Кто такой беня крик
Беня Крик
История персонажа
Беня Крик (полное имя Бенцион Менделевич Крик) — литературный персонаж произведений Исаака Бабеля. Образ «благородного бандита» сделал имя героя нарицательным. Писателю удалось описать преступника так, чтобы читатели прониклись к нему уважением. Характер личности Бени противоречив, как и его поступки. Тем не менее ему удается сохранять баланс между общественным порицанием и любовью.
История создания персонажа
Впервые читатели познакомились с колоритным одесским бандитом в газете «Моряк» в 1921 году. Автор Исаак Бабель опубликовал в издании рассказ «Король», в котором передал емкую характеристику героя через описание одного события.
Бенцион празднует свадьбу сорокалетней сестры Двойры, когда приходит незнакомый молодой человек и предупреждает бандита об облаве. Король знает об этом, но новость, что это случится в день торжества, оскорбляет его. Незаметно с праздника удаляются трое его друзей.
Внезапно гости ощущают запах гари и видят, как розовеют края неба. Слышится треск, и в воздух выстреливает язык пламени. Тот же молодой человек снова приходит к Королю и сообщает, что горит полицейский участок. Беня идет на место происшествия и с удовольствием наблюдает, как суетятся приставы и разбегаются арестованные. По «случайности» в соседнем кране не течет вода, поэтому пожарные разводят руками. Главарь одесских бандитов отдает честь приставу и удаляется.
В первом же рассказе герой показал себя как человек, у которого хватает рук, и он совсем не боится преступать закон. Исследователи творчества Исаака Бабеля считают, что прототипом бандита стал Мишка Япончик, знаменитый налетчик и король уголовного мира в одесском масштабе.
Автор опубликовал еще 4 рассказа, в которых описывал фрагменты из биографии Бени Крика. В итоге они вошли в общий сборник под названием «Одесские рассказы». Некоторые из них впоследствии были экранизированы.
Биография и образ Бени Крика
Следующий рассказ, который повествует о происхождении прозвища «Король» и начале биографии персонажа как великого бандита, — «Как это делалось в Одессе».
Будучи еще неизвестной личностью, он как-то подошел к Фроиму Грачу и попросился в его команду. Чтобы проверить новичка, ему предлагают совершить налет на Тартаковского. Как оказалось, у него уже было 9 ограблений, поэтому и идти к нему не имело смысла. Бенчик хлопает дверью и уходит.
Молчаливое ограбление нарушает ворвавшийся пьяный Савка Буцис. Размахивая револьвером, он случайно убивает приказчика. Хмурый Крик обещает подельнику, что он ляжет рядом с жертвой.
Беня организовывает поистине королевские похороны Мугинштейну — с белыми лошадьми, певчими и венками из роз. Перед могилой бандит произносит самую известную свою цитату:
Есть люди, умеющие пить водку, а есть люди — не пить водку, но все же пьющие ее.
А после позвал всех пройти к месту захоронения Савки Буциса.
Все были шокированы и процессия буквально разбежалась. А кладбищенский нищий воскликнул: «Король!»
Бабель в цикле «Одесские рассказы» создал образ, в котором соединился тонкий юмор, ирония, лиризм и романтичность. По сути, герой сборника — личность фантастическая, ведь такое благородное и великодушное отношение вряд ли бы позволило ему в реальной жизни стать главарем бандитов.
Соблюдая воровские законы, Беня с почтением относится к человеческой жизни. В биографии героя нет места внезапным налетам. Король никогда не собирался на грабеж, предварительно не оповестив жертву о намерениях. Он ждал благоразумия и добровольной передачи денег, дабы исключить возможные потери. Такой ритуал позволял герою считать, что он теперь вправе отправляться на ограбление, если человек не отреагировал на предупреждение.
Юрий Шумский в роли Бени Крика | Kino-teatr.ru
На страницах книги Беня Крик раскрывается как молодой и жизнелюбивый человек, не жадный и готовый прийти на выручку. Он закатывает живописные пиршества и свадьбы, соблюдая традиции своего народа. Это веселый и остроумный бандит, у которого хватает милосердия к обычным людям.
И в этом писатель противопоставляет литературного героя его прототипу. Оба они — преступники, бандиты и нарушители порядка. И если к Мишке Япончику отношение одесситов было оправданно отрицательным, то Беня Крик стал чуть ли не образцом гуманности и справедливости.
Беня Крик в фильмах
Первая экранизация истории жизни Короля была черно-белой. В 1926 году Владимир Вильнер показывает фильм «Карьера Бени Крика», в которой снялся советский актер Юрий Шумский. В кино показывается одесский бандит, который держит в страхе и уважении весь город. А с началом Октябрьской революции воюет на стороне красных.
Это было, было.
Это и был Беня Крик
Мойше-Яаков Винницкий, он же Мишка Япончик, во всей красе
Из книги «Одесса в 1919 году»
Девятнадцатый год, в особенности его осень, вместил в себя, среди прочих, и еще одно событие, в свою очередь состоявшее из ряда подсобытий, третьсобытий, четвертьсобытий, мимолетных в общеисторическом контексте, но очень существенных для одесситов. Во всяком случае, тут слепая судьба явно попыталась приподнять традиционный одесский «блат» на уровень гражданского пафоса. И возвести пахана на героический пьедестал. Да-с, такие козыри из той самой колоды скинула судьба однажды самому Мишке Япончику. И будь фортуна менее загадочной и более последовательной, его портрет мы бы с середины 1950-х видели на стенде героев гражданской войны. Но всевидящая слепая предпочла сыграть с ним в иную игру…
Не изволил ли читатель что-либо слышать об Одесском советском пятьдесят четвертом стрелковом полку имени товарища Ленина? Он был сформирован в 1919 году в Одессе. Тогда же вошел он в состав сорок пятой дивизии Ионы Якира… Нет? Не слыхали? И кто командовал сим доблестным полком до самой его гибели тоже не знаете? Тогда, может быть, вашему сердцу о чем-то скажет бронепоезд номер 870932? Он также формировался в Одессе-1919. И под тем же чутким руководством. Нет? Это ничего. Я и сам, строго говоря, относительно недавно просветился на сей счет. Сейчас сотрем «белые пятна». Уверяю, вам будет интересно. Не соскучитесь.
Беня Крик по-донецки? Как Исаак Бабель искал в Донбассе вдохновение для нового героя
Ну, разве что кто-то более продвинутый вспомнит «Конармию», которая, кстати, не только дала писателю имя, но и упрочила положение на литературном небосклоне молодой Страны Советов, нуждавшейся в талантливых пропагандистах боев и сражений.
Правда, в то же самое время нашлись и критики рассказов о легендарной Первой конной Буденного. Они утверждали, что дать верные картины классовых боев, отринуть местечковость и животный физиологизм «натуральной школы», к которой явно тяготел молодой писатель, мешает его буржуазное происхождение.
И оно, буржуазное происхождение, у Бабеля таки имелось.
«Теперь он числится одесским коммерсантом»
Отец Бабеля был, как сказали бы, возможно, его склонные к преувеличениям земляки-южане, типичным «шахер-махером». Он был торговец и держал в доме номер 17 на Ришельевской улице магазин. Суть торговли Эммы Бабеля была в следующем: он ездил по всему Югу России, заводил знакомства с мелкими фабрикантами сельскохозяйственных машин и брался быть их представителем в юго-западных губерниях — Подольской, Бессарабской и Херсонской. День в истории. 3 марта: в Елисаветграде родился автор «Трех толстяков»
В некоторых публикациях можно встретить упоминание о том, что настоящая фамилия будущего советского классика была Бобель, а затем он изменил в ней одну букву. Однако в дореволюционных одесских газетах можно встретить объявления о дистрибьютере сельскохозяйственных машин Бабеле.
С этой дистрибуции Эммануил Исаакович он имел неплохой гешефт, а своего сына Исаака предпочел учить в коммерческом училище — сначала Николаевском, потом Одесском, а после и вовсе — в Киевском коммерческом институте, диплом которого получил в самый канун Октябрьской революции.
Неизвестно, куда бы жизненная стезя привела новоиспеченного выпускника «торгового института». С одной стороны — верная коммерческая дорожка, семейный бизнес, хорошие мозги и умение разговаривать с людьми.
С другой — тяга к слову, тяга с точки зрения Эммы Бабеля для его сына просто губительная. Кстати, это было не только его мнение. Все те обвинения, которые посыпались на писателя Бабеля после «Конармии», он знал и со слов дореволюционных столичных властей, которым очень не понравились первые литературные опыты молодого одесского еврея, наезжавшего пожить в столицу и напечатать там свои рассказы.
В журналах Петрограда его приняли неплохо, что и неудивительно, если учесть, что наш юный коммерсант сумел заручиться рекомендациями самого тиражного русского писателя Максима Горького. Но то, что понравилось Горькому, склонному одобрять опыты со словом и мыслью, не пришлось по нраву властям мирским и церковным. День в истории. 28 января в Одессе родился знаменитый советский писатель, который сражался за Новороссию
Еще в институте он свел знакомство с Евгений, дочерью богатого киевского предпринимателя Бориса Гронфайна, производителя сельхоз машин, которым торговал его отец. Дело дошло до свадьбы в 1919 году. Правда, брак не задался.
«Красный перегон» достался Платонову
Дальнейшая биография Исаака Бабеля хорошо известна — литературный труд в революционных журналах, участие в разных общественных организациях, знакомство в влиятельными людьми, носившими еврейские фамилии и бывших соратниками «демона революции» Льва Троцкого.
У нас нет нужды отбирать хлеб у литературоведов. Цель этих заметок куда скромней — познакомить вас Бабелем малоизвестным, с Бабелем- ценителем и любителем Донбасса.
Надо сказать, что у Исаака Эммануиловича с этим краем были не длинные, но интересные отношения. Михаил Зощенко и его «яд зоологической враждебности к советскому строю»
К 30-м годам прошлого века здесь на командных должностях в тяжелой индустрии собралось немало добрых его знакомцев по Гражданской войне и Одессе. Некоторые из них заслуживали внимания как оригинальные строители производства на новых основаниях.
Например, известный железнодорожник-орденоносец Эммануил Цейтлин, работавший начальником одной из крупнейших станций магистралей СССР — Красный Лиман. Бабель хотел написать о нем очерк, ведь дороги, семафоры, паровозы — это так романтично. А Бабель слыл романтиком.
Но тему перехватил, поехавший в Донбасс по путевке «Гудка», другой изгой советской литературы Андрей Платонов. Он нуждался более Бабеля, и тот отступился. Тем более, что Платонов и сам был в юности кочегаром и помощником на паровозе, знал дело профессионально.
Забегая вперед, скажем, что Платонову в Красном Лимане стало плохо, он провалялся три дня с температурой в домике какого-то местного машиниста. Но работу сделал — написал превосходный рассказ «Красный Перегон», который, правда, света не увидел, так как Цейтлина вскоре расстреляли.
«Приезжайте 31-го в Горловку, буду встречать»
Но у Бабеля были еще шахтеры — материал куда как богаче, выгодней, да и люди свои были там, где надо. Как раз очень своевременно первым секретарем горскома партии крупного промышленного центра Донбасса Горловки стал старый приятель писателя — Вениамин Фурер. Можно было ехать — писать интересное, неизведанное, то, что опытом прежней жизни Бабель не мог постичь на расстоянии. От Киева до Севастополя, от Донбасса до Одессы. Юг России Константина Паустовского
Кроме этого, в Донбассе Бабебль решился признаться в любви своей подруге Антонине Пирожковой, ставшей его последней женой.
В своих интересных воспоминаниях, кои мы читателю искренне рекомендуем, Пирожкова рассказала, как все было.
Бабель сказал: «» Я человек суеверный и непременно хочу встретить Новый год с вами. Подождите устраиваться на работу и приезжайте 31-го в Горловку, буду встречать»». 31 декабря 1934 года Бабель встретил меня в Горловке в дубленом овчинном полушубке, меховой шапке и валенках и повез к Вениамину Яковлевичу Фуреру, секретарю Горловского горкома, у которого остановился.
Вечером Бабель вдруг мне сказал: „Когда вы сошли с поезда, у вас было лицо Анны Карениной». Очевидно, он понял, что во мне по отношению к нему произошла перемена. Мы объяснились, и я согласилась жить в будущем вместе».
Фурер устроил Бабелю знакомство с шахтой и шахтерами, что, надо признать, было откровенно опасной затеей. Во-первых, в Горловке шахты расположены в так называемых круто падающих пластах и весьма взрывоопасны. А, во-вторых, у Бабеля была ведь сильнейшая астма. Пускать астматика под землю в царство бушующей угольной пыли, — не самое умное решение.
Но Бабель захотел спуститься в шахту — посмотреть на работу забойщиков. Он уже задумал «модерновый» роман об этом непростом труде. Пирожкова вспоминала: День в истории. 10 июля: в Одессе родилась племянница Троцкого, ставшая лауреатом Сталинской премии
«К нам присоединился приехавший в Горловку писатель Ефим Зозуля (тоже одессит — ред.). В душевой мы переоделись в шахтерские комбинезоны, на грудь каждому из нас повесили лампочку и в клети «с ветерком» спустили на горизонт 630. С нами были инженер и начальник смены. Разрабатывался наклонный, под углом 70 градусов, пласт угля толщиной около двух метров, расположенный между горизонтами 630 и 720».
Не стоит удивляться точности наблюдений Пирожковой — по образованию и опыту работы она была инженер-строитель.
По землей Бабелю ожидаемо сделалось худо:
«Бабель с забойщиками не разговаривал: очевидно, говорить ему было трудно. Я взглянула на него. Лицо его было совершенно черное, как и у всех остальных, белели только белки глаз и зубы. Он тяжело дышал. Мы начали спускаться дальше; показалось, что стало легче, может быть, стал более пологим пласт. Последние несколько метров съехали просто на спине в кучу угля и чуть-чуть не угодили в вагонетку.
— Идите в насосную, вот где ругаются, красота!
— Там, в насосной, более образованные люди, поэтому и ругань изысканней!»
Вениамин Фурер, горловский «Вергилий» Исаака Бабеля, в 1936 г. застрелился не дожидаясь ареста и врагом народа был объявлен уже посмертно.
«Край этот знать необходимо»
Второй раз Бабель приехал в Горловку через полтора года — в составе бригады советских писателей. Пропагандистская машина Советского государства набирала ход, все чаше такие бригады ездили на производство, с которого привозили вдохновенные и не очень тексты, которые по мысли партийных бонз должны были воодушевлять рабочий класс на новые трудовые свершения.
Впрочем, кто ж теперь определит, где творец описывал эпоху, а где ветер эпохи, её настроение влияли на творца? «Старая Юзовка» стала новой: В Донецке переиздана знаковая книга
20 января из Горловки 1934 года Бабель писал своей матери: «Очень правильно сделал, что побывал в Донбассе, край этот знать необходимо. Иногда приходишь в отчаяние — как осилить художественно неизмеримую, курьерскую, небывалую эту страну, которая называется СССР. Дух бодрости и успеха у нас теперь сильнее, чем за все 16 лет революции». Частное письмо, матери.
А в апреле 1934 года Бабель еще раз навестил Донбасс, только на этот раз по приглашению местной писательской организации, приехал в Сталино, вчерашнюю Юзовку.
И так уж совпало, что в свой родной город после многих лет разлуки вернулся молодой моряк. Он в свое время уехал на Дальний Восток, где никто не тыкал бы ему в глаза тем фактом, что его отец был в Юзовке жандармом. И вот он снова на донецкой земле. Только свою фамилию Иванов поменял на псевдоним Северов. Лет через сорок маститый писатель Петр Северов опишет этот приезд на родину в одной из своих повестей.
«Я остановился в старой гостинице, уцелевшей еще со времен Джона Юза, в мрачном каменном доме, похожем на тюрьму. Электрический свет в гостиницу подключали поздно, где-то в десятом часу, и в номере с вечера было почти темно, пока на заводе не начинали выдавать плавку. Тогда багровый огненный прибой беззвучно рушился в окна, и по запыленным стеклам долго текли жаркие брызги света. Огромный металлургический завод подступал вплотную к центральным городским кварталам, его могучее дыхание проникало сквозь камень гостиничных стен, и они то вибрировали, то резко вздрагивали, словно под ними смещались пласты глубин».
Судя по всему, Северов поселился в культовой для Донецка гостинице «Великобритания» в бывшем Новом Свете (старый центр Донецка). В советское время она носила имя «Октябрьская». Литература и пропаганда. Как жилось украинским писателям при Сталине и что ждет их сейчас
Весна, ностальгия по детству подвинули Северова на литературное творчество. Написав рассказ, он отнес его в областной литературный журнал, который в то время назывался «Литературный Донбасс». Там и состоялось его знакомство с Бабелем.
«Фанерная дверь комнатушки открывалась бесшумно, и я не расслышал, когда тот, другой, вошел. Обернувшись, я увидел невысокого, но широкого станом, плотного человека в очках, в ношеном мятом костюме, в сбитых башмаках. Человек осторожно вошел в комнату, наткнулся на стул, но не отодвинул его, а сам посторонился, потом подал мне руку, коротко, крепко пожал. За выпуклыми стеклами очков блестели и с улыбкой о чем-то спрашивали быстрые внимательные глаза.
Лобастый выбежал из-за стола и придвинул гостю стул.
— Это замечательно, что вы пришли, но жаль, наши литераторы еще не собрались.
— Я обещал придти, — сказал гость, присаживаясь и придвигая к себе мою рукопись, — а вот в котором часу, ей-богу, не запомнил. Сколько сейчас, двенадцать? День в истории. Шахты Донбасса переводят на добычу угля в две смены
Лобастый поспешно достал карманные часы.
— Вы обещали придти в два, а сейчас половина десятого».
Знаменитая рассеяность Бабеля была его фирменным знаком.
Настоящая книга о Донбассе
Бабель прочел рассказ. И он ему понравился. Он отыскал Северова в гостинице, и они подружились на почве любви к литературе, интереса к Донбассу. Много раз они прогуливались по Первой линии (тогда уже ставшей улицей Артема), Бабель всякий раз тянул Северова туда, где под терриконом старой-престарой, юзовских еще времен, шахты «Центральная» прилепились рабочие поселки — остатки всех этих «собачевок» и «бомбеев», которыми так знамениты были промышленные центры старых времен.
Северов прямо не пишет об этом, но, кажется, ему, уроженцу Юзовки, было диковато, что кому-то интересны вся эта грязь и рвань, покрытая жирным слоем копоти, которая, кстати, в те годы обильно сыпалась с неба. Тем более в тех местах — под самым «Старым Юзом» — Сталинским металлургическим заводом им. В.И. Ленина. День в истории. 16 ноября: в Запорожье запущен американский гигант сталинской металлургии
Любопытны сценки окололитературные. Так, вспоминая, одну из прогулок с Бабелем, Северов рассказывает:
«Так, постепенно продвигаясь по Первой линии, мы оказались у редакции журнала. Черная табличка из толстого стекла у входа в редакцию была вдребезги разбита, и от слова «Донбасс» остались только три буквы: «бас». Бабель взглянул на осколки таблички, приблизился, потрогал их рукой.
— Мы опоздали, — сказал он разочарованно. — Здесь был солидный разговор на «басах». Пожалуй, о стихах. Наверняка о стихах. Интересно, как часто редакции приходится вывешивать новую табличку?»
В Юзовке, как и в Горловке Бабель собирал материал для будущей повести под рабочим названием «Коля Топуз». Судя по всему, главный герой должен был стать чем-то вроде юзовско-сталинского Бени Крика, проходящего путь от блатного до рабочего передовика.
Северов рассказывает, как в поисках натуры и лексики, они с Бабелем ездили на трамвае на шахту «Смолянка». Там они смотрели концерт самодеятельности, слушали лекторов, сиживали в нарядной, беседовали с рабочими, инженерами, техниками.
«Мне повезло на встречи с ним с первого дня нашего знакомства в Донбассе, и я не заметил в его характере и признака перечисленных черт. Наоборот, он жадно тянулся к людям, охотно знакомился, искал собеседников, особенно в шахтерской среде, с интересом приглядывался к горнякам-ветеранам, прислушивался к их речи, заразительно смеялся их крепким шуткам».
Бабель не делился с Северовым замыслом о Коле Топузе, о нем мы знаем только из воспоминаний Пирожковой. Но в северовском мемуаре есть одно очень примечательное место на этот счет. Сага о разделении Донбасса. Как Донецк и Луганск начали жить отдельно
«Я заметил ему, что в дороге перечитал «Конармию». Он насторожился:
— На заводах, на шахтах в Донбассе вы встретите немало бывших буденновских конармейцев, меченных свинцом и сталью лихих рубак: в них не убавилось ни ярости, ни отваги, но только эта неистовая сила переключилась на уголь и металл и стала рабочей хваткой. Будет вполне логично, если автор «Конармии» последует за своими героями.
Он смотрел на меня широко открытыми, немигающими глазами, и зрачки его глаз, увеличенные линзами очков, были огромны.
— Спасибо. — Он молчал долгую минуту. — О, это большая задача! Огромная задача. И привлекательная. Очень. Быть может, потому и привлекательная, что трудная, что так суров материал.
А пока мне ясно одно: настоящей книги о Донбассе еще не существует. Ни прозы, ни стихов. Шахтерские «страдания» это подтверждают: они — просьба о песне, тоска по песне. Что же касается романов, повестей, рассказов о шахтерах, а таких книжек за последние годы появилось порядочно, так в большинстве это — ремесленные поделки, высокопарные, спекулятивные, низкопробные».
Петр Северов и Исаак Бабель встречались еще несколько раз в Москве и Киеве, когда Северов уже перешел на литературную работу. Оба уже не говорили о книгах, прославляющих Донбасс. Оба знали — пришли иные времена, а на горизонте уже поднимается военное лихолетье. Однажды на «Мосфильме». Как знаменитая одесская подпольщица стала врагом народа
Свои воспоминания о Бабеле, донецкий писатель завершает так:
«Так мы простились. Больше я его не видел. В послевоенную пору я узнал, что Бабель умер еще в 1941 году (в тюрьме — ред.). Его книги живут и долго будут жить: эти правдивые, трепетные куски суровой жизни».
Чего не знал Северов, так это того, что в чекистских архивах сгинула навсегда почти готовая рукопись «Коли Топуза». Навсегда ли? Что там насчет того, что рукописи не горят?
Беня Крик
Сергей Гандлевский: Не могу знать наверняка, но мне кажется, что в таких случаях писатель руководствуется в большей мере кишками. Бабель знал язык, который знал он один, и которым, как он был уверен, никто столь же виртуозно не владел. Его это знание, разумеется, томило, ему хотелось на этом языке поговорить. И он воспользовался первым же поводом, чтобы поговорить на этом замечательном, очаровательно неправильном одесском наречии.
— Слушайте, Беня, я имею вам сказать пару слов. Меня послала тетя Хана с Костецкой. Вы знаете тетю Хану?
— Я знаю тетю Хану. Что это за пара слов?
— Пристав собрал участок и сказал им речь.
— Новая метла чисто метет. Он хочет еще облаву. Дальше.
— А когда будет облава, вы знаете, Беня?
— Беня, она будет сегодня. Что сказать тете Хане за облаву?
— Скажи, Беня знает за облаву.
Петр Вайль: Говорит литературовед Мариэтта Чудакова.
Мариэтта Чудакова: Бабель, может быть, смелее всех повернул какой-то важный рычаг русской традиции. Прочту несколько слов из статьи Эйхенбаума 1924 года, который пишет, что «русская литература уступила свое место «всемирной» (то есть обыгрывается название издательства Горького «Всемирная литература»). «Все русские писатели вдруг стали переводчиками или редакторами переводов. Появилась тяга к чужому, хотя бы и в совершенно фантастическом воплощении. Нужно, чтобы звучало иностранно, чтобы было иное и странное. Нужны какие-то иностранные имена героев. Они оказываются более интересным материалом для русского беллетриста, чем русские Иванов и Петров, которые либо ищут службы, либо торгуют червонцами. И больше с них ничего не возьмешь».
То есть он показывает, что сегодняшние Ивановы и Петровы не могут стать материалом для литературы, потому что они провоцируют описание в старом духе классической традиции. А нужно что-то иное.
А вот слова критика Павла Когана: «У Бабеля много данных, чтобы найти художественное оформление стремлений нашей эпохи. Он еврей и, может быть, в этом основной источник тех особенностей его творчества, которые привлекли к нему внимание критиков и читающей публики. Он не знает никаких традиций, он не прикован цепями к шумящим лесам и зеленым полям, как Есенин, он не связан корнями с вековыми обычаями и преданиями крестьянства, как Леонов, не помнит о допетровской Руси, от обаяния которой не может уйти Пильняк. Он интернационалист в полном смысле этого слова. Он пришел в мир без предубеждений, без верований, без святынь. Он смотрит на развертывающуюся перед ним картину жизни свежим взглядом».
Сергей Гандлевский: Здесь вот какая проблема. Новатор-писатель изобретает язык или замечает его в жизни? Я-то думаю, что замечает. Точно так же, как не Ньютон изобрел падение яблока. Они падали всегда, просто он первый обратил на это внимание. Мне рассказывали люди, которые, по тем или иным причинам, были знакомы с делопроизводством 20-х годов, что это был Платонов чистой воды.
Петр Вайль: Этот диковинный бухгалтерский язык?
Сергей Гандлевский: Да. Невежественные люди, которые не знали сложившихся языковых связей, предлагали связи новые. Получалось очень интересно. Никто не умаляет заслуги Платонова, потому что говорили на таком языке сотни людей, а только Платонов обратил внимание, какая прорва красноречия открылась во всем этом. Или язык Бабеля или Зощенко. Моя бабушка, которая была современницей революции, мне рассказывала, как видела и слышала, как какой-то демагог на площади с ящика говорил: «Триста лет нам на голову помои лили, пора и рот раскрыть». Надо быть Бабелем или Зощенко, чтобы обратить на это внимание, чтобы всем стало очевидно существование новой речи.
— Ты можешь смеяться, Лазарь, но я любитель иногда сбросить все мысли из головы. В моем лице, Лазарь, ты всегда имеешь типа, который способен захватить полбутылки с любительской закуской и поехать кататься по воздуху.
Мариэтта Чудакова: Какая-то была инерция, которая вынесла Бабеля. Эта инерция ведет в 60-е годы XIX века. Берет начало в то время, когда юноши из еврейских местечек хотели войти в мировую культуру, а единственным посредником для этого была русская культура. Другим путем высунуться из этого герметичного мира, в котором они задыхались, было невозможно.
— Вышла громадная ошибка. Но разве со стороны Бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучались, как в аду? Чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где гористый воздух и сплошные французы?
Мариэтта Чудакова: Конечно, Бабель знал русскую литературу уж никак не хуже Пильняка, Есенина и всех других.
Петр Вайль: Моя теща, русская женщина из Перми, рассказывала, как познакомилась со своим будущим мужем, моим тестем. Она говорит, что до приезда в 18 лет в Москву никогда не видела евреев. «Когда встретила Мишу, подумала, что он иностранец!»
Мариэтта Чудакова: Я это очень чувствую. Вот это и есть такой русский неантисемитизм, который легко увидеть, например, в Сибири. Принято считать, что все русские антисемиты. Я категорическая противница этого мнения.
Петр Вайль: Такие увлекательные сюжеты, такой красочный язык, как у Бабеля, просится на сцену и на экран. Одним из первых попытку экранизации сделал Александр Зельдович. Его фильм «Закат» с прекрасной музыкой Леонида Десятникова снят в 90-м году. Роль Бени Крика исполнил замечательный актер Виктор Гвоздицкий.
Виктор Гвоздицкий: Картину снимал великолепный оператор Княжинский, который работал с Тарковским. Его уже нет с нами, он умер. Сценарий очень плохой, приблизительный. Диалогов почти не было. Там были замечательные артисты, например, Менделя Крика играл Чхиквадзе.
Петр Вайль: Беня Крик по прозвищу Король. «Король» называется самый знаменитый из одесских рассказов Бабеля.
Петр Вайль: Игра или нет, но если игра, то такая, которая вызывает восхищение и трепет и у читателей, и у других персонажей. За короткое время такие герои населили книги, написанные одесситами.
— Не расскажете вы, месье Эйхбаум, как делают дела в Одессе? Если у меня не будет денег, у вас их не будет тем более.
Петр Вайль: Мне приходилось общаться с людьми с Брайтон Бич. Это очень сочный и колоритный язык, достойный всяческого записывания. Это язык, несколько напоминающий язык бабелевской Молдованки. Но давайте подумаем, что из этого получается? Бабель писал новым языком, Платонов писал новым языком. Платонов писал языком утопии, поэтому он смог создать такие вещи, как «Котлован» и «Чевенгур». Видимо, только таким языком они и могли быть написаны. А какая философия стоит за бабелевским языком? Что из нее вырастает?
Петр Вайль: Только важно, куда они направлены.
Сергей Гандлевский: Важно, в какой ситуации они оказываются.
Петр Вайль: Совершенно верно, мне тоже кажется, что таким языком может только говорить человек сильный, уверенный, готовый к поступку. Как написано у Бабеля о Менделе Крике: «Об чем думает такой папаша? Об выпить стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, и об своих конях». В конечном счете, это и есть народный герой.
Мариэтта Чудакова: Что Бабелю удалось сделать? Острота фабулы, фактурность изображения взамен пучка идеологических и психологических проблем, нюансов, чувств и мыслей, которые казались неразрывно связаны с русской традицией. Он это оборвал.
Мариэтта Чудакова: Да. Это не рефлексия. Вы очень правильно сказали про поступок. Нам всегда не хватало людей действия. Недаром эта статья Тургенева «Гамлет и Дон Кихот». Замечательное есть письмо Георгия Петровича Блока в 1924 году писателю Скалдину. Он говорит: «Француз, когда дорвется до женщины, прекрасно знает, что ему делать. А русский человек сидит и думает, размышляет. Все мы люди чеховские, и из-под этого нам не выбиться. Поэтому мы не впишемся в новое время, мы не советские».
Петр Вайль: К концу 20-х годов эта витальная сила заметно начинает иссякать. А после и вовсе сходит на нет.
Аркадий Львов: В последующие годы в реальной Одессе не остается места для людей той категории, той хватки и того масштаба, каких представлял Беня Крик. Правда, Катаев на даче в Переделкине говорил мне, что это вообще все выдумка. Привожу его слова: «Я не выдумывал Одессу, как Бабель со своим Беней Криком и Славин со своей «Интервенцией» и Филькой-анархистом. Где они взяли этих людей?». В этом случае Катаев был не прав. Такие люди были. Можно говорить о правдоподобии того или иного литературного образа. Но эти люди были. Жизненного пространства для них не оставила советская власть, и это с наибольшей точностью выражено было в словах бабелевского героя Фроима Грача, которые он сказал председателю ЧК: «Хозяин, кого ты бьешь? Ты бьешь орлов. С кем ты останешься, хозяин? Со смитьем (то есть с мусором)». Поскольку орлы были выбиты, оставалось властям работать со смитьем. Но это властям и нужно было.
Петр Вайль: Куда делся Беня Крик, подобный герой? Исчезла социальная база, говоря казенно?
Сергей Гандлевский: Самых ярких советская власть не потерпела и выбила. Она выбивала не только самых ярких уголовных авторитетов, но и самых ярких ученых, писателей, политических деятелей. А кто-то и ссучился.
Петр Вайль: То есть, как Матвей Винницкий, пошли со своим отрядом на службу советской власти, тут-то их и хлопнули. А если включить воображение и представить себе Беню Крика в наши дни?
Петр Вайль: Виктору Гвоздицкому, рассмотревшему за внешностью короля молдаванки тихого еврейского мальчика, Беня Король не слишком, видимо, симпатичен.
Петр Вайль: Вы думаете, что каждый человек может быть сведен к такому внутреннему существу?
Виктор Гвоздицкий: Всегда. И почти всегда это происходит подсознательно. Хотя существует еще профессия, кроме всего прочего, а в профессии существует много красивых вещей.
Петр Вайль: Виктор Гвоздицкий с таким подъемом и таким знанием говорит об этом типе человека, что вопрос возникает логический: встречал ли он в жизни таких двойных людей?
Виктор Гвоздицкий: Да, конечно. Особенно в театре их очень много. Я только с такими и дружу.
Петр Вайль: Одесса немыслима без Бабеля, а Бабель без Одессы.
Петр Вайль: В этом смысле, Одесса остается городом Бабеля?
Виктор Гвоздицкий: Да. Она изменилась только внешне.
Петр Вайль: Продолжаем беседу с Сергеем Гандлевским. Как писатель формирует свой родной город? Когда-то, еще давно, в Нью-Йорке, мы с Сашей Генисом написали статью про Брайтон Бич, в частности, о том, что это место довольно неприглядное, но и бабелевская Молдаванка была совершенно неприглядным местом. Но пришел Бабель, опоэтизировал ее, сделал фактом литературной жизни, заставил полюбить. Вот если на Брайтон Бич появится свой Бабель, то и он станет таким замечательным и привлекательным местом. Прочитав эту статью, наш приятель и очень одаренный поэт-юморист Наум Сагаловский написал нам стихотворение, которое заканчивалось так:
То есть, у Саголовского ни секунды не было очарования перед бандитами с Брайтон Бич. Но ведь надо было пройти десятилетиям советской власти, чтобы понять, что их романтизм ничего не стоит. А бабелевские бандиты, действительно, очаровательны.
Сергей Гандлевский: Мне кажется, что люди мало ценят писателей. Смотрите, Аджария и Абхазия вроде бы ничем не отличаются друг от друга. Но Абхазия симпатична только потому, что там есть писатель Искандер, который все это нам подсветил изнутри. Завтра появится что-нибудь подобное в Аджарии, и оживет целая, в литературном смысле, мертвая область для русского сознания.
Петр Вайль: А как превратил Колумбию в живую страну Маркес?
Петр Вайль: Бабель создал ту Одессу, которую все так полюбили. Какие же средства понадобились ему для столь мощного воздействия?
Петр Вайль: Откуда эти кальки берутся? На стенах сортиров пишут одинаковые вещи. Я не стану цитировать, но даже стишки похабные совпадают. Не переводчик же какой-то летает из Москвы в Нью-Йорк и пишет. Видимо, какие-то механизмы массового сознания срабатывают.
Петр Вайль: Или как в грандиозной сцене из рассказа «Соль»: «Сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики».
Мариэтта Чудакова: Лютов мучается все время, что он так не может, а Беня не рефлексирует. Бебель нашел такого, он слепил этого героя из многого того, что видел. Это люди «Конармии», но перенесенные в другую обстановку. Те, кому завидует Лютов, только в другом месте. Они же такие же бандиты, как Беня Крик.
Сергей Гандлевский: Не разделяю.
Мариэтта Чудакова: Дал слабину. Как писал Зощенко, «а прослойка действительно была хороша». Ничего против не скажешь.
Петр Вайль: Бабель на протяжении своей прозы разный, и Беня Крик разный.
Кто читал Довлатова, обратил внимание, что там один лирический герой, но он женится несколько раз самыми разными образами. Но характер довлатовского лирического героя остается прежним. И это позволяет нам на все эти писательские причуды Довлатова смотреть сквозь пальцы. Потому что нас устраивает, что характер лирического героя один. Ровно то же самое происходит и у Бабеля с его героями. Они женятся на разных женщинах и по-разному, они умирают разными смертями. Но в этом еще полбеды. Характер Бени Крика чрезвычайно деформируется. Причем, чем дальше, тем менее симпатичным он становится.
Петр Вайль: Там действительно любование Беней Криком и его бандитами. «Он добился своего потому, что был страстен, а страсть владычествует над мирами». Или: «Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна». Такая радость местечкового еврея. Или: «Аристократы Молдаванки, они был затянуты в малиновые жилеты, их плечи охватывали рыжие пиджаки, а на мясистых ногах лопалась кожа цвета небесной лазури». Все-таки меня не оставляет мысль, что это ирония. Не может же Бабель написать всерьез такую фразу.
Сергей Гандлевский: Это замечательный раблезинский юмор. Мне кажется, что как раз такой род описания и такие герои очень соответствовали характеру бабелевского дарования, который в одном из писем сказал: «Веселый человек всегда прав».
Сергей Гандлевский: Но после этого, я имею в виду киноповесть, пьесу, рассказ 30-го года «Конец богадельни», чудовищный рассказ «Фроим Грач» 34-го года, где просто ни с того, ни с сего два каких-то пыльных Штольца убивают пришедшего к ним хоть и преступника, но все-таки темпераментного, яркого человека. Почему, зачем?
Петр Вайль: Чиновники от ЧК убивают его.
Сергей Гандлевский: И вот такое впечатление, что вторая часть «Одесских рассказов» уже написана после какого-то грехопадения. Автор уже вкусил плодов советского древа познания добра и зла. Что здесь произошло? Он что, в 20-е годы не знал, что налетчики плохие? Знал. Но просто не в этом было дело. Так же, как Пушкин, когда писал «Капитанскую дочку». К этому времени уже была написана «История Пугачевского бунта». Он прекрасно себе представлял физиономию Пугачева, что это душегуб, изверг и шакал, каких мало. Тем не менее, сделал из него чуть ли не доброго дядюшку. Значит, какой-то художественный резон в этом был. Это не мои наблюдения, я пересказываю очень хорошую статью Цветаевой «Вожатый».
Петр Вайль: А что же произошло с Бабелем? Он подчинился новому порядку?
Сергей Гандлевский: Думаю, что да.
Петр Вайль: Я тоже думаю, что да. Посмотрите, как он пишет в статье 17-го года: «Одессит противоположен петроградцу. Эти брюнеты приносят с собой немного солнца и легкости». Или: «Если вдуматься, не окажется ли, что в русской литературе еще не было настоящего радостного описания солнца». Вот, о чем мечтает писатель. А вот статья 34-го года: «Нашему автору (имеется в виду советский автор), о чем бы он ни писал, совершенно ясно, что дело идет о величайшей переделке людей, о ломке старого мира». Совершенно другой человек пишет, член Союза писателей.
Сергей Гандлевский: Просто, когда речь идет о том, чтобы разрушить старый мир, есть нужда во всякой вольнице. А когда старый мир уже разрушен и надо строить новый, нужна дисциплина.
Петр Вайль: Подозреваю, что не только строить мир, но и встраивать в него свой личный.
Петр Вайль: Надо сказать, что с точки зрения не художественной, а тактической, это более последовательно и более практично.
Сергей Гандлевский: Одно дело если бы убили человека, которого мы полюбили в «Короле», а другое дело, когда это мразь, которая два действия чистит себе ногти, а в третьем увечит отца. В таком случае его можно и порешить.