Робеспьере и революционном терроре незадолго до своей гибели, а затем и казни Робеспьера. Как известно, т.н. Великая Французская революция послала на плаху многих гениальных ученых, писателей и поэтов. Среди них был и великий химик Лавуазье; отправляя его на плаху, судьи объявили: «Революции не нужны химики». Казнен был и знаменитый французский поэт Андре Шенье, которому Пушкин посвятил свое проникновенное стихотворение. В этом революционном контексте по-иному прочитывается гибель Моцарта: его убивает посредственность, представитель духовного третьего сословия, для которого непереносима аристократия духа. Характерна эгалитаристская логика Сальери с его мнимой заботой об общем благе:
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет…
Как тут не вспомнить Петрушу Верховенского из «Бесов»! «Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов; не надо высших способностей! Их изгоняют или казнят. Цицерону отрезается язык, Копернику выкалываются глаза. Шекспир побивается каменьями. Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство».
Сальери – воплощение революционного духа, протеста против несправедливости земной и небесной. Этот протест присутствует с самого начала драмы:
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет – и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
И вопль обвинения, обращенный к самому Богу:
О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного.
Как здесь не вспомнить притчу о работниках виноградника: «Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной» (Мф. 20: 10–12).
Социальная сторона подобного обвинения очевидна: земные богатства достаются не труженикам, а «гулякам праздным», «безумцам», «прожигателям жизни».
Здесь уместно задуматься: каков был механизм атеизма времен Французской революции, и почему вчерашние добрые католики бросались бить статуи святых и гадить в храмах? Объяснения можно предложить самые разные: одно из наиболее убедительных – извращенная жажда справедливости, оборотная сторона которой – зависть. Почему, если Бог есть, Он позволяет, чтобы праздные люди богатели и роскошествовали, а труженики разорялись, нищенствовали и угнетались? Христианину ведом ответ на этот вопрос, но он закрыт для того человека, у которого всё – здесь и сейчас и сосредоточено в сей бренной материи.
Однако трагедия пушкинского Сальери гораздо глубже. Ему ведомы духовные глубины, он знает, что такое неземная красота, и тем страшнее его страдания, что не он является творцом такой красоты. Его терзает зависть, и он сам понимает, насколько отвратителен и некрасив этот грех.
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто! А ныне – сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую…
И вот оборотная сторона притчи о работниках виноградника: ропотник-работник становится Каином, братоубийцей. Ведь Сальери убивает не просто своего друга, он убивает собрата по искусству и только потому, что Бог не призрел на его, Сальери, многочисленные труды и жертвы, возделывание музыкальной нивы в поте лица, а призрел на «гуляку праздного», беспечного «пастуха» Моцарта.
В характере пушкинского Моцарта много от Авеля. Он кроток, простодушен, чужд всякой гордости, в отличие от гордеца Сальери. Он подлинно смиренен и вежливо с юмором отстраняет всякие разговоры о своем «сверхъестественном» призвании. Он любит жизнь в самых, казалось, незатейливых ее проявлениях: радостно возится на полу со своим сыном, с восторгом слушает музыку слепого скрипача, более похожую на скрип. В отличие от Сальери, он живет не для себя, а для других, не задумываясь об этом. И при этом он – творец, ясный, светлый, жизнерадостный, обыкновенно-спокойный. К нему применимы слова Христа: «И научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим».
И в этом контексте внутренний поединок Моцарта и Сальери приобретает иной смысл: это оппозиция Христос – Каиафа, Спаситель – фарисеи. По особому воспринимаются слова Сальери:
Нет! не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить – не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой…
Как тут не вспомнить слова Каиафы: «Вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11: 49–50)!?
Образ Сальери связан с масонской «математической традицией»
Распятие Христа Каиафа оправдывает спасением иудейского народа (но прежде – сословия священников и фарисеев). Убийство Моцарта Сальери оправдывает спасением избранного – жреческого – сословия композиторов. Если мы вспомним, что Сальери, прежде всего, – математик, проверяющий алгеброй гармонию, и впишем в контекст Французской революции, то всё встает на свои места. Образ Сальери связан с масонской «математической традицией», в том числе и с образом циркуля; Бог для масонов – Архитектон вселенной, но на последних ступенях посвящения Богом может стать человек. Соответственно, Сальери может символизировать Каиафу новейших времен – масона-революционера, истребляющего аристократию духа, и одновременно – новейшего Каина-братоубийцу, носителя революционного террора.
Но и к Каину-Сальери приходит возмездие. Характерна концовка:
Ты заснешь
Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные.
Если задуматься, это звучит несколько неправдоподобно. Убийство из зависти было бы бессмысленным, ведь Моцарт уже создал невероятное количество музыки. Да и Пушкин навряд-ли написал пьесу с незамысловатой идеей, что завидовать — плохо. Все это и так знают.
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше.
Бог несправедлив, утверждает Сальери. Тем самым, он отвергает и Бога, и его мораль. Этот вывод побуждает его взять правосудие в свои руки.
Как объясняет Сальери, несправедливость Бога в том, что «священный дар. бессмертный гений», достался Моцарту, а не ему, Сальери. Сальери доказывает, что он заслужил дар, и что Моцарт его не заслужил.
Доказательство заслуг Сальери опирается на три пункта: (1) его врожденная любовь к музыке, (2) его тяжелый труд изучения музыки, и (3) самоотверженность, жертвенное служение музыке.
Говоря о своей врожденной склонности, Сальери вспоминает
Ребёнком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался — слёзы
Невольные и сладкие текли.
Чувствуется, что у него до сих пор текут слезы, когда он вспоминает об этом. Не случайно здесь речь идет о церкви. Сальери говорит здесь даже не столько о любви к музыке, сколько о своей врожденной святости.
Его тяжелые труды, предшествующие собственно композиции, описываются им как обременительные и неприятные
Труден первый шаг
И скучен первый путь. Преодолел
Я ранние невзгоды. Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию.
Но и дальше было не легче.
Вкусив восторг и слёзы вдохновенья,
Я жёг мой труд и холодно смотрел,
Как мысль моя и звуки, мной рожденны,
Пылая, с лёгким дымом исчезали
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного.
2. Точка зрения Бога известна, потому что треугольник Сальери ; Моцарт ; Бог подобен другому известному треугольнику: Каин ; Авель ; Бог.
«И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец.. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его. И сказал Господь [Бог] Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним.»
Будучи земледельцем, Каин трудился в поте лица. В этом состояло Божье проклятье людям за грех Адама и Евы:
«за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб»
Именно так и жил Каин, отбывая наказание за грех родителей.
— Сознание, что делаешь доброе, важнее знаков признания, даже признания от самого Бога. Так говорит Бог.
Сальери трудился для успеха:
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась;
Его критерием было не деланье добра, но признание. Он не руководился своим внутренним знанием добра и зла. Он не смог и устоять перед соблазном греха.
Он поступил как Каин.
А Моцарт? Он сам отвечает на этот вопрос у Пушкина:
Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Моцарт vs Сальери: кто кому завидовал на самом деле, и что стало причиной смерти Моцарта
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Между двумя композиторами действительно существовала неприязнь, поводом для которой было постоянное соперничество. Речь шла не о масштабах таланта, а о положении в обществе. В XVIII в. часто устраивали творческие состязания. Так, например, 6 февраля 1786 г. в одном конце Оранжереи императорского дворца Шенбрунн ставилась опера Сальери, а в другом конце – Моцарта. Оба произведения были написаны по заказу императора Иосифа II, оба были о тяжбе между певицами за одну роль. Но опера Моцарта провалилась, а опера Сальери имела успех у публики.
В 1774 г. скончался придворный композитор Гассман. Незадолго до этого в Вену приезжал Моцарт в надежде стать преемником Гассмана, он добился аудиенции у императрицы Марии Терезии, об этой встрече его отец написал: «Императрица вела себя очень мило, но не более того». Должность придворного композитора и капельмейстера итальянской оперы получил Сальери.
Успех Сальери в XVIII в. был просто ошеломительным, его оперы ставили гораздо чаще, чем Моцарта. В глазах императора Сальери имел куда больший вес. Моцарт пытался оттеснить соперника, но ему это не удавалось. Следует учитывать и тот факт, что публика на тот момент воспринимала оперу иначе, чем современная, она ожидала от постановок узнаваемых сюжетов и знакомых интриг. Сальери прекрасно знал вкусы публики и умел ей угодить.
В 1781 г. Моцарт поселился в Вене. В том же году при дворе решался вопрос о музыкальном образовании молодой княгини Елизаветы, на пост претендовали Моцарт и Сальери. Предпочтение снова отдали второму, поскольку у Моцарта была репутация легкомысленного молодого человека, что вызывало опасения за честь и достоинство 15-летней княгини.
В письмах Моцарт постоянно обвиняет соперника во всех своих неудачах: «Император все испортил, для него существует только Сальери»; «Сальери не в состоянии преподавать фортепиано»; «У меня есть сведения, что готовится большая интрига, Сальери и его сообщники из кожи вон лезут» и т. д.
Сальери сознавал, что Моцарт был гением, он относился к нему по-дружески и без агрессии. Репутация Сальери как убийцы Моцарта основана прежде всего на пушкинской версии этого сюжета, хотя она и не соответствовала действительности. Возможно, причиной такой трактовки было то, что Сальери был автором оперы, в которой высмеивался Петр I, а к нему Пушкин относился с большим пиететом; а возможно, автор просто поверил слухам.
Сальери скончался в клинике для душевнобольных, терзаемый обвинениями в убийстве Моцарта. В 1997 г. в Милане прошел суд над Сальери. Его оправдали, к сожалению посмертно.
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Кто такой глюк в моцарте и сальери
Став «музыкальным фаворитом» Иосифа II, Сальери на протяжении длительного времени находился в центре культурной жизни австрийской столицы. Он не только осуществлял постановки и дирижировал спектаклями, но и управлял придворной певческой капеллой. Кроме того, в его обязанности входило наблюдение за музыкальным обучением в казенных учебных заведениях Вены.
Совершенно очевидно — это была головокружительная карьера! Притом ее сделал в императорской столице не австриец, а чужак, пришелец, «итальяшка», как любили выражаться отец и сын Моцарты. Можно смело утверждать, что Вена стала для уроженца Леньяго второй родиной.
Биограф Сальери Адольф Жюльен пишет:
Сказанное нуждается в пояснениях. До знакомства с Глюком Сальери считал, что в опере поэзия вторична, что слова пишутся исключительно для поддержания музыки. Глюк же отличался совершенно противоположным взглядом — он говорил, что музыка должна «соображаться с текстом», что для создателя оперы исходная точка творчества — это живое представление характеров действующих лиц, драматургия их взаимоотношений.
Между тем итальянская опера[16] в Вене весной 1776 года была закрыта Иосифом II, увлеченным мыслью о развитии немецкой национальной оперы — зингшпиля[17]. Имея основательное музыкальное образование, он не любил ни Глюка, ни Гайдна, но при этом считал необходимым покровительствовать всему немецкому, а посему старался не обнаруживать пристрастия к иностранному. В результате венский Бургтеатр[18] был передан немецкой драматической труппе. Придворная же итальянская труппа получила право давать лишь два спектакля в неделю, а потом и вообще была распущена. Связано это было еще и с врожденной скупостью Иосифа II — ведь немецкая опера с ее простыми декорациями и костюмами стоила несравненно меньше итальянской.
Видимо, по этой причине творческая активность Сальери в тот период была не так велика, как обычно. В 1776 году, например, он сочинил большую ораторию для очередного концерта Венского музыкального общества. Это общество, которому было суждено сыграть исключительную роль в музыкальной жизни австрийской столицы и, пожалуй, всей Европы, было основано пятью годами ранее Флорианом Леопольдом Гассманом. Его основной задачей стало создание и поддержание пенсионных фондов для вдов и сирот музыкантов. Концерты общества, даваемые на Рождественский и Великий пост, носили благотворительный характер.
В 1778 году по рекомендации Глюка, явно рассматривавшего молодого композитора как своего преемника, Сальери уехал в Италию, получив там чрезвычайно почетный заказ написать оперу для открытия заново отстроенного после пожара оперного театра в Милане. Этот театр, известный сейчас под названием «Ла Скала», был открыт 3 августа 1778 года великолепным представлением оперы Сальери «Признанная Европа» (L’Europa riconosciuta)[19].
Действие оперы происходит в финикийском городе Тире, охваченном жестокой политической борьбой. Главный персонаж, дочь местного царя по имени Европа, когда-то, согласно легенде, была похищена Зевсом, явившимся в виде белого быка, и доставлена на спине быка на остров Крит, где Зевс принял вид прекрасного юноши и овладел ею. Сейчас же она, вернувшись, помогает разрешить все разногласия в городе, открыв свою подлинную личность — отсюда и название «Признанная Европа».
На премьере 3 августа 1778 года партию Европы исполняла сопрано Мария Бальдуччи, партию Астерио — сопрано (кастрат) Гаспаре Пакьеротти, партию Семелы — сопрано Франческа Лебрен, партию Иссея — меццо-сопрано (кастрат) Джованни Рубинелли, а партию Эгиста — тенор Антонио Прати.
Из Милана композитор отправился в Венецию, где принялся за работу по заказу местного оперного театра Сан-Моизе. В результате во время карнавала, 28 декабря 1778 года, в Венеции состоялась премьера оперы Сальери «Школа ревнивых» (La Scuola de’gelosi). Это была комическая опера на либретто очень известного в то время итальянского поэта Катерино Маццолы, основанном на сюжете одного из ранних произведений Карло Гольдони. За этим последовали более сорока премьер в разных театрах Европы: в Дрездене, Праге, Варшаве, Лондоне, Задаре, Париже, Неаполе и Лиссабоне. Это был настоящий успех, о котором Моцарт в то время не мог и мечтать…
Впоследствии Сальери была написана новая версия оперы «Школа ревнивых» на либретто поэта Лоренцо да Понте, которая была поставлена в Вене на сцене Бургтеатра 22 апреля 1783 года. Кстати сказать, Лоренцо да Понте написал потом «Мемуары», в которых рассказывается, как, приехав в Вену, он был представлен Сальери и либреттисту Пьетро Метастазио. Произошло это следующим образом — Лоренцо да Понте пришел к Катерино Маццоле и сказал: «Дорогой друг, благодарю вас за всё, что вы сделали для меня, но теперь я уезжаю в Вену. Не могли бы вы сообщить об этом вашим венецианским друзьям?».
И тогда Маццола взял лист бумаги и написал записку, адресованную Антонио Сальери. Записка была следующего содержания:
Далее Лоренцо да Понте пишет:
Не зная немецкого языка, да Понте поначалу общался исключительно с итальянцами. Он был представлен, к примеру, знаменитому либреттисту Пьетро Метастазио — вскоре, в 1782 году, тот умер, и Лоренцо да Понте рассчитывал занять его место.
В своих «Мемуарах» он вспоминает:
В результате при содействии Сальери да Понте был не просто представлен австрийскому императору, но и удостоен краткой аудиенции, в завершение которой Иосиф II спросил, сколько драм тот успел сочинить.
— Ни одной, ваше величество, — честно ответил итальянец.
— Хорошо, хорошо, — ответил с улыбкой император, — значит, ваша муза еще совсем девственна.
Лоренцо да Понте пишет:
«Потом он отпустил меня. Мое сердце переполнялось радостью, благодарностью и восхищением его августейшей персоной. Это, без сомнения, был один из самых приятных моментов в моей жизни, и я никогда не смогу забыть его. Мое счастье не знало границ, когда пришел Сальери и сказал, что мне повезло и я понравился; эти слова поддерживали меня во время моей короткой театральной карьеры в Вене. Они руководили моим вдохновением при сочинении произведений, которые я представлял для императорского театра. И именно они позволили мне выйти победителем из борьбы, которую я вынужден был вести с жалкой сворой педантов и голодных писателей, с завистливыми подонками, настоящей чумой от литературы…»<40>.
Как видим, Лоренцо да Понте не жалеет уничтожающих эпитетов для описания своих конкурентов, которые, как и он, мечтали занять место, освободившееся после смерти Метастазио. Одним из таких конкурентов был Джованни Баттиста Касти — талантливый либреттист, работавший с такими популярными композиторами, как Сальери и Джованни Паизиелло. Антонио Сальери, находясь над этой схваткой, здорово помог своему соотечественнику, только начинавшему карьеру в Вене. Более того, он даже согласился поработать с ним вместе над очередной оперой. Именно в этот момент в Вену приехала на гастроли великолепная труппа, составленная из самых известных в Италии певцов, и конечно же многие либреттисты бросились предлагать им свои произведения.
Лоренцо да Понте, позабыв про скромность, пишет:
Понятно, что Сальери торопил своего протеже: такой шанс упускать было нельзя. Но да Понте всё тянул и тянул, и Сальери уже начал нервничать. Когда же композитор увидел окончательный вариант либретто, он сказал: «Это хорошо написано. Тут есть арии и сцены, которые мне нравятся, но нужно будет сделать кое-какие изменения — для увеличения эффекта музыки, а не по какой-то другой причине».
«Что же это оказались за изменения? — пишет в своих «Мемуарах» Лоренцо да Понте. — Искалечить, удлинить или укоротить почти все сцены, вставить новый дуэт, изменить слог в середине одной арии, добавить хоры, которые пелись бы… немцами! Устранить почти все речитативы и, следовательно, нанести ущерб развитию сюжета…»<42>.
При этом сам да Понте особой честностью не отличался. Редактор немецкого издания его «Мемуаров» Густав Гугиц усиленно предостерегает читателей от безоговорочного доверия «показаниям» либреттиста. Его настоящие имя и фамилия — Эммануэле Конельяно. При крещении семьи отца, еврея по национальности, он в 1763 году получил имя крестившего его епископа Лоренцо да Понте. Потом учился в духовной семинарии, а в 1773 году стал аббатом, хотя никогда не выполнял обязанностей священника. Он преподавал литературу и красноречие в семинарии Тревизо, но был оттуда уволен то ли за радикальные политические взгляды, то ли за распутство, что тогда (как, впрочем, и сейчас) нередко сочеталось друг с другом. Потом он жил в Венеции, Дрездене, Вене, Лондоне… Между странствиями он успел написать 30 самостоятельных и несколько переводных либретто, преимущественно в жанре оперы-буффа. В историю вошли его тексты для трех опер Моцарта, в том числе для «Свадьбы Фигаро» (по Бомарше) и «Дон Жуана» (переделка либретто Джованни Бертати). С 1805 года да Понте жил в Северной Америке, работая антрепренером итальянской оперной труппы в Нью-Йорке и обучая итальянскому языку и литературе студентов Колумбийского университета. Там, в Америке, он и умер в 1838 году и был похоронен в Бруклине.