Кто такой дровосек у цискаридзе
«Тупые ноги, тупая морда»: Николай Цискаридзе высказался о своих учениках, ставших премьерами Большого театра
Лайфстайл >>
Однако никакой гордости за их успехи Николай не испытывает, высказываясь об их работе и характерах весьма критично и резко. В интервью спортивному комментатору и журналисту Василию Конову Цискаридзе дал яркие характеристики своим ученикам, а также поставил диагноз уровню подготовки балетной труппы Большого театра в целом.
О Денисе Родькине
Об Артёме Овчаренко
О Егоре Геращенко
«Мне его очень жаль. Ему понадобится всё. Он совершил такие омерзительные поступки, которые меня от него отшатнули. Когда вас отбрасывает ударной волной от такого количества лжи. Он феноменально озлобленный ребёнок. Я оправдываю его, я понимаю все его комплексы, я понимаю наинижайший социальный статус происхождения. И могу оправдать. Но…Ты получил такое количество любви и доверия…Мне всё время казалось, что должно что-то прорасти. Но там нечему. Его падение только началось. У него колоссальная беда будет в жизни, это всё ещё только начало. К сожалению Егору ничего не стоит так соврать, что вы заплачете и будете его жалеть. И моя ошибка в том, что я пожалел этого мальчика. Потому что он вытворял несусветные вещи, вызывая жалость к себе. Это хладнокровный убийца, чтобы предать и продать, у него даже люфта нет подумать. Он очень тяжелый и очень глупый мальчик ещё. Глуп просто до невозможности. Я спросил у него в отчаянии: «Зачем ты пришёл в балет? Ты учишься восемь лет. Цель какая?». Он ответил: «Прыгать». Вот в тот момент мне надо было сказать: «Прости, это не со мной…». А прошло сколько времени, и он всё продолжает прыгать».
Николай Цискаридзе: те, кого он любил
С Петербургом за эти девять лет он так до конца и не свыкся. Ему, южному человеку, тут холодно и неприютно. Чуть ли не с первых минут, как только он выходит из «Сапсана» на перрон Московского вокзала, его уже тянет вернуться обратно в Москву. Он так и говорит: «Я служу в Петербурге, а живу в Москве». Там его дом, его Фрунзенская набережная, облетевший Нескучный сад. Его любимые подруги, чьи портреты развешены по стенам и расставлены по книжным полкам — Одри, Вивьен, Эдит… Собственно, одна из них нас и свела.
Еще летом я получил от Николая сообщение в WhatsApp, что он прочитал том писем Марии Каллас, который вышел с моим предисловием, и какое это было для него удовольствие. И в этом тоже Цискаридзе — он никогда не скупится на восторги и комплименты, когда ему что-то нравится. Но в данном случае мои-то заслуги были минимальны. Просто Коля всю жизнь любит Марию Каллас и искренне обрадовался найти в моем лице еще одного единоверца. Как выяснилось, мы оба с ним состоим в партии Каллас. «В пятнадцать лет я выглядел как ее сын. Мы даже с ней носами похожи», — с гордостью говорит он, поворачиваясь ко мне в профиль.
Да, что-то есть, подтверждаю я. Жгучая, демонская масть. К тому же сейчас он носит длинные волосы, как у рокеров Aerosmith. Прямо грива. Соль с перцем. Время от времени он то распускает их по плечам, то собирает в узел, то нетерпеливо отбрасывает назад. Во время нашего разговора он то и дело запускал пятерню в самую гущу волос, словно желая удостовериться, что его волосы на месте. А может, это инстинктивный жест собственника? Мое богатство при мне!
С Николаем Цискаридзе невероятно интересно разговаривать, за ним интересно наблюдать, как за каким-нибудь экзотическим и опасным зверем, выпущенным на волю.
В повседневной жизни и в общении с журналистами балетные артисты, как правило, неговорливы, застенчивы, тихи. Жмутся по углам. Слова лишнего боятся вымолвить. Речь, разумеется, не о звездах первой величины. Те приучены быть в центре всеобщего внимания. Но в большинстве случаев балетные — молчальники. Энергию перед спектаклем надо накопить. Ее нельзя транжирить направо и налево в бессмысленных интервью и праздных разговорах. К тому же в балете особо не поговоришь. Как заметил еще Осип Мандельштам: «Всякий балет до известной степени — крепостной».
За всю историю только избранные рискнули против этого крепостного права восстать. Да и то без особой надежды на успех. Просто когда уже совсем было терпеть невмоготу. Проще было сбежать. И сбегали. От отчаянья, от бесправия, от невозможности распорядиться собой и своим даром, который требовал большего, чем предусматривала афиша родимого театра, и стоил большего, чем предписывало штатное расписание.
Если вдуматься, то почти все великие балетные карьеры — это история про бегство. По своей воле еще задолго до революции покинула Мариинский театр Анна Павлова, уволили и прогнали вон Нижинского, выскользнула из лап ГПУ и чудом спаслась Ольга Спесивцева.
Да и не в столь отдаленные времена балетные звезды использовали любую возможность, чтобы оказаться на свободе. Впервые это случилось в 1961 году, когда не вернулся с гастролей Рудольф Нуреев. Спустя восемь лет его примеру последовала Наталья Макарова. Еще через шесть лет к ним присоединился Михаил Барышников. Перечисляю лишь самые известные имена, чей сенсационный триумф был в известной степени подогрет и политическим противостоянием двух систем, и атмосферой холодной войны, и скандальными обстоятельствами их бегства.
В 1990-е эти отъезды остались бы уже незамеченными. Да и не было такой балетной труппы в мире, где бы не служили тогда русские танцовщики.
Так случилось, что как раз на это время пришлась молодость и первый взлет Николая Цискаридзе. Помню, как в разгар его ожесточенных битв с дирекцией Большого театра в 2013 году я спросил его, не жалеет ли он, что тогда не уехал.
И он без секунды раздумий ответил, что нет, не жалеет. Что всегда хотел только одного — служить в Большом театре. Что этот театр — его жизнь. Что ничего ему больше не надо, только каждый день проходить мимо восьми колонн и любоваться на бронзовую квадригу с Аполлоном на фронтоне.
Он ведь и балетной педагогикой занялся, понимая, что других способов задержаться в стенах Большого у него после ухода со сцены не будет. Перед глазами был пример двух великих женщин, двух великих балерин — Марины Тимофеевны Семеновой и Галины Сергеевны Улановой. Обе всю жизнь считались антиподами и, служа в одном театре педагогами-репетиторами, старались лишний раз не пересекаться друг с другом, но почему-то обе выбрали именно Цискаридзе. Почему?
Фото: Денис Денисов
Их уже не спросить, но могу предположить, что своим безошибочным балетным инстинктом они почувствовали в нем ту породу, из которой и создаются великие артисты.
Это был взгляд ювелира, умеющего мгновенно распознать в тусклом, необработанном камушке будущий ослепительный бриллиант. Не говоря уже о вошедшем в историю коротком резюме, выданном сразу после выпускного экзамена Ю. Н. Григоровичем: «Грузину пять и взять в театр».
Сейчас портреты всех троих висят у Цискаридзе в Академии русского балета им А. Вагановой в Петербурге. Он любит себя окружать изображениями тех, кто был ему дорог и как-то повлиял на него.
Меня особенно привлекло огромное живописное полотно, где Марина Семенова говорит по телефону. Почему-то художник Альфред Эберлинг решил изобразить народную артистку в балетной пачке и с телефонной трубкой в руке. То ли таким образом хотел подчеркнуть контраст архаичного балетного жанра и новейших на тот момент достижений цивилизации. То ли намекал на какие-то особые связи балерины с сильными мира сего. Шутники зубоскалили, что портрет одно время назывался: «Семенова говорит по телефону с товарищем Сталиным», потом с «товарищем Молотовым», потом с Хрущевым. Сама Марина Тимофеевна этот портрет ненавидела и очень надеялась, что его сожгли во время блокады. Но нет, висит себе целехонький в ее альма-матер, которую уже девятый год возглавляет ее любимый ученик.
Несколько лет тому назад мы делали там репортаж для журнала «Сноб». Я видел, как Коля носится по этажам. Вверх-вниз. Слышал его короткие диалоги на лестнице с учениками: «Маша, ты ела? Я проверю», «Денис, как дела с коленом? Ударно-волновая терапия помогла?»… И все в таком духе. Отец родной. И так с утра до глубокой ночи. С одним перерывом на обед в служебном буфете, где он ел ту же самую разваренную и недосоленную гречку, что и другие педагоги. И даже, кажется, не замечал ее вкуса от усталости. А ведь, когда Коля сюда пришел, никто и десяти копеек не давал, что он тут задержится дольше чем на два месяца.
«У него же такой ужасный характер!» — закатывая глаза, говорили мне знакомые балетоманы. Ну да, ужасный! А у кого был легкий и покладистый? У Плисецкой? У Нуреева? Или, может, у Сергея Полунина?
В балете не выжить, если у тебя за пазухой не притаилась анаконда, готовая в любой момент отразить нападение или самой перейти в атаку. Кстати, анаконда совершенно не ядовита для человека, но раны от ее жала могут быть очень даже болезненны.
Перед нашей встречей мы заранее условились с Колей, что будем говорить только о тех, кого оба любим. Оставалось договориться о подходящем дне и месте встречи. С последним было проще.
Петербургская «Астория» — идеальное пространство для публичных разговоров о прекрасном. К тому же столько у каждого из нас воспоминаний! Вот столик у окна в ресторане «Денис Давыдов», где у Коли был последний разговор с Майей Михайловной Плисецкой. А в баре Lichfield знаменитый итальянец, танцовщик Роберто Болле рассказывал мне со слезами в голосе, как Рудольф Нуреев выбрал его, тогда тринадцатилетнего мальчика, на роль Тадзио для своего балета «Смерть в Венеции» и как восстали свирепые итальянские профсоюзы, обвинив Нуреева в эксплуатации несовершеннолетнего, фактически сорвав готовый спектакль…
Пока мы согласовывали дату предстоящего public talk, возникли и другие героини и темы. Как выяснилось, кроме Марии Каллас Коля любит Анну Маньяни («Она похожа на всех моих грузинских родственниц и соседок»), Вивьен Ли («Даже страшно представить, как ее должны были ненавидеть за красоту»), Елену Образцову («У нее на похоронах я нес крест за гробом»).
Истории множились, героини теснили друг друга, рискуя превратить нашу беседу в нечто эпическое и бесконечное. В конце концов договорились, что эту сугубо женскую компанию разбавит Владимир Горовиц, ради концерта которого маленький Коля с мамой прилетали специально из Тбилиси.
— Как Ламаре Николаевне удалось достать билеты? — не удержался я. — Ведь это было нереально — попасть на единственный концерт Горовица в Московской консерватории?
— Мама проходила всюду. И не было такой двери или препятствия, которое она не могла бы преодолеть. В конце концов, в кармане у нее всегда была приготовлена трешка, с которой она готова была расстаться ради святого искусства. А тогда трешки в Москве брали все.
Владимир Горовиц выступает на сцене Большого зала Московской консерватории им. П. И. Чайковского Фото: РИА Новости
Правда, потом Коля уточнит, что у мамы была подруга, которая работала в гостинице «Варшава» главным администратором. И у нее всегда была бронь на самые дефицитные спектакли и концерты. А в кинотеатре повторного фильма служила его крестная, благодаря которой они с мамой раз двадцать посмотрели «Мою прекрасную леди» с Одри Хэпберн. А на какие-то события прилетали из Тбилиси специально. Например, если намечался концерт Рихтера или спектакль с Плисецкой («Раскрывался занавес, и она стояла в этой своей позе. Одна рука в бок, красный цветок в волосах, красная помада на губах… Этот шок красоты мне не забыть никогда!»).
Коля помнит все. Он знал всех. А если не встречался лично, то был знаком со своими кумирами буквально через одно рукопожатие. Например, Марию Каллас он знал через Франко Дзеффирелли и Мишеля Глотца, последнего антрепренера великой дивы. А с Одри Хепберн, которую обожала мама, — через Юбера Живанши, выдающегося модельера, создателя неповторимого стиля Одри. Он был автором костюмов к «Жизели» в Большом театре.
Особый сюжет связывал Колю с Еленой Васильевной Образцовой и ее мужем, дирижером Альгисом Жюрайтисом. Там была драматичная история с забастовкой против смещения руководства Большого театра. Коля был один из немногих, кто отказался подписать заявление, что якобы его принудили к участию в этой акции. Но ему был всего 21 год, и от него быстро отстали. А вот за народных артистов, позволивших себе ослушаться окрика начальства, взялись всерьез. Дело дошло до суда, который длился два года. Образцова с Жюрайтисом его выиграли, но нервов это стоило неимоверных. Альгис Марцелович вскоре умер. Но Елена Васильевна не забыла, как в самые трудные минуты их поддержал совсем юный мальчик, танцовщик, которого она поначалу принимала за артиста миманса. Так часто она видела его за кулисами во время своих спектаклей. А Коля стоял там, потому что не мог пропустить ее Кармен, Аиду, «Пиковую даму». Он жил этими спектаклями, великой музыкой, наполнявшей жизнь каким-то высшим смыслом, гармонией и красотой.
Фото: Денис Денисов
— Так получилось, что я был последним, кто провожал ее из Петербурга. Она ведь по рождению была ленинградка. И тогда на перроне Московского вокзала она взяла с меня слово, что я приеду в Москву на ее чествование. «Ты же был на всех моих юбилеях!» На гала-концерте в Большом она усадила меня к себе в ложу. Чувствовала она себя плохо, но вида не подавала. Держалась до последнего, шутила, травила свои любимые анекдоты. А на банкете после концерта Лена, ее дочь, буквально взмолилась: «Коля, уведите маму. Только вы это сможете». Помню, что мы долго-долго добирались до машины. Она еле шла. Когда я ее усадил, она расцеловала меня на прощание и тихо сказала мне на ухо: «Колька, ты даже не представляешь, как я хочу жить». Через полтора месяца ее не стало. И опять совпадение. На похоронах за гробом я буду нести крест. Выходит, что я проводил Елену Васильевну трижды: из Петербурга, из Большого театра и из земной жизни.
Конечно, Коля должен писать мемуары. Но когда я в очередной раз заикаюсь об этом, он только устало отмахивается и в который раз цитирует Фаину Раневскую: «Это будет книга жалоб без предложений». Но в «Астории», в присутствии притихшего, загипнотизированного зала, мы как будто вдвоем набросали план будущей книги, а заодно еще и портрет Николая Цискаридзе, которого на самом деле мало кто знает: преданный друг, восторженный поклонник, верный почитатель чужой красоты и таланта. И все это в нескольких штрихах, в обжигающих монологах, в нетерпеливых взмахах по-прежнему прекрасных рук.
Я смотрел на него и думал: да, конечно, Академия русского балета им. Вагановой — это все очень хорошо. Но как же Цискаридзе нужна сцена, как он истосковался по большой роли! Ему надо играть, пленять, потрясать, а не заниматься потекшими трубами, бесконечным ремонтом и учебным расписанием. И не сидеть в жюри телеконкурсов, изнемогая от скуки и чужой бездарности.
…А на следующий день после нашей встречи я оказался в Петербургском Театральном музее, чьи окна выходят во внутренний двор Академии балета. Раньше там была помойка, а сейчас отцветает осенний сад, в центре которого пламенеет одинокий дуб.
— Это сам Коля посадил, — обьяснила мне Наталья Ивановна Метелица, директор Театрального музея. — Я говорю ему, надо бы дуб подрезать, тогда он станет пышнее. Но Коля ни в какую. Не надо, говорит, никого подрезать и ограничивать. Пусть так растет.
Редакция проекта « Сноб» благодарит PR-директора отеля «Астория» Наталью Ермашеву за помощь в организации вечера с Николаем Цискаридзе.
Ученики Николая Цискаридзе
Денис Родькин
Окончил хореографическое училище при Московском государственном академическом театре танца «Гжель» в 2009 году и был принят в балетную труппу Большого театра.
Когда меня брали в театр, то сказали: «Знаете, вы нам понравились… Вы такой высокий, складный, и нам как раз таких не хватает. Нам как раз нужно, чтоб пики сзади держали. А у вас все хорошо: протянете вот так вот руку и будете с пикой стоять».
— Как получилось, что вашим педагогом в Большом театре стал Николай Цискаридзе?
Сначала я ходил на класс к Борис Акимову., но потом труппа уехала на гастроли в Испанию танцевать «Спартака», и классы в театре давали только Надежда Грачева и Николай Цискаридзе. К Цискаридзе я не пошел, потому что слышал, что он очень требовательный… А пошел на класс к Грачевой. Но вышел оттуда выжатый как лимон. Потому что это женский класс — специфика совсем другая. И потом был сразу же класс Цискаридзе. Он вошел в зал и так долго на меня смотрел, что я подумал: «Надо завтра сходить на класс и к нему». А потом, когда класс начался, я услышал, как он стал что-то требовать от балерины, и решил: «Нет. Наверное, я не смогу. Крикнет… Я растеряюсь — и все, больше ничего не смогу сделать».
Когда встал с утра, все-таки решил рискнуть. Иду, дрожу, потому что для меня это большой авторитет. Захожу в 5-й зал, и он там сидит в шпагате и смотрит на меня. Я говорю: «Можно у вас позаниматься?». Он говорит: «Конечно». И опять так пристально на меня смотрит. Может, какие-то способности, задатки, талант разглядывал? И когда начался класс, в котором нас было всего трое: я, Анжелина Воронцова и еще один мальчик, которого тоже только недавно взяли в театр, — он мне очень активно стал уделять внимание: «Тебе нужно стопу повернуть, голову сюда, руку сюда, плечи здесь вывернуть»… Я так изогнулся, что у меня вообще ничего не шевелилось после его класса, настолько была феноменальная работа мышц. А потом Цискаридзе попросил меня подпрыгнуть и сказал мне: «Я никогда еще не видел, чтоб при таком высоком росте был такой высокий прыжок. У тебя большое будущее. Есть талант. С этого дня начинай думать головой».
Николай Максимович, когда меня увидел, на второй же день совместной работы принес диск. «Вот, учи!». Я вижу, что написано: «Андрей Уваров — принц Зигфрид, Волочкова — Одетта–Одиллия, Злой гений — Цискаридзе» — и спрашиваю: «А что учить-то? Кордебалет?». Он говорит: «Нет». Я, обалдев, спрашиваю: «А кого? Принца?». А он говорит так, в своей манере: «Нет, Одиллию». В этот момент я вспомнил слова Геннадия Янина и понял, что я могу не только с копьем стоять. Раз такой человек, как Цискаридзе, предлагает учить принца, то, значит, есть что-то, что может мне позволить танцевать на сцене Большого театра.
Помимо того, что Николай Максимович мой наставник, он также и ориентир в профессии. После того, как он стал ректором Академии русского балета имени Вагановой, мы общаемся реже, но он дает мне советы и всегда тепло принимает в Петербурге.
Цискаридзе: Горжусь своим учеником Денисом Родькиным. Поначалу у него не было шансов стать тем, кем он является сейчас — премьером Большого театра. Я вложил в него много сил, он был феноменально послушным учеником и тружеником. Очень люблю Анжелину Воронцову — балерину Михайловского театра. У нее от природы прекрасные внешние и физические данные. Когда я смотрел «Ромео и Джульетту», где она играла главную женскую партию, чуть не плакал. Это было великолепно!
Анжелина Воронцова
– Какими вы запомнили выступления с Николаем Цискаридзе?
– Преобладал страх: я боялась подвести своего педагога и утратить его доверие, разочаровать его. Но Николай Максимович был мной доволен. Мне нравилось танцевать, работа меня увлекала. Придя в театр, я была изолирована от всей труппы – не танцевала в кордебалете. В полдень шла на урок классического танца для солистов к Николаю Цискаридзе, потом репетировала с ним же. Я никого не знала, всех боялась. У меня не было друзей в труппе – наверное, побаивались Николая Максимовича. Всё моё внимание было направлено только на балет. С Николаем Цискаридзе всегда интересно: он очень образованный. Советовал мне, на какие выставки ходить.
Артем Овчеренко
— А что за история вышла у вас с Цискаридзе? Вы были его первым учеником, он возлагал на вас надежды. А потом между вами произошел конфликт, в результате которого вы сменили педагога.
А.О.: Просто в какой-то момент я понял, что мы с ним очень разные. Он репетирует иначе, чем мне хотелось бы. Я человек уравновешенный, мне нужно начинать тихо, спокойно и далее по нарастающей. Так, как я работаю сейчас с Фадеечевым. Такие репетиции устраивают меня на 100%, я вижу реальный результат и понимаю, что нашел своего педагога. А Цискаридзе. Он, конечно, очень профессиональный человек. Просто нам не по пути. Я благодарен ему за пройденные вместе шаги, за наши победы и спектакли. И все на этом. Я сделал выбор, который стал ключевым в моей карьере. Назад дороги нет.
Поступок Овчаренко Цискаридзе расценил как предательство. Артем, как только над педагогом-репетитором сгустились тучи, посчитал, что выгоднее для карьеры в Большом театре будет держаться от Цискаридзе подальше. Николай Максимович до сих пор в своих многочисленных интервью время от времени проезжается по скромным умственным способностям Овчаренко, его лени, узкому кругозору.
Егор Геращенко
Элеонора Севенард
Николай Цискаридзе: Это лучшая выпускница прошлого выпуска, которую пригласили в Большой и Мариинский театры. Она сделала свой выбор и пошла в Большой. Я надеюсь, что она делает свои первые шаги и они будут очень яркими в дальнейшем. С самого начала было понятно, что у нее есть способности, желания, стремления, трудолюбие. Она очень хорошо училась во всем, что касалось предметов для профессии.
О работе Севенард в Большом:
Я потом увидел ее на сцене: она ничего не приобрела за годы работы в театре, у нее осталось только то, что было поставлено еще в Академии. Ей даже партнера выбрали неправильного, который ей абсолютно не подходил. И так во всем.
Михаил Баркиджиджа
Приняли в Мариинский театр.
Цискаридзе: «Миша (Баркиджиджа) – это эксклюзивный материал. К сожалению, очень тяжелые данные, мало способностей, но там дарование. оно перекрывает всю эту школу. Вот есть один Миша – и вся школа. Артиста, равного ему, в ближайшем будущем и прошлом не выпускалось, наверное, лет десять точно, нигде в мире».
Аарон Осава-Горовиц
Приняли в Мариинский театр
Цискаридзе: «Конечно, Аарон не может танцевать принца, по русской традиции он не из этого амплуа. Строение фигуры, прежде всего. Я не знаю, как сложится его судьба, может быть, он придет в труппу, где он будет исполнять принцев. Да, у него несовершенные ноги, несовершенные мышцы, у него невысокий рост, но он талантом перебивает огромное количество людей, у которых это все есть. Он очень умненький. Все внимательно слушает и выполняет».
Кирилл Соколовский
Когда Ксения Соловьева брала интервью у Цискаридзе, на ее реплику про обложку русского Vogue Соколовского он ответил: «Ну и что этот ваш Vogue? Сколько лет «Вогу»? Сколько номеров вы выпустили? Тысячу? Две? А Цискаридзе такой один». Еще во время учебы Кирилл не любил «пахать», хотя природные данные у него очень хорошие. За это Цискаридзе разносил его в пух и прах (ничего нет, координации нет, прыжка нет, нет желание станцевать от начала до конца), утверждая, что любому профессионалу понятно Кирилл не работник и не будет работать никогда. В выпускных спектаклях он не участвовал. Это не помешало ему попасть в Большой театр.